Мой "Афганистан"

При чем тут Афганистан?.. В те годы это слово звучало по-особому романтично и тревожно. Афганистан -- это было место, куда уходили лучшие ребята, наши соседи, старшие братья. Они возвращались изменившиеся, повзрослевшие, такие непохожие на своих ровесников... От этого притягательные для девчонок. Это потом с ними стали ассоциироваться слова "псих", "алкоголик", "наркоман", изредка, правда, из них выходили хорошие бизнесмены, верные мужья, или преступники. Некоторые не возвращались. И тогда их именами называли улицы, где они жили, микрорайоны и молодежные клубы. А девчонки-одноклассницы и соседки плакали от чувства потери и одиночества. Ведь, почему-то, повторю, туда уходили лучшие...Не возвращался никто -- возвращались люди с другим жизненным опытом, взглядами, кодексом чести.
Именно так я себя чувствовала, съездив на три недели в Черниговку. Настолько реальность этих трех недель отличалась от повседневной жизни, что в моем личном восприятии времени мне казалось. что провела я там несколько лет. Наверное, поэтому и помню все так хорошо, несмотря на то, что там мне было совершенно некогда вести дневник. Он так и пролежал в чемодане, ни разу не открытый. Но начну, как всегда, с начала.

Дальше...

В августе, перед 10 классом, мне попалась на глаза маленькая заметочка в местной молодежной газете, которая называлась "Интернат просит помощи", и сообщалось в ней о том, что воспитанники вспомогательной школы-интерната (для умственно отсталых) отдыхают в принадлежащем интернату лагере в деревне Черниговка Омской области, что лето -- время отпусков, и воспитателей и учителей не хватает на все отряды, поэтому администрация обращается за помощью к студентам и старшеклассникам, с просьбой поработать в лагере в качестве вожатых. Я позвонила, не особо надеясь на успех -- ведь мне было всего 16, а тут специальное заведение... Но директор очень был мне рад, так что я через три дня уже оказалась в этом лагере...
Лагерем назвать это было трудно -- один большой корпус, в котором жили в разных палатах все -- дети от 8 до 16 лет и учителя-воспитатели-вожатые. Их и в самом деле было не очень-то много, да и на заметку в газете откликнулись только двое: я, и неделю спустя приехал еще один парень, студент педагогического интститута, Стас. Я думала, меня приставят к самым маленьким, но к моему удивлению, мне дали отряд моих почти ровесников -- 15 лет. Предупредили, правда, что лучше бы я не говорила "воспитанникам" своего настоящего возраста, и о том, что сама еще в школе учусь, а то, мол, слушаться не будут. Но у меня были свои принципы и свой взгляд на "воспитание". Так что я ребятам сразу сообщила всю правду о себе и сказала, что не вижу причины, по которой они могут меня игнорировать или делать что-то назло, пока в общении они не сделают выводы о моем характере. Ребята слегка удивились, но согласились.
Теперь -- о ребятах. Просто гимн в их честь спеть хочется.
По-настоящему умственно неполноценных среди них было очень немного. Скорее, здесь были собраны представители всех возрастов той категории детей, которые НЕ НРАВЯТСЯ учителям и воспитателям. По разным причинам. Из-за характера или внешности. Здесь можно было встретить самые разные степени косоглазия, тиков, слишком широко или близко посаженных глаз, изуродованных носов и губ вследствие заячьей губы и волчьей пасти. Причем, несколько лет спустя, я встретила "домашнюю" девушку, у которой была эта патология -- заячья губа -- но у нее все было зашито так аккуратненько, что не зная, никогда бы и не догадался. Глядя на социальных сирот, возникает впечатление, что им зашивали кое-как, на ходу, потому что самые разные и очень безобразные шрамы уродовали лица мальчишек и девчонок. До слез жалко становилось большеглазого, синеглазого Игоря, который бы кинозвездой стать мог, такие правильные были у него черты, и такие лучистые глаза, если бы не ужасно зашитая верхняя губа!
Они осознавали свои физические недостатки, и те, кто постарше, пытались маскировать их. И это многим удавалось! Например, только через две недели я обнаружила, что кокетливая девочка Ира смотрит прищурившись и искоса не потому, что флиртует со всеми подряд, а потому, что так не видно ее косоглазия... А другой мальчишка все время корчил рожицы и всех смешил уморительными шутками, сам постоянно смеялся, так что и не разглядишь сразу, что у него заячья губа, нос, немного свернутый на бок, и дергается левая щека... В интернате очень хорошо отслеживается одна закономерность. В младшем возрасте девчонки липнут к воспитателям, пытаясь получить свою долю ласки, когда мальчишки, просто потому, что они мальчишки, шалят и хулиганят. В подростковом возрасте их роли меняются. Мальчишки становятся спокойнее, с ними можно договориться, девчонки же становятся агрессивными и жестокими, и нужно постараться еще заслужить их доверие, особенно взрослым женского пола. Впрочем, этим ребятам с воспитателями явно не везло. Тетки плели интриги и драли за уши и за волосы младших воспитанников, мужики справлялись со старшими, применяя приемы самбо и дзю-до. Били не слабо. А "высшей мерой наказания" была психушка. Ребята, невесело посмеиваясь, рассказывали, как в психушке им колят лекарство, от которого место укола сильно болит, но пошевелиться ты не можешь, можешь только спать...
Были среди них свои активисты и свои лидеры, свои хулиганы и свои "криминальные элементы". Были несколько девочек, которые отличались каким-то подобием красоты, если ее можно было найти на их изможденных накрашенных лицах, и взрослостью. Мы их почти не видели в лагере, они буквально "жили" в деревне, видимо находили себе там пристанище, в лагере появлялись редко, на что все закрывали глаза -- привыкли, видимо.
Все абсолютно, мальчишки и девчонки всех возрастов, слушались не просто слов, а каких-то неуловимых жестов, сигналов, одного мальчика -- Даулета Кабина. Он был татарин, что неудивительно, там было много казахов и татар, как вообще их много в Омске и области. Он не отличался ни силой ни агрессивностью, наоборот, был мягок и добр, но стоило ему моргнуть глазом, как все начинали делать то, что он, Даулет, разрешил или попросил сделать. Была у него своя История.
Это необъяснимое лидерство заметили за ним учителя интерната давно -- с первого класса. Все любили Даулета и слушались только его. Поэтому воспитательница в их классе-группе сделала его командиром класса, с чем он справлялся легко, и учился он хорошо. В свободное время она научила его вязать и шить, что он тоже делал с удовольствием. Интересно, что речь Даулета была мягкой и плавной, в сегодняшнее время люди бы сказали, что он, наверное, голубой. Но в те годы даже в подобных учреждениях мало кому приходило это в голову. Ну просто, может, акцент у человека -- не русский, все же! Эта воспитательница мальчика любила и жалела, и понимала, что он оказался в интернате для умственно отсталых по какой-то чудовищной ошибке или чьей-то недоброй воле. Она пригласила комиссию, чтобы переоценить его способности и интеллект. Медико-педагогическая комиссия провела тестирование, обследование, и был сделан вывод, что диагноз "олигофрения" поставлен ошибочно (это просто чудо какое-то, такие диагнозы обычно не снимают!) и было рекомендовано обучение в обычной школе и перевод в детский дом. Даулет в то время учился уже во втором или третьем классе. Директор интерната покивал, поохал вместе с комиссией, а потом то ли спрятал, то ли вообще порвал заключение. Объяснил он это тем, что такой уникальный мальчик будет очень полезен интернату -- и похвастаться всегда есть кем перед любой проверкой, и дисциплину поддерживать Даулет может получше любого воспитателя. Воспитательница, которая все это затеяла, уволилась "по собственному желанию", но перед уходом рассказала Даулету о результатах комиссии, полагая, что он вправе знать о том, что диагноза у него нет. Мальчишка ревел под дверью кабинета директора две недели, но его никто слушать не стал. С тех пор Даулет не помогал воспитателям и учителям, а применял свой авторитет только в крайних случаях, когда сам считал нужным. Продолжал вязать себе шарфы и свитера, а спицами и пряжей его снабжала бывшая воспитательница, которая иногда забирала его на выходные и каникулы. Об их отношениях я наслушалась самых поганых сплетен от "воспитателей" интерната, которые злословили о том, что одинокая женщина вырастила из мальчика себе любовника. От Даулета же я знала, что в планах у нее помочь ему после окончания интерната поступить в вечернюю школу, а потом в педагогическое училище. 8 классов вспомогательной школы приравнивались к 6 классам обычной, и с диагнозом "олигофрения" у ребят не было иного выбора, кроме как идти в специальные училища, но если Даулету и той женщине удалось доказать, что диагноз был снят, я очень надеюсь, что все вышло так, как они хотели. Я, к сожалению, ничего не знаю о том, как сложилась его судьба, очень надеюсь, что у него все хорошо!

Я помнила "правило Наполеона" -- знать по именам каждого солдата, и я ходила и твердила про себя имена каждого ребенка -- не только из моего отряда. Вскоре я уже знала их всех, и надо было видеть, как в ответ на обращение к кому-нибудь из них по имени, вспыхивали удивлением и радостью их угрюмые лица. Вскоре у меня сформировалась "команда", разновозрастная и "разноцветная", что ли. Даулет и Зулька Рымбаева 16 лет. Вот откуда у нее, прожившей всю жизнь в интернате для умственно отсталых, такое было потрясающее чувтво юмора, такое благородство духа, сила, прочные понятия о порядочности и чести?! Вовка Бровко -- 15 лет, непонятной национальности, явно не хохол, несмотря на фамилию, больше какой-то цыган -- черноволосый, черноглазый, вообще весь какой-то черный и устрашающий на вид.
Этот был влюблен по уши, таскался за мной и все норовил подержаться за локоть. "Тетки" косились и шипели, что у него "гормоны так и пляшут", и что мне нельзя подпускать его ближе, чем на метр, к себе. Но для меня он был, несмотря на его 15 и мои 16 лет -- сирота, который обделен лаской, поэтому я их не слушала, а он, надо отдать ему должное, далеко не заходил. Зато с моей подачи читал Шекспира, чем повергал в немой шок мужиков-воспитателей с "ихним самбо". Света-активистка, 15 лет, туповатая, может, действительно не зря попавшая в это заведение, но благодаря своей туповатости, активная пионерка, находка для старшей пионервожатой -- все же это были переходные годы между застоем и свободой, и еще в привычке было вести всякие сборы, отчеты, стенгазеты... Вот для этого и нужны были в лагере такие как Света. Коля и Юрка -- два друга, совершенно непохожих друг на друга. Этим по 11 лет. Коля тихий, ласковый, мой помощник был -- на любую просьбу откликался. Юрка белобрысый, голубоглазый, отчаянный хулиган. Но признавался мне иной раз, как по ночам, наслушавшись, как Коля плачет, начинал плакать сам. Отчего? Отчего люди плачут ночами в пионерских лагерях? От того, что хотят домой. К маме. Даже если нет ни дома, ни мамы. А может, именно поэтому. Тома, 10 лет. В том возрасте, когда еще отчаянно хочет тепла и понимания от взрослых, и уже настороженна и готова в любой момент дать отпор навязываемому вниманию. Валя, 9 лет. Она в дошкольном детском доме была в одной группе с моим крестником Димкой. Так что мы с ней почти родственники. Из всех ребят, я знаю только, как сложилась жизнь у нее и у Вовки Бровко. Валька выросла в красивую веселую девушку, после окончания интерната отыскала своих родственников -- родителей,они не были лишены родительских прав, но на какое-то время благополучно "забыли" о том, что у них есть дочка, живущая в интернате для умственно отсталых, и старшую сестру. Закончила училище, работала на стройке. Вязала себе платья с вышитыми цветами, умница и рукодельница, пыталась одно время встречаться с Димкой, но слишком разные у них характеры, вышла замуж, родила ребенка.
Вовка сразу после интерната оказался в колонии для несовершеннолетних, там же у нас, в Омской области. Он так и жил потом в зоне, и до сих пор живет. Так ему проще. Овладел четырьмя рабочими специальностями там, работает, деньги зарабатывает. Жизнь мало чем отличается от жизни в интернате. Идти-то все равно некуда. Выйдет на свободу, срок отсидев, погуляет, "отдохнет", а к зиме ближе опять садится. Последний раз ко мне забредал на огонек года три назад. Посидели, "за жизнь" поговорили, он мне помог будку собаке сделать, сперев, правда, две доски у соседей с чердака, о чем я позже узнала... Ну что ж, я даже не удивилась.

Я бы удивилась, если бы кто-то украл что-то у меня. Но я принципиально оставляла свои кроссовки там, где сняла, чтобы походить босиком, вешала свои джинсы и футболки сушиться после стирки на общую веревку. Посылала мальчишек с просьбой достать что-то из моего чемодана или принести из комнаты, где я жила. Тетки хватались за голову, но я была уверена, что У МЕНЯ никто ничего не возьмет. И никто не брал.
Конечно, моя политика не оставалась незамеченной и неосуждаемой. Меня пилили постоянно. После отбоя в комнате старшей пионервожатой проходили "планерки" и подводились итоги. Там обсуждали и кого как наказать, в том числе и подавались списки, кого отправят в психушку в очередной раз. Меня возмущали эти разговоры, но "по малолетству" я права голоса не имела. Когда же приехала в назначенный день машина из психушки за ребятами, их в лагере не нашли. И хотя я была ни при чем, тетки решили, что это я всем сказала, и стали меня частенько то стаканчики для чая сполснуть посылать, то еще куда-нибудь. Меня это обижало, конечно, до слез. Со старшей пионервожатой мы сначала общались хорошо. Она по профессии была психологом и меня завораживало это слово, я считала, что она должна быть очень умная, проницательная и быть на стороне детей. Сама я читала Владимира Леви и Симона Соловейчика с 12 лет и кое-что понимала. Но, видимо, она была "испорчена" курсом дефектологии, потому что имела стойкое предубеждение и все мои попытки показать ей, что дети разные и есть далеко не безнадежные и объяснить мотивы их поступков воспринимала в штыки, бубня диагнозы и симптомы. Так что мы больше общались с ее восьмилетней дочкой, чем с ней. Девчонка ходила с нашей "командой" везде и всюду, садилась обедать с ребятами за один стол, как и я (надо сказать, что поначалу это шокировало не только воспитателей, но и некоторых детей тоже!) и порой, наверное, ее родная мама не могла ее вычислить среди воспитанников. Хотя у Наташки не было ни врожденных уродств, ни косоглазия, ни каких-то диагнозов!

На какое-то время прилив моего энтузиазма был вызван приездом Стаса. Он закончил первый курс географичекого факультета пединститута и, так же как и я, откликнулся на заметку в газете. Он сказал мне по секрету, что не мог просто прочитать об этом и забыть. Что он сам когда-то был воспитанником детского дома, и когда ему было 6 лет, его усыновили. Но долго в секрете это держать ему не удалось, потому что по случайному совпадению (действительно удивительному, потому что в нашем городе и его области НУ ОЧЕНЬ много детских домов и школ-интернатов!) он встретил в своем отряде нескольких девчонок, с которыми когда-то был в одном дошкольном детском доме. Удивительно, что спустя столько лет они узнали друг друга! Но факт остается фактом...
Так вот, Стас с большим энтузиазмом взялся за дело. Он соорудил теннисные столы (а все для тенниса привез с собой), стал бегать с мальчишками по утрам, заниматься на стадионе...
О стадионе нельзя не сказать. Он принадлежал располагавшемуся там штрафбату, где командир был русский, а солдаты -- грузины. Народ был мирный, они любили и жалели наших ребят, постоянно подкидывали им сладостей, а наши девчонки помогали им порядок наводить в казарме. Поскольку туда тянуло девчонок не взрослых и уже "прожженных", -- эти, как я уже писала, осели в деревне, -- а маленьких и не очень умных, мы не запрещали им ходить туда, но сами старались находиться рядом -- я с "командой", Стас с мальчишками, а старшая вожатая очень подружилась с капитаном - командиром батальона. Что очень возмущало ее дочку. Других-то развлечений в лагере не было -- никаких там мячиков-скакалок, самокатов-велосипедов, мелков для рисования. Стоял корпус, за ним -- подсолнуховое поле, и все. Поэтому не запрещали детям ходить на стадион.
Конечно, грузины клеились ко мне, мы с Зулькой их весело, но настойчиво отшивали. Что я уже тогда поняла о грузинах -- что они упрямы и приставучи, но если они поверили в твою неприступность, это еще хуже -- тогда они готовы на тебе жениться в тот же день, и им наплевать на твой возраст и прочие возражения!

А еще там паслись лошади. Как мы все сейчас знаем, лошади могут быть прекрасными терапевтами для больных людей и детей. Неудивительно, что ребята все время крутились рядом. Там, возле лошадей, я чуть не попала в переплет.
Как-то я обнаружила, что из подсолнухового стебля получается отличная палочка: посох ли это, дубинка или шпага -- это зависит от настроения.Так что я везде ходила с этой подсолнуховой палкой. Тогда-то меня и поймали, выждав момент, когда рядом никого не было, местные деревенские парни. Оказывается, они решили, что я этой палкой бью интернатских детей. А народ у нас, как известно, жалостливый, сирот обижать не позволяет... Чуть меня этой палкой саму не высекли. Хорошо вовремя кто-то из моих "мушкетеров" увидал, свистнул остальным. Короче, меня отбили и сказали : "Да нет, это Женя, она нас любит!" Такая вот характеристика исчерпывающая. Деревенские тогда в качестве извинения предложили мне покататься на лошади. Мечта всей жизни! Если бы еще парни-приколисты предупредили, что лошадь брыкается... Это было весело! Я вцепилась в железную дужку на седле, и только успевала удивляться, с какой скоростью в моих глазах сменяются перевернутая лошадиная морда и небо, но даже не пикнула, чем, конечно, добавила уважения в глазах своих "пионеров", да и на местных впечатление произвела! За это они меня покатали и рысью и галопом, в общем, впечатлений на полную катушку получила.

Там, в лагере, я испытала свою первую маленькую педагогическую победу -- и чувство, каой это хрупкий материал, и как легко можно разрушить то, что строилось с таким трудом...
Стас затеял соревнования - эстафету. Съездил в город, купил несколько мячиков, где-то достал "попрыгунчик" (пружинка такая, прыгать на ней можно) и ходули... Разбили ребят на несколько команд по возрастам и устроили гонки. И вот один мальчишка рыженький, Максим 10 лет, которому вечно попадало от "теток", никак не мог пропрыгать на этом попрыгунчике нужное количество метров. Все кричали на него, так что он бросил его на пол-дороге и побежал, размазывая слезы. Я его поймала за плечо, он вырывался, я его успокоила и начала его убеждать, что нужно пойти и допрыгать до конца. И дело не в том, что на него все ругаются и сердятся, а в том, что он мужчина и должен доказать это не кому-то, но самому себе (о командном духе и о том, что главное -- участие, я не говорила. Это дела не касалось в тот момент). И он пошел и допрыгал. Первый раз я видела улыбку на его лице, радость и гордость. Я ему показала большой палец издалека, он мне покивал, улыбаясь... И тут принесла нелегкая одну из "теток", которая ничего этого не видела и не знала, она начала на него орать, потому что увидела, что у него рубашка разорвана и локти разбиты (старался же парень освоить спортивный снаряд!), и я только увидела, как "смыло" с его лица улыбку и радость, он повернулся и побежал в подсолнухи... Я не побежала за ним, что я могла ему сказать?.. Как объяснить десятилетнему человеку, одинокому с самого начала своей жизни, предаваемому не раз, что его жизнь и судьба в руках равнодушных людей, на поведение которых влияет то ли климакс, то ли ПМС, то ли неудовлетворенность собственной жизни...

Там я впервые узнала, как качаются во сне детдомовские дети. Когда меня попросили провести ночь с самыми младшими -- их "тетка" уезжала в город по своим делам. Я, конечно, согласилась. И вот когда уже вроде все уснули, заскрипела одна кровать, вторая, третья... Я с ужасом наблюдала, как мотаются, качаются из стороны в сторону детские тела в темноте. Я себя ощущала, как героиня триллера какого-то. Я не могла ни спать, ни наблюдать, как такое происходит. Я читала где-то об этом, но считала, что иэто делают только малыши в доме ребенка, но не школьники же... Я пошла по рядам между кроватями и стала дотрагиваться до плеча каждого качающегося. Это было похоже на чудо -- малыши от моего прикосновения замирали и переставали качаться! Возможно, мои прикосновения их просто будили, но я предпочла всю ночь ходить, гладить и успокаивать их, чем наблюдать, как они сами себя пытаются укачать... Каков же был мой ужас, когда однажды мне пришлось переночевать в палате пятнадцатилетних девчонок, и некоторые из них во сне тоже начинали раскачиваться!..

И вот однажды настал ТОТ вечер... Не помню даже, из-за чего вспыхнула ссора у меня со старшей вожатой. Но помню, что она проехалась насчет того, что я в лагере нахожусь ради того, чтобы с грузинами пофлиртовать, или на худой конец с Вовкой Бровко... Ух, как я взвилась, это было так несправедливо, уж она-то прекрасно знала, после всех наших с ней споров о психологии, о педагогике, о детях, мое отношение к ним, и почему я в лагере... Я соскочила и крикнула, что уеду завтра же, так они меня достали со своими сплетнями, несправедливостью к детям, мытьем стаканчиков для чая каждый вечер... Она крикнула в ответ: "Ну и уматывай!" Я соскочила и побежала. Моя "команда" за мной... Они меня успокаивали, как могли, а вернулись на территорию лагеря мы уже когда почти стемнело... Вот тут я уже разревелась, пожалуй, от страха... ТАКОГО не ожидала, конечно...

Стаса и начальника лагеря не было, они уехали в город за чем-то. На "пятачке" из скамеек сидела медсестра, молодая женщина, она приехала недавно только в лагерь, сочувственно кивала головой в ответ на гневные и горячие речи "митингующих". "Митинговала" моя "команда" и еще несколько ребят. Остальные, то есть ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ, с воплями и воем носились вокруг корпуса, крушили, ломали все что попадалось, были выбиты все стекла из окон. "Тетки" и "дядьки" сидели в центральной комнате, без окон, за запертой ими самими дверью, спасаясь от разбушевавшейся стихии. Они, правда, вытолкали за дверь старшую вожатую, объявив ей, что раз все это произошло из-за нее , то пусть она идет за помощью.
Она пробралась, как выяснилось потом, на стадион, просила помощи у солдат, на что они ей ответили, что они не укротители и любезно предложили пересидеть бурю у них, чем она и воспользовалась.
Местные на шум прислали участкового на мотоцикле с коляской, он подошел к нам узнать, в чем дело, и пока разговаривал с ребятами -- а они адресовали свои гневные речи теперь ему, -- невменяемая толпа раскачала и перевернула его мотоцикл... Пришлось ему с нами на скамеечке дожидаться утра. Тут мои "мушкетеры", горячо убеждавшие милиционера и медсестру в несправедливости воспитателей, учителей, родителей и жизни в целом, начали срываться на слезы. Удивительно было видеть, как рыдает, например, Зульфия и восклицает: "Почему, ну почему стоит кому-то нас полюбить, как этого человека или увольняют или прогоняют!" Я уже не плакала, а слушала их, в который раз поражаясь мудрости, индивидуальности и характеру каждого "умственно отсталого" воспитанника вспомогательной школы...

Утром приехали директор и Стас. Стас сказал ребятам, которые уже выплеснули свою агрессию, и только ходили грозили кулаками старшей пионервожатой, что они глупо так поступили, высадив окна и двери -- ведь по ночам холодно, и сами же они будут мерзнуть. Ребята растерянно оглянулись на Даулета. Тот кивнул едва заметно, и вот, как по взмаху волшебной палочки, откуда-то появились фанерки, гвозди, молотки (местное население одолжило? до сих пор не знаю! ), окна были заколочены, двери починены... Директор собрал всех воспитателей, медсестру, участкового и старшую пионервожатую, а так же всех митинговавших ночью ребят на собрание. Меня почему-то туда не пустили. Так что мы сидели на улице с дочкой вожатой и вздыхали, поглядывая друг на друга. Мы обе чувствовали себя неловко -- ведь мы с ней дружили и понимали друг друга, она была на нашей стороне, но старшей вожатой все же была была ее мама!..
В общем, как я поняла, митинг повторился в присутствии начальника лагеря, он постановил вожатой извиниться передо мной (за грузинов), она сделала это сквозь зубы, я так же сквозь зубы ответила... В конце концов, уже приближалось 30 августа, и пора было домой... За мной приехали родители на машине, ребятишки, думая, что это в очередной раз попытка "врагов" выслать меня из лагеря, хотели перевернуть папины Жигули... Но я их вовремя остановила. Мне подарили на прощание несколько наволочек семечек -- когда успели?! вытряхивали созревшие подсолнухи, наволочек пять полных набили. Вот так подарок!

Мои родители в машине спросили, как я могла провести три недели среди таких лиц-- косых, кривых, заштопанных... Что им не по себе стало уже через пять минут. А я, честно говоря, уже не замечала уродств. И сейчас, вспоминая, помню глаза ребят, голоса, смех и слезы, а не физические недостатки. Но все-таки эти три недели выдернули меня из обычной жизни и окунули в какой-то совершенно особый мир. И вернуться в обычную жизнь было нелегко. Поэтому я и говорила всем, что "побывала в "Афганистане", только это был мой собственный Афганистан в деревне Черниговка Омской области...