Его взгляд блуждал по комнате, натыкаясь на углы, как заблудившаяся ночная птица, пока не успокоился на темных книжных полках, где выстроились в ряд Расин, Ронсар, Руссо. Его глаза не отрывались от них, и снова страстно затосковал голос:
— Ничего, ничего, ничего! — И как будто мы еще не поняли, не измерили чудовищность угрозы: — Не только ваших современников! Не только ваших Пеги, Прустов, Бергсонов… Но и всех остальных! Всех! Всех! Всех!
Взгляд его еще раз с нежностью и отчаянием скользнул по мягко блестевшим в тени переплетам.
— Они погасят пламя совсем! — вскричал он. — Европу больше не озарит этот свет!
И его голос, глубокий и торжественный, произнес одно лишь слово, нашедшее в моей груди неожиданный и потрясающий отзвук, — слово, протяжное, как трепетная жалоба:
— Nevermore!