Наследство Карны

Глава 7

Олине оказалась права. Ханна приехала в Рейнснес на Троицу и узнала, что доктор ждет в гости профессорскую дочку из Копенгагена.

Служанка на кухне только об этом и говорила. В честь ее приезда в зале повесили новые летние занавески.

Ханна поднялась в свою комнату. Постояла у окна, глядя на море. Потом медленно, почти мечтательно, уложила в чемодан свои вещи, прибавив к ним те, которые держала в комнате, чтобы они напоминали, кому эта комната принадлежит.

На это ушло мало времени. Ханна воспользовалась одним из старых чемоданов Дины. Замок был сломан, и чемодан валялся без дела.

Сперва она хотела сразу же вернуться в Страндстедет, но ей было жаль разочаровывать Исаака, который так радовался поездке в Рейнснес. Поэтому она задвинула уложенный чемодан под кровать и переоделась в будничное платье. Потом спустилась на кухню и спросила, не требуется ли там ее помощь.

Олине внимательно посмотрела на нее. Потом милостиво разрешила помочь, но вопросов не задавала. Пока они не остались одни.

Конечно, Ханна слышала, что Вениамин ждет возлюбленную из Копенгагена. Он прав. Маленькой Карне нужна мать, и…

Чем дольше Ханна говорила, тем безразличнее звучал ее голос. Так ей казалось. Она нагнулась над кухонным столом и потерла рукой лицо. Потом выбежала за дверь.

Она бежала по аллее к прибрежным камням. Ее видели сквозь пелену дождя, шедшего с юго-запада.

Когда Ханна приехала, Вениамина не было дома – он навещал больных на северных островах. Вернулся поздно, все уже спали.

Вениамин зашел на кухню, чтобы немного поесть.

Было тихо. Выстиранные полотенца и тряпки висели на веревке над лестницей. Слабо пахло щелочью, как всегда, когда кухня была вымыта на ночь.

Олине слышала его шаги.

Лестница, ведущая в комнату служанок, проходила над кроватью Олине. Это устраивало приличных людей, которые посылали своих дочек в Рейнснес учиться вести хозяйство, – ни один ночной гость не мог бы незамеченным прокрасться туда.

Не оказался исключением и голодный доктор. Олине остановила его движением руки, когда он хотел подняться, чтобы разбудить одну из служанок. Ужин ему стоит под салфеткой в буфетной.

Вениамин устало улыбнулся и пожелал Олине покойной ночи.

Но Олине сказала еще не все. Она была сердита.

– Новая служанка из Страндстедета все разболтала Ханне.

– Что разболтала?

– О профессорских дочках из Копенгагена.

Он остановился в дверях.

– Понятно.

– И Ханна заболела.

– Заболела?

– Да, прости, Господи, меня, грешную! – Олине высморкалась.

– Ты хочешь сказать… Что с ней? Она действительно больна?

Олине кивнула, колыхнувшись всем телом. Потом откинулась на подушки, как готовый к схватке морж.

– Ты должен с ней объясниться. Сейчас же!

– Что ты хочешь? Чтобы я пошел к ней?

– Ей нужен доктор.

Вениамин забыл об ужине, ждавшем его в буфетной. Олине по скрипу шагов следила, куда он пойдет. Он поднялся по лестнице и остановился перед дверью Ханны.

Может, она уже спит? Нет, он уловил за дверью какое-то движение.

Вениамин осторожно постучал.

– Войдите, – ответил едва слышный голос.

Он вошел, и его встретил полный недоверия взгляд.

– Олине сказала, что ты заболела…

Ханна не ответила. Его словно ударили в солнечное сплетение.

Вениамин исчез, остался доктор, он сел на край кровати и положил руку Ханне на лоб.

– Температура нормальная, – сказал он.

Она смотрела на него пустыми глазами.

– Ханна, – позвал он и погладил ее по щеке.

Она схватила его руку и сжала, словно тисками.

– Уходи! – сердито сказала она. – Да, я больна с тех пор, как в детстве увидела тебя с Элсе Марией у летнего хлева. Думала, никогда не осмелюсь сказать тебе это. Но вот сказала. И теперь, когда твоя возлюбленная из Копенгагена приедет в Рейнснес, помни, что в Страндстедете больна Ханна.

Она как будто рухнула в пропасть, и это была его вина. Вениамину стало тяжело, но он продолжал сидеть.

– Ханна? – шепнул он через несколько минут.

Она не ответила.

– Я мог бы сказать, что она вовсе не моя возлюбленная, и это была бы правда… Ты мне веришь?

– Нет!

– Хочешь снотворного?

– Нет.

Понимая, что это безумие, Вениамин сбросил сюртук и башмаки. Потом забрался к ней в постель. Просунул руку ей под голову и ждал, что она оттолкнет его. Она не оттолкнула.

Его обожгло ее тело под тонкой ночной сорочкой. Он повернулся к ней и обнял другой рукой.

– Помнишь, как мы маленькие спали в одной постели?

Она не ответила. Только закрыла глаза и отпустила его руку. Он двумя пальцами осторожно погладил ее запястье.

– Никто на свете не сделал для меня столько, сколько ты. Ты приехала встретить меня в Бергене. Я помню, как ты вдруг появилась там передо мной. И ты всегда так добра с Карной.

К ним заглянуло полуночное солнце. Оно перебралось через дорожный саквояж Ханны, стоявший в углу. Забралось на спинку кровати.

– Мне следовало рассказать тебе об Анне. Но я не решился. Не думал, что это так важно. К тому же ты рассердилась на меня, когда мы виделись в последний раз.

Он сознавал, что это звучит неубедительно.

– Ты сказал, что мне нужен жених, а сам…

– Это было глупо, – быстро перебил он ее.

Прикрыв глаза, она наблюдала за ним.

– Я не твоя собственность, хотя мы и выросли вместе.

– Я знаю, – согласился он.

– И ты не должен требовать, чтобы я всегда была у тебя под рукой, ведь ты скрыл от всех, что позвал сюда свою возлюбленную из Копенгагена.

– Ты права.

– Чего ты от меня хочешь, Вениамин?

Он глубоко вздохнул, время работало на него. Полуночное солнце достигло руки Ханны, лежавшей в желтом гнезде на одеяле.

– Во всем виноват я, – начал он. – Я запутался. Когда думаю, что мне придется всю жизнь прожить в Рейнснесе… Мне здесь тесно. Здесь нечем дышать. И всегда приходится плыть морем. У меня к нему не лежит душа. Я боюсь один идти под парусом в непогоду. Никогда не слышал, чтобы Андерс или кто-то другой боялись моря. Я живу здесь и мечтаю о другой жизни. Далеко отсюда. Господи, о чем я только не мечтаю! Даже о том, что могу стать известным специалистом. Разве это не глупо?

– Нет.

Он смотрел в ее расстроенное лицо. И в порыве благодарности за то, что она понимает его, чуть не сказал ей: «Давай уедем, Ханна! Давай вместе уедем отсюда!»

Но не сказал. И пустота, навалившаяся на него от этого, стала невыносимой. Тем не менее он как ни в чем не бывало продолжал лежать рядом с ней.

– Иди ко мне! – позвала она его.

Ее слова лаской коснулись его слуха, и он почувствовал на себе ее руки. Этого не могло быть. Но он рванулся ей навстречу. И все остальное исчезло.

Если доктор Грёнэльв по совету Олине и дал Ханне ночью снотворного, оно не сняло лихорадки. Напротив. Лихорадило их обоих. Они даже не потрудились запереть дверь.

Они спали, сплетясь друг с другом, словно крученая пряжа. И всякий раз, когда один шевелился, другой просыпался с мыслью: «Она тут, со мной!»

Или: «Вениамин со мной, это не сон».

Наконец он оказался в своей комнате, и уже ничего нельзя было вернуть.

Раздеваясь во второй раз за эту ночь, Вениамин запрокинул голову и попытался успокоиться. Тяжелое похмелье еще не покинуло его. Ханна еще была у него в крови. Ее запах окружал его, впитался в его кожу. Он хотел вытравить ее из себя. И вместе с тем дышал ею, словно она была животворным воздухом, окружавшим его, а не случайной встречей за какой-то дверью.

Вениамин пытался осознать случившееся. И в то же время упрямо отключал сознание. Все было правильно. Ханна всегда была частью его самого.

Но он никогда не думал, что она такая горячая, такая открытая и страстная. Сила, с которой она отдалась ему, была ничуть не меньше той, что вот уже четыре года удерживала его на расстоянии.

Ханна стала запретной частью его самого. Игрой, о которой никто не должен был знать. В нем пылало желание. Он мог бы сейчас кричать, петь, бесноваться. Лишним было только внимание окружающих, которого теперь было не избежать.

Вениамин не мог дождаться следующего раза. И это ожидание было не сравнимо ни с чем. Его желание было ненасытно, хотя еще совсем недавно он, кажется, утолил его. Оно делало Вениамина сильным. Он мог бы сейчас отправиться на своей лодке к больным, не проспав ни минуты.

Олине, сидя на табуретке, следила за кофейником. Она не разрешила служанкам подняться на второй этаж, где спали мужчины.

– Не шумите. Доктор не спал всю ночь из-за больного, и Ханна тоже еще слаба.

Карна прибежала из своей комнаты и получила большой кусок кренделя. Потом она залезла на стол у окна, чтобы не пропустить, как на Троицу над крышей хлева пролетят ведьмы.

Из дома, где жила Стине, прибежал Исаак, он хотел подняться к Ханне, но его к ней не пустили, зато тоже угостили кренделем. В ведьм, которые летают на Троицу, он не верил, но забраться на стол не отказался.

И Олине разрешила ему, как и Карне, перейти границы дозволенного.

Видно, она хотела искупить перед Господом Богом свое участие в том грехе, который случился наверху. Но держала это про себя.

Ханна вынула свои вещи, которые сложила в чемодан Дины. Одну за другой она клала их на прежнее место. Иногда она наклоняла голову набок и улыбалась.

И даже тихонько насвистывала, умываясь холодной водой, налитой из кувшина в синих цветочках.

Вениамин не мог сдерживаться. Он прикасался к Ханне, как только они оставались одни, и радовался своей глупости.

– Пойдем в летний хлев, – предложил он и подул ей в затылок. В столовой никого не было, кроме них; Ханна накрывала на стол.

Она улыбнулась и сделала вид, что не слышит.

– Встретимся ночью у озерка, – сказал он, когда она убирала посуду; из столовой все уже разошлись.

Она снова улыбнулась и ничего не ответила.

Во второй половине дня Вениамина вызвали к человеку, который рассек топором ногу.

– Поедем со мной, Ханна, – шепнул он ей.

Она покачала головой.

Прибежал Исаак и спросил, пробудут ли они в Рейнснесе три дня, и Вениамин с облегчением услышал ответ Ханны:

– Да, мы пробудем тут еще три дня.

Все равно дальше Страндстедета она не уедет, подумал он, схватил куртку и свой чемоданчик и побежал к лодке.

Лодка летела как птица. Ее нос раздвигал бедра Ханны. Вениамин не мог думать ни о чем, кроме ее объятий. Из-под штевня летела пена.

Лодка то взлетала на волну, то проваливалась вниз. Качалась и падала, падала и снова качалась. Страсть ярилась в Вениамине, как росомаха. Он встал в лодке, направил ее против волны и тут же вымок до нитки. Соленая холодная вода. Он повелевал волнами. Был сильнее их.

В тот день Вениамин Грёнэльв был непобедим. Он мог бы пуститься наперегонки с самим чертом. Он поедет в Христианию и покажет им, кто из них знахарь!

Вениамин вернулся вечером, Ханна издалека увидела его лодку. Она сидела на берегу под проливным дождем.

Светло-зеленое пальто, которое она сама сшила, намокло и потемнело.

Вениамин чувствовал, как его поры открываются навстречу теплому ветру. Перед ним всплывали картины детства. Ханна и он. Ханна ушиблась и плачет в его объятиях. Ханна бежит по полю, намного опередив его. На спине, словно вожжи, висят косы.

Вид Ханны трогал в нем что-то хрупкое. Ему хотелось защитить ее.

Намокшие волосы темными прядями висели вдоль щек, падали на шею, но Ханна не обращала на них внимания. На ногах у нее были рыбацкие сапоги, не подходящие к нарядному пальто.

Она пробралась среди камней и схватила лодку.

– Ты намочишь пальто! Не надо! – крикнул Вениамин и прыгнул в воду.

Она не ответила, но еще крепче ухватилась за борт лодки. Они вместе вытащили лодку так далеко, что она завалилась на бок.

Вениамин знал, что их могут увидеть из всех окон, но все-таки обнял ее.

– Ты неосторожен, – тихо упрекнула она его.

– Почему?

– Нас могут увидеть.

– Пусть смотрят.

Ханна тяжело прислонилась к нему:

– Тебе пришлось зашивать рану?

– Да. Рана была страшная. Но теперь он как новенький. Я хорошо шью.

– Я тоже целыми днями шью!

– Кто бы подумал, что нам обоим придется работать иглой!

Они засмеялись. Мир полнился смехом. Смех пузырился и звенел.

Пока они шли по аллее под каплями, падавшими с деревьев, Ханна рассказала ему, с каким уважением люди называют его доктор Грёнэльв или просто доктор. Она постоянно слышит это в Страндстедете.

Несколькими словами, произнесенными за то время, что они шли к дому, Ханна облагородила его готовность лечить людей.

Его деятельность получила более высокий смысл.

Разве доктор Грёнэльв не плывет к больному один в любую погоду? Разве не появляется в любом месте со своим тяжелым чемоданчиком, чтобы помочь всем? И бедным, и богатым. Он умеет лечить все. Зашивает раны. Даже после удара топором.

Вениамин смущенно улыбался, но не возражал.

И вдруг почему-то подумал: «Анна бы так никогда не сказала».

Он дождался, пока все лягут спать. Вышел в стоящую на отлете уборную, чтобы иметь алиби, если кто-то услышит, как он ходит. Потом прокрался к Ханне.

Какая радость! Жаркое тело. Он должен был обладать им. Он тоже имел право жить.

А Ханна? Ведь он знал, что она дарила наслаждение не только ему.

Потом, уже вернувшись к себе, в зеркале, висящем в простенке между окнами, он увидел чужого мужчину. Но только на мгновение.

Будущее? Пусть сначала кончится Троица!

Близнецы, идущие поперек! Это не страшно, если только погода не помешает молодому доктору приехать.

С ним никто не мог сравниться! А потом он, как обычная повитуха, пил с женщинами кофе с коньяком.

Тогда как другие мужчины бежали из дому, пока все не кончится, он сидел с роженицей. Держал ее за руку, разговаривал между схватками, хвалил за усердие.

Жена сапожника Персена рассказывала, как ее сестра Элсе Мария родила своих близнецов. Фру Персен примеряла у Ханны платье, потому что собиралась ехать в Тромсё на день рождения.

– Кажется, вы с Элсе Марией давние знакомые? – спросила она.

Ханна кивнула, и жена сапожника застрекотала опять. Она слышала, что некоторые женщины делают вид, что им хуже, чем на самом деле, чтобы послали за доктором. Но Элсе Мария не из таких. Даже когда речь идет о ее жизни.

Старая повитуха отказалась от помощи мужчины, но в конце концов ей пришлось согласиться, чтобы послали за доктором. Фру Персен сказала ей:

– Если моя сестра умрет без молодого доктора, вина будет лежать на тебе.

И только потому, что ребенок, который должен был идти первым, пожелал повернуться к миру спиной!

Слава богу, что в этот день доктор был в Страндстедете! Он прибежал в одной рубашке. Схватил кричащую женщину за руки. Расспросил обо всем. Успокоил и сказал, что скоро все кончится.

Рассказывая, фру Персен расправляла воланы на юбке. Они должны быть тяжелыми и естественно падать с бедер. Вот так!

Словом, доктор вымыл в тазу руки и разложил свои инструменты, будто собирался вырезать младенца из утробы матери. Он осмотрел роженицу. Ощупал живот. Измерил что-то руками, заглянул в ее чрево, словно в печь для хлеба, при этом он говорил так спокойно, точно речь шла о том, чтобы вовремя достать из духовки рождественское печенье.

Повитуха сочла, что доктор неуважительно отнесся к распростертому перед ним полуобнаженному женскому телу. Она хотела прикрыть Элсе Марию и выставить доктора за дверь. Пусть скажет, что надо сделать, и все будет сделано.

– И знаете, что он ей ответил? – воскликнула фру Персен, укладывая воланы на груди.

«Сначала я выну рукой первого ребенка», – сказал доктор и нырнул между коленями Элсе Марии. Повитуха не успела и глазом моргнуть. Бедняжка Элсе Мария вся извивалась и стонала.

«Скоро все кончится. Потерпи!» – сказал доктор и дал ей глотнуть водки из своей фляжки. Фляжка так и сверкала. Наверное, она была серебряная.

Нет, тут, под грудью, нужно немного убрать. Вот так!

Ханна послушно сделала, как ее просили.

– Да, так вот, они и глазом не успели моргнуть, как доктор вытащил за ножку первого ребенка. Точно теленка. Я чуть не упала в обморок. А доктор хоть бы что. Как будто он проделывает это каждый день. Мы еще не опомнились от удивления, как за первым ребенком появился второй. Крови, конечно, было много, но чего же вы хотите! Потом он стал ее зашивать, и шил он не менее ловко, чем вы, Ханна. И все время нахваливал Элсе Марию. Вспомнил даже, что она любила дикую клубнику, когда вместе с матерью жила в Рейнснесе. Сказал, что сейчас ей надо выпить рюмку рому и как следует поесть. Дайте-ка нам поесть, я тоже не откажусь! И они оба принялись за еду, подтрунивая друг над другом. Вы можете себе такое представить?.. Нет-нет, здесь надо убрать еще немножко. Вот так! – И жена сапожника, задержав дыхание, прихватила платье на талии.

Потом она рассказала, что Элсе Мария вскрикнула разок или два, когда он зашивал ее. И что же тогда сделал доктор? Он перестал шить и попросил у Элсе Марии прощения! Слышал ли кто-нибудь что-либо подобное? Про мужчину?

Конец оказался еще более удивительным. Когда доктор завершил работу и снова мыл в тазу руки, у него по лицу текли слезы! Странно. Ведь плачут только религиозные люди.

Повитуха говорит, что у доктора легкая рука. Вот еще немного повзрослеет и научится уважать наготу, так ему равных не будет! Ха-ха! Так и сказала!

А Элсе Мария, которая уже приготовилась умирать, не отпустила доктора, пока не пожала ему руку.

Ханна редко перебивала своих заказчиц, когда они болтали во время примерки. Так было и на этот раз. Она не сказала, что была свидетельницей того, как завершилась эта история.

Вернувшись тогда домой, Вениамин подошел прямо к фотографии матери Карны. Даже не разделся. Он уперся руками в комод и произнес несколько слов, которых Ханна не поняла.

Она не решилась спросить, чем закончился его визит. Не хочет ли он есть?

Он уронил голову на руки, спина его вздрагивала.

Ханна молча стояла рядом. Она так ни о чем и не спросила.