Серые, холодные январские дни и бессонные ночи внезапно со всей очевидностью раскрыли то, что он всю жизнь прятал от себя. Роберт Ринатович понял, почему так и не смог стать настоящим писателем. Он играл словами, как ребёнок кубиками, азартно подбирал рифмы, складывал фразы, ловко пристраивая одну к другой, подгоняя, как умелый строитель.
Вот только творчеством это не было. В том, что он писал, не было искренности, не было души. А уж про недописанный роман и говорить нечего. Теперь он ясно видел, что созданное им -- лишь беспомощные, разрозненные прозаические отрывки, которые он, как ни старался, не мог спаять воедино.
Причина же крылась в том, что Роберту Ринатовичу не нравилось сеять и взращивать -- он готовился лишь пожинать плоды. И желательно побыстрее. Поэтому с юности и предпочитал стихи: их можно было писать на бегу, на клочках бумаги и сигаретных пачках. Слава, восторг читателей, статьи в журналах, презентации -- вот то, чего он по-настоящему жаждал. Всю жизнь он боялся одиночества, страшился сам себя, а потому, едва набросав что-то, срывался и бежал к людям, в толпу. Многоликая, многоголосая толпа гудела и переливалась разными красками, в ней была не так заметна его собственная пустота и немота.
В эту последнюю неделю Роберт Ринатович понял, что подлиный писатель должен желать лишь одного: высказаться. И не столь важно даже, услышат ли -- важно произнести.