Сюрреализм и разложение, или как я написала свой роман

Автор: Элизабет МакКензи (Elizabeth Mckenzie)
Изображение: "Лебеди, отражающиеся в слонах" Сальвадора Дали

В студенческие годы я сходила с ума по битникам и сюрреалистам. И помню, как одним вечером – из чьей-то комнаты доносился запах веселящего газа – я раскинулась на полу и испытала, как мне казалось, самое прекрасное видение за всю свою жизнь – что-то про океанское дно, ярких разноцветных рыбок и тяжесть воды надо мной. Когда всё закончилось, я схватила блокнот и описала видение на французском – не потому, что отлично знала этот язык, а потому что так, разумеется, была похожа на сюрреалистов.

Я зачитывалась Рембо, Бретоном и Лотреамоном, и начала согласовывать свои грёзы с тем уважением, что я испытывала к искусству. Мне хотелось видений, хотелось, как выразился Рембо, принять участие в «систематическом разупорядочении чувств». Также я верила, что моё «я» являлось не простым «я», а чем-то второстепенным в сравнении с иным, более склонным к затворничеству «я», так что в скором времени обзавелась некоторым числом друзей, для которых такие размышления хоть что-то, да значили; мы желали добыть все доступные возможности, скрытые в альтернативных формах сознания. Дальнейшее вдохновение мы нашли в работах учёного-философа Уильяма Джеймса, который был склонен к метафизике и сам экспериментировал с веселящим газом, и написали следующее: «Рациональное сознание, как мы его называем, является лишь одним из его типов, тогда как предполагаемые формы совершенно иного сознания отделены от него густейшей туманной ширмой». В тот момент мы поставили под сомнение всю основанную на кислороде реальность, в которой существовали.

А сейчас мне приходит в голову, что этот «плюрализм» Джеймса, этот полный уважения охват мистического вместе с практическим для меня аналогичен тому, что есть фундамент для создания романов. Особенно это проявилось, когда я работала над «Переносным Вебленом» ("The Portable Veblen").

***

В «Манифесте сюрреализма» Андре Бретон пишет: «Она [поэзия] полностью вознаграждает за все те бедствия, в которые мы ввергнуты».

Я бы добавила сюда и роман. Несмотря на то, что Бретон, глава всех сюрреалистов, упоминал о романах с откровенным презрением, считал их пухлыми и едва ковыляющими сооружениями буржуазии и по каким-то причинам не мог поверить в успешное будущее романа и всех искусных и революционных форм, которые тот впоследствии принял. Может, уже тогда зародилась идея, что, пройдя через большие издательства, романы превратились в продукт потребления, сбываемый с рынка массам – точь-в-точь как пылесосы и мухобойки. В «Манифесте» Бретон протестует против утомительной неизбежности авторских слов о цвете волос персонажа и бесконечных, мёртвых описаний помещений: «Неизлечимое маниакальное стремление сводить все неизвестное к известному, поддающемуся классификации, убаюкивает сознание». Он высмеивает отрывок из «Преступления и наказания», называя его «школярским рисунком» – он высмеивает Достоевского!

Тем не менее, через несколько страниц Бретон объявляет: «Быть может, ныне воображение готово вернуть себе свои права». Следует воздать должное Фрейду, говорит он, за возможность продвинуться в изысканиях о «таинственных силах» наших дремлющих разумов, что помогают развить наше воображение; говорит он и то, что мы должны овладеть этими силами и «если потребуется, подчинить контролю нашего разума».

Ага! В этом отрывке, замаскировав мысль под призыв к литературной революции, Бретон всё-таки позволяет романам существовать. И эти слова – описывают процесс писательства так, как я это понимаю.

***

В те дни мои блокноты полнились играми слов «а-ля сюрреализм». Я даже смутно вспоминаю свою гордость за стишки вроде:

У меня обедал голубой лосось
с отпечатком пальца на спине.
Мы тогда не знали, что вернулось лето.

или

Преступники с топориком, пугая,
бежали вниз по улице в ночь звёздную,
о море разнося повсюду слухи.

И можно продолжать до бесконечности…

Впрочем, словно младенчество, этот восторженный этап моей жизни прервался иным восторгом: я натолкнулась на книгу Сола Беллоу «Хендерсон - король дождя». Голос рассказчика, глупость, обилие – всё, чем я восхищалась, оказалось там, преданное довольно традиционной сюжетной арке ещё в духе Аристотеля. Мне казалось, в прозе Беллоу было столько же жизненной силы и безрассудства, как и во впечатливших меня текстах сюрреалистов. (С тех пор я считала обилие самым восхитительным качеством прозы; если я видела это слово в рецензии, я хватала книгу без вопросов – первый пример, который могу вспомнить – «Исаак и его демоны» Фернанды Эбестрат ("Isaak and His Devils" by Fernanda Eberstadt), опубликованный в 1992 году).

Есть такие книги, что помогают новичкам отыскать ключ к пониманию писательского процесса. Такой книгой для меня стал «Хендерсон - король дождя», как и «Приключения Гекльберри Финна» или «Над пропастью во ржи» - произведения, обманчиво дружелюбные для юных мечтателей. Обаяние рассказчика и свободное повествование кажутся настолько естественными, как сама жизнь, и придают нам храбрости решать, что мы способны писать точно так же – если бы только смогли приноровиться.

Когда писатели обнаруживают у себя великое множество идей, которыми они готовы поделиться, но не прорабатывают структуру произведения, - оно распадается, а человек, в свою очередь, падает духом. Тогда на помощь спешат сюрреалисты. И в самом деле, Лотреамон объявил однажды: «У всех должна быть возможность творить поэзию». Поэтический импульс притягивает, и достаточно скоро становятся видны приличные результаты, освобождённые такими методами, которые, как говорил Бретон , «безрассудно рвут нити непоследовательных мыслей».

***

Незадолго до того, как я начала считаться с сюрреалистами, я оканчивала свой первый год в колледже и видела в остальных студентах то же самое, от чего отбивалась сама – какую-то потребность прикрикнуть на логику: «Отвали!» - и впустить в жизнь неожиданные, счастливые случайности. Люди всегда пытаются найти смысл во всём, что видят.

Мы частенько баловались с «творческими методами, основанными на ограничении» - подобными играми сюрреалистов. Писатели, до того слепо бредущие среди отчаявшихся, обнаруживали себя авторами чего-то сверхъестественного, даже выдающегося, иногда созданного за считанные минуты. Они взирали на свои создания с явным удивлением и трепетом. Как я смог такое придумать? Откуда это взялось? И такое было во мне?

Сюрреалисты двадцатых годов освободили место УИЛПО – детищу шестидесятых. (Название происходит от Ouvroir de littérature potentielle – «цех потенциальной литературы»). Именно на основе их идей Жорж Перек объяснил парадокс ограничения и формы: «Я устанавливаю правила, чтобы стать безгранично свободным».

***

В 2007 году я опубликовала роман «МакГрегор сообщает миру» ("MacGregor Tells the World"). Сюрреалисты играют точно такую же роль в жизни главного героя, какую они играли в моей. Больше не желая никаких видений, я чувствовала, что мне неслыханно повезло просто пить кофе по утрам и полноценно просыпаться, - но всё-таки моё общение с сюрреалистами ещё не подошло к концу. Тогда я стала работать над кое-какими новыми идеями – в тот момент мне представлялась зловещая больница, где некий врач сталкивался с различными этическими проблемами, в которых входили как пациенты-люди, так и пациенты-животные. Я ненавидела больницу, где проводили «опыты» над моим отцом, когда тот был болен, ненавидела и врача, соблазнившего нас на подобный опыт, и собиралась разорвать на мелкие кусочки как больницу, так и врача – меня волновало только это.

Впрочем, ещё я писала о живущей в запущенном доме где-нибудь в Пало-Альто молодой девушке – поклоннице Торстейна Веблена, а в другой части рукописи прорабатывала образ ветерана Вьетнамской войны, не способного больше выносить этот мир. Я была вдохновлена принципами сюрреализма и знала, что должна просто подождать чуда. Я ещё не понимала, как эти два персонажа были связаны между собой, но должна была набраться храбрости, подождать и увидеть это.

После, работая над текстом, я постепенно обнаружила неожиданную связь, некую параллель, на которой я могла впоследствии остановиться поподробнее. Со временем я открыла ещё одну, предоставив «контролю над разумом» разбираться с по большей части разрозненными идеями – недомолвки между ними только подстёгивали меня. Зачастую мысли вели меня в неверном направлении: тогда надо было – мечтая под душем или во время долгой поездки – дождаться, пока вдруг не появится верное решение. Я не презирала рациональную часть своей личности: во многих случаях она была полезна, однако в мире воображения я не могла ей доверять. Она попросту подло подражала образам из многочисленных фильмов, сериалов или прочитанных мной книг.

***

Однажды я задумалась: настолько ли написание романа было созданием, сколько было разложением?

Разложение занимает длительное время и в процессе дурно пахнет – я могу торжественно заявить о многих неудачных, гнилостных проектах. Но в тоже время это и естественное преобразование, происходящее повсюду вокруг нас. Может, гораздо привлекательнее было бы думать о нём как о брожении – ведь и оно включает в себя распад вещества и превращение его в нечто совершенно новое.

Замечательно, когда тексты удивительной яркости посещают нас быстро, незваными гостями, словно уже успели «перебродить» где-то в сознании. Но если такого не происходит, сюрреалисты напомнят нам «довериться процессу». Позволить необъяснимым точкам соприкосновения погостить в ваших черновиках, пока они не сработаются с остальными идеями. Они могут помочь вернуться к упорным и неподатливым черновикам и взглянуть на то, что там уже есть. Именно на этом этапе наши рациональные умы стремятся повести весь наработанный материал в «правильном» направлении – однако берегитесь, ведущим нужны ведомые. А изгнанные образы не будем сдерживать, - лучше последуем за ними, посмотрим, где мы окажемся. Сюрреалисты воодушевляют нас ценить собственное замешательство и весь раздражающий беспорядок, понуждают дать смыслу возможность появиться в своё время, позволить тому самому превращению, что потом вознаградит нас чем-то, что лежит вне нашего сознательного контроля, довести нас до самого конца.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ.