Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 3
Боль сожаления кольнула немое сердце Руна Корцы. Он сидел, поджав ноги, у основания высокого бархана и слушал тихий шорох песчинок, скользящих вниз по склону. Его душа наполнялась ощущением глубокого покоя от того, что он пребывал здесь, выполняя труд во имя Господа.
Но даже эта чистота была омрачена тьмой, маячившей на грани восприятия. Рун медленно повернулся в ее сторону, ведомый компасом, таившимся глубоко в его бессмертной крови. Когда он наклонился, ища источник этой тьмы, солнце сверкнуло на серебряном кресте, висящем у него на груди. Черная ткань одеяния скользнула по песку, сметая крошечные его частицы, когда Рун провел ладонью по горячей поверхности пустынной почвы. Его ищущие пальцы ощущали под этой поверхностью семя зла.
Точно ворона, которая охотится за зарывшимся в землю червем, он склонил голову набок, сосредоточив взгляд на одной точке, внешне ничем не отличимой от остального песка. Удостоверившись, что нашел нужное место, достал из своего багажа маленькую лопатку и начал копать.
Несколько недель назад Корца прибыл сюда с отрядом сангвинистов, которому было поручено исполнить эту самую миссию. Но частицы зла, погребенные здесь, грозили взять власть над остальными и полностью поглотить их. В конце концов Рун заставил свою команду покинуть место раскопок и вернуться в Рим.
Похоже, только он мог выстоять против зла, сокрытого здесь.
Но что это говорит о моей собственной душе?
Он просеивал каждую горсть горячего песка сквозь сито, словно ребенок, играющий на берегу моря. Но это был недетский труд. Сито улавливало не камешки и не ракушки. Вместо этого в нем задерживались каплеобразные осколки камня, черного, точно обсидиан.
Кровь Люцифера.
Более двух тысячелетий назад в этих песках разыгралась битва между Люцифером и архангелом Михаилом за юного Христа. Люцифер был ранен, и его кровь капала на песок. Каждая капля пылала нечестивым пламенем, плавя крошечные песчинки и образуя эти отвратительные кусочки стекла. За долгое время, прошедшее с тех пор, они оказались погребены под поверхностью пустыни, и теперь задачей Руна было вновь вынести их на свет.
Из песка показалась единственная черная капля, недвижно лежащая на дне сита. Рун взял эту каплю и несколько мгновений держал в сложенной чашечкой горсти. Она жгла его кожу, но не пыталась совратить его, как это было с другими сангвинистами. В отличие от них Руну не являлись видения, полные кровопролития и ужаса или похоти и соблазнов. Вместо этого разум его был наполнен словами молитв.
Открыв кожаный мешочек, висящий у него на боку, Рун бросил туда черный камешек. Тот ударился о два других – это было все, что удалось добыть за день. Чем дальше, тем мельче были капли, а найти их становилось все труднее. Его работа близилась к завершению.
Рун вздохнул, глядя в необъятный песчаный простор.
«Я мог бы остаться здесь… эта пустыня могла бы стать мне домом».
В лагере его ждала фляга с освященным вином. Больше ему ничего не требовалось. Бернард сообщил, что Руну следует ускорить работу, потому что он нужен в Риме. Так что ему волей-неволей пришлось поторапливаться, хотя он вовсе не желал куда-либо уезжать отсюда.
Впервые за долгие столетия Корца ощущал покой. Несколько месяцев назад он искупил свой тяжелейший грех, когда спас погубленную душу своей былой возлюбленной, превратив женщину из стригоя обратно в человека. Конечно, Элисабета – или Элизабет, как она предпочитала зваться теперь – не поблагодарила его за это, напротив, прокляла за то, что он возвратил ей смертность. Но ему и не нужна была ее благодарность. Он искал лишь искупление – и нашел его столетия спустя после того, как оставил всякую надежду…
Рун выпрямился, прервав поиски, и тут его слуха достигло отдаленное мяуканье. Пытаясь не обращать на это внимания, он осторожно завязал кожаный мешочек и стал упаковывать инструменты. Но звук не прекращался – жалобный, полный боли.
Просто какое-то существо, обитатель пустыни…
Корца лез вверх по склону, направляясь в лагерь, но звук преследовал его, царапал слух, разрушал чувство уединения. Он был высоким, словно крик домашней кошки. В душе Руна нарастало раздражение – но к нему примешивалась нотка любопытства.
Что случилось с этим зверем?
Он добрался до своего маленького лагеря и начал прикидывать, как свернуть палатку и убрать оборудование так, чтобы не оставить никаких следов своего пребывания здесь.
Но эти мысли не могли утишить боль, которую причинял его ушам этот крик. Это все равно что слышать царапанье сухой ветки в окно спальни. Чем сильнее пытаешься игнорировать этот скрип и вернуться в сонное забвение, тем громче он становится.
Ему оставалась в лучшем случае одна ночь наедине с пустыней. Если он не сделает что-либо с этим мяуканьем, то не сможет насладиться последними мгновениями покоя.
Корца бросил взгляд туда, откуда доносился плач, сделал один шаг в том направлении, затем другой. И, не успев еще осознать этого, Рун уже бежал по залитому солнцем песку, почти перелетая через барханы. Чем ближе он подбегал, тем громче становился звук, необъяснимым образом влекший его вперед. Какая-то часть рассудка Руна понимала, что есть нечто неестественное в этой погоне и в том, как он ею увлекся, но он все ускорял и ускорял бег.
Наконец вдали он увидел цель. Мяуканье исходило от куста акации, отбрасывавшего длинную тень. Должно быть, пустынное дерево нашло подземный источник воды, и его крепкие корни помогали ему бороться за выживание в этой засушливой земле. Шипастый ствол клонился в одну сторону, подчиняясь неустанно дувшим ветрам.
Задолго до того, как Рун оказался вблизи дерева, его обоняния коснулся страшный запах. Даже против ветра он смог распознать этот смрад, свидетельствовавший о присутствии зверя, превращенного посредством крови стригоя в нечто чудовищное.
Бласфемаре. Беспощадный зверь.
Неужели это зов проклятой крови так неотвратимо гнал его через пустыню? Неужели это зло взывало к его и так обостренным чувствам – чувствам, усиленным многими неделями поисков оскверненных камней среди песка? Рун замедлил шаг и извлек ножи из ножен, пристегнутых к предплечьям. Солнце сверкнуло на серебряных клинках древних карамбитов, изогнутых, словно когти леопарда. Ему понадобятся эти когти, чтобы сразиться с тем, что ждет его впереди. К этому мгновению Рун уже распознал запах своего противника: анафемский лев.
Корца обогнул дерево по широкой дуге. Он внимательно всматривался в тень, пока не заметил покрытый желтовато-коричневым мехом холм, полускрытый под навесом ветвей. В своем естественном виде львица, должно быть, была великолепна. Но даже теперь, после искажения, ее величие нельзя было не узреть. Под мехом, ставшим плотным, точно бархат, бугрились неестественно сильные мышцы. Массивная голова покоилась между лапами, и Рун мог видеть морду львицы, красивую и умную.
И все же каждое слабое биение ее сердца несло с собой неизлечимую болезнь.
Подойдя ближе, он заметил черную кровь, запекшуюся на ее плече. Казалось, что мех на ее боках был выжжен широкими полосами.
Рун догадывался, откуда здесь взялась анафемская львица – и откуда взялись ее раны. Он вспомнил орды искаженных зверей, сопровождавших армию Иуды во время битвы, разыгравшейся здесь прошлой зимой. Там были шакалы, гиены и небольшая стая львов. Рун полагал, что все эти звери – равно как и стригои – погибли или были рассеяны в конце того сражения, когда по окружающим пескам прошлось священное ангельское пламя.
После этого был послан отряд сангвинистов, чтобы выследить выживших противников, разбежавшихся по пустыне, но, очевидно, эта тварь спаслась и от огня, и от охотников.
Даже раненная, она сумела выжить.
Тварь подняла золотисто-желтую морду и зарычала в его сторону. Ее глаза в тени горели алым – кровь стригоя, осквернившая тело львицы, лишила их истинного цвета. Но это усилие, казалось, истощило еще остававшиеся у несчастной твари силы – ее голова вновь поникла на лапы. Ей оставалось жить уже недолго.
Следует ли мне прекратить ее страдания или дождаться ее смерти?
Рун двинулся вперед, сокращая расстояния между ними и все еще колеблясь в принятии решения. Но прежде чем он сумел сделать выбор, львица рванулась вперед из тени на ослепительный свет солнца. Ее прыжок застал его врасплох. Он сумел откатиться вбок, но острые когти рванули его левую руку.
Рун вновь развернулся лицом к твари, его кровь капала на горячий песок.
Львица угрожающе припала к земле и, встопорщив усы, зашипела. Этот звук оледенил даже бесстрастное сердце Руна. Львица была сильным противником, но она не могла долго оставаться вне тени от дерева. Она все-таки была бласфемаре и под прямыми солнечными лучами быстро слабела. Рун сместился так, чтобы встать между ней и древесным укрытием.
Эта угроза встревожила львицу, ее хвост задергался из стороны в сторону, описывая яростную дугу. Она напрягла задние лапы и прыгнула, метя желтыми зубами в шею Руну.
На этот раз Корца принял вызов, бросившись ей навстречу, – он уже знал, что ему делать. В последний миг отвернул в сторону и полоснул серебряным ножом по обожженному плечу львицы, а потом упал и перекатился, стараясь не выпускать ее из виду.
Из пореза хлынула кровь, густая и черная, она пузырилась, точно смола. Рана была смертельной. Рун подался назад, давая львице возможность уйти в тень и умереть там спокойно. Но вместо того она исторгла из груди странный, жуткий вой – и снова кинулась на него, предпочтя тенистому укрытию атаку при ярком свете солнца.
Рун, не ожидавший этого внезапного нападения, двигался слишком медленно. Зубы львицы сомкнулись на его левом запястье и сжались, пытаясь сокрушить его кости. Нож выпал у него из пальцев.
Пытаясь вывернуться из ее схватки, Корца ударил ножом, все еще зажатым в другой руке, и погрузил клинок в глаз львицы. Она взвыла от боли и разжала челюсти, впивавшиеся в его запястье. Рун высвободил руку, потверже уперся ногами в песок и отпрыгнул прочь. Прижимая раненую руку к груди, он замер в ожидании новой атаки.
Но его удар был нанесен точно – львица рухнула на песок. Ее уцелевший глаз смотрел прямо на Руна. Алый блеск угас, уступив место глубокому золотисто-коричневому цвету, прежде чем этот глаз закрылся навсегда.
Перед смертью проклятие покинуло ее, как это и случалось обычно.
– Dominus vobiscum, – прошептал Рун.
Еще один след скверны был стерт с лица этой земли. Корца повернулся было, чтобы уйти, – и тут до его слуха вновь донеслось жалобное мяуканье.
Он остановился и обернулся, склонив голову, – и услышал негромкое биение еще одного сердца. Из тени выскользнул маленький силуэт и направился к мертвой львице.
Детеныш.
Его шерсть была белоснежной и чистой.
Рун смотрел, потрясенный. Должно быть, львица была беременна и отдала остатки своих жизненных сил, чтобы произвести на свет львенка: последняя материнская жертва. Теперь Корца понимал, почему она не отступила в тень, когда у нее была такая возможность. В предсмертные свои мгновения львица сражалась с ним, чтобы защитить своего детеныша, чтобы увести врага прочь от львенка.
Малыш обнюхивал безжизненное тело матери. Ужас объял Руна. Если львенок был рожден из ее искаженного чрева, если его питала оскверненная кровь, то он, несомненно, уже появился на свет беспощадным зверем.
Я должен уничтожить и его тоже.
Рун поднял нож, оброненный им на песок.
Львенок тыкался носом в морду матери, пытаясь заставить ее подняться. Он жалобно мяукал, точно понимал, что остался сиротой, покинутым всеми.
Подбираясь поближе, Корца настороженно изучал звереныша. Хотя тот ростом был едва ему по колено, но даже такой мелкий анафемский зверь может быть опасен. Теперь, вблизи, он заметил на белой шерсти львенка светло-серые пятна, в основном испещрявшие округлый лоб. Должно быть, детеныш родился после битвы, и значит, ему не более двенадцати недель.
Если б Рун не наткнулся на этого львенка, тот умер бы мучительной смертью под солнцем или скончался бы от голода в тени.
Будет благодеянием быстро лишить его жизни.
Рука сангвиниста сжала рукоять карамбита.
Только сейчас почуяв его присутствие, львенок поднял на него взгляд, глаза его сияли на солнце. Он неловко уселся на хвост, и стало ясно, что это самец. Вскинув голову, детеныш громко мяукнул, явно чего-то требуя от Руна.
Их глаза снова встретились.
Корца понимал, чего хочет львенок, – того же, чего жаждут все детеныши: любви и заботы.
Не почувствовав ни малейшей угрозы, Рун со вздохом опустил руку и вложил нож в пристегнутые к запястью ножны. Потом шагнул ближе и опустился на одно колено.
– Иди сюда, малыш.
Корца поманил детеныша к себе и медленно протянул руку ему навстречу. Тот неуклюже шел к нему на растопыренных лапах, несоразмерно больших для его тела. Едва ладонь Руна коснулась теплой шерсти, из горла львенка послышалось мягкое урчание. Он боднул головой протянутую руку Руна и потерся жесткими усами о его холодную кожу.
Рун почесал горло детеныша, отчего мурлыканье стало громче.
Сангвинист поднял взгляд к палящему солнцу, мысленно отметив, что львенок, похоже, не обращает никакого внимания на яркий свет, не причиняющий ему ни малейшего вреда.
Странно.
Рун осторожно поднес львенка поближе к своему носу и внимательно принюхался: запах молока, листьев акации и обычный мускусный запах детеныша льва.
Никаких признаков порчи, свойственной анафемским зверям.
Влажные глаза смотрели на него. Их радужная оболочка была карамельно-коричневой, ее обрамлял тонкий золотистый ободок.
Самые обыкновенные глаза.
Усевшись на песок, Рун задумался над этой загадкой. Львенок вскарабкался ему на колени, и он рассеянно почесывал бархатистый подбородок здоровой рукой. Мурлыча, «котенок» положил подбородок на одно колено Руна, принюхался и лизнул ткань, пропитанную кровью, которая сочилась из раненого запястья.
– Не надо, – строго сказал Корца, отпихнул голову львенка и попытался встать.
Солнечный луч отразился от серебряной фляжки, пристегнутой к ноге Руна. Львенок напрыгнул на нее, подцепил когтем кожаный ремешок, удерживавший флягу на месте, и начал жевать.
– Довольно.
Маленький лев просто играл, как все дети. Рун оттолкнул упрямое существо и поправил фляжку – и тут осознал, что со вчерашнего дня не выпил ни глотка вина. Должно быть, это из-за слабости он так размяк, глядя на это существо. Нужно подкрепиться, прежде чем принимать решение.
Я должен действовать с позиции силы, а не исходя из сантиментов.
Придя к этому выводу, Рун отстегнул флягу, открыл ее и поднес горлышко к губам. Но не успел он сделать и глотка, как львенок привстал на задние лапы и выбил фляжку у него из рук.
Серебряный сосуд упал на песок, освященное вино выплеснулось из горлышка.
Львенок наклонился и лизнул алую лужицу – он явно испытывал жажду и готов был утолить ее любой жидкостью. Рун застыл, скованный страхом. Если в жилах детеныша течет хоть капля оскверненной крови, святость вина испепелит несчастное создание на месте.
Он оттащил львенка прочь от фляги. Тот оглянулся на него, белоснежная мордочка была запачкана вином. Рун вытер капли тыльной стороной руки. Детеныш, похоже, был здоров и невредим. Корца присмотрелся повнимательнее. В течение краткого мгновения глазки львенка сияли чистым золотом – сангвинист готов был поклясться в этом. Львенок снова боднул головой колено Руна, а когда вновь поднял на него взгляд, глаза маленького существа вернулись к карамельно-коричневому цвету.
Рун протер собственные глаза, не зная, винить во всем обман зрения или фокусы египетского солнца.
И все же факт оставался фактом: детеныш без малейшего вреда для себя выходил на солнечный свет и лакал освященное вино, и это доказывало, что он вовсе не бласфемаре. Быть может, священный огонь пощадил львенка, ибо плод пребывал безгрешным в утробе матери. Возможно, это объясняет, почему львица выжила во время вспышки, ослабев, но сохранив достаточно сил, чтобы произвести на свет эту новую жизнь.
Если Господь пощадил это невинное существо, то как я могу покинуть его теперь?
Приняв это решение, Рун укутал львенка в свою куртку и направился обратно в лагерь. Сангвинистам было запрещено держать беспощадных зверей, но ни один указ не препятствовал им заводить обычных питомцев. И все же, шагая через пустыню и слыша, как мурлычет львенок, прижимаясь к его груди, Рун ясно осознавал одно.
Это существо не было обычным.
