Вера, сокрушенная в первую брачную ночь, унижение, которое она (ком. - Элизабет) снесла потому лишь, что так Бог установил продление рода человеческого. Почувствовала ли Джейн тоже самое?. . .
. . . С затаенным дыханием предвкушая часы нежных поцелуев и ласк, она вместо того столкнулась с животным актом зубов и ногтей, мучающие руки, сопение и пот: он разорвал ее ночную рубашку, чтобы щипать и кусать ее груди, прижимая ее к кровати одной рукой, пока другая тыкала, раздвигала, копошилась в запретной сердцевине ее существа. А самый акт был унизительным, безлюбовным - таким ужасным!
На следующий день он извинился, объяснив, что слишком долго ждал ее и не мог совладать с собой, так нетерпелось ему сделать ее своей. Пристыженный Фи, но, понимала она теперь, не из-за нее. Его заботила утрата собственного достоинства. У мужчины есть потребности, сказал он тогда, но со времен она поймет. Ну, она так и не поняла. . .