"Я тоже предпочел бы умереть",- мысленно произнес Каупервуд, прочитав в газете о человеке, полунищем, прикованном к постели и все же одиноко просуществовавшем двенадцать лет в крохотной каморке на попечении дряхлой, и очевидно тоже хворой, служанки. Штопальная игла, вонзенная в сердце, положила конец его земным страданиям. "К черту такую жизнь! Двенадцать лет! Почему он не сделал этого на втором или третьем году болезни?"
И опять-таки совершенно ясно - доказательства тому встречаются на каждом шагу,- что все затруднения разрешает сила - умственная и физическая. Ведь вот промышленные и финансовые магнаты могут же поступать - и поступают - в этой жизни, как им заблагорассудится! Каупервуд уже не раз в этом убеждался. Более того, все эти жалкие блюстители так называемого закона и морали - пресса, церковь, полиция и в первую очередь добровольные моралисты, неистово поносящие порок, когда они обнаруживают его в низших классах, и трусливо умолкающие, наталкиваясь на него среди власть имущих, они и пикнуть не смели, покуда человек оставался в силе, но стоило ему споткнуться, и они, уже ничего не боясь, набрасывались на него. О, какой тогда поднимался шум! Бой в барабаны! Какое лицемерное и пошлое словоизвержение! "Сюда, сюда, добрые люди! Смотрите, и вы увидите собственными глазами, какая кара постигает порок даже в высших слоях общества!" Каупервуд улыбался, думая об этом. Какое фарисейство! Какое ханжество! Но так уж устроен мир, и не ему его исправлять. Пусть все идет своим чередом! Его задача - завоевать себе место в жизни и удержать его, создать себе репутацию добропорядочности и солидности, которая могла бы выдержать любое испытание и сойти за истинную его сущность. Для этого нужна сила. И быстрый ум. У него было и то и другое. "Мои желания-прежде всего"-таков был девиз Каупервуда. Он мог бы смело начертать его на щите, с которым он отправлялся в битву за место среди избранников фортуны.