Глава 10
Мэтью выдвинулся в путь на небольшой пегой кобылке по клички Сьюви, которую он уже не раз брал в конюшне мистера Вайнкупа. Резвостью она не отличалась, зато нрав имела миролюбивый и ни разу еще за всю жизнь не сбросила с себя наездника (по крайней мере, так утверждал Вайнкуп, большой добряк и любитель выкурить трубочку). Итак, припрятав конверт с сургучной печатью во внутренний карман и застегнув его на пуговицу, Мэтью забрался в седло, сунул ноги в стремена, взял поводья и поскакал по Бродвею на север, стараясь не наезжать на пешеходов, повозки, попрошаек, разносчиков с тележками, собак, гоняющих кошек, и кошек, гоняющих кур, и увертываясь заодно от летящего из окна содержимого ночных горшков и помойных ведер.
Он пожалел, что не захватил головной убор: в очередной раз с неба полил дождь, сменившийся тотчас ярким солнцем. Однако в гончарную мастерскую он решил не возвращаться, дабы поспеть к миссис Герральд вовремя.
Из конюшни Мэтью выехал около половины третьего. У него было важное дело в ратуше, да и у судьи Пауэрса все же следовало отпроситься, пускай тот и освободил его от работы до конца дня. Впрочем, судьи на месте не оказалось, поэтому Мэтью оставил ему записку, закончил дело и поспешил вниз по лестнице, где наткнулся на поднимавшихся Лиллехорна и прокурора Байнса.
– А, здравствуй, Мэтью! – воскликнул Байнс, добродушный толстяк с румяным цветущим лицом и аккуратно подстриженной седой бородой. – Куда спешишь?
– Здравствуйте, сэр. Простите, я в самом деле опаздываю на важную встречу.
– Тогда я ненадолго. – Байнс положил ему на плечо свою мясистую ладонь; Лиллехорн хотел протиснуться мимо них, но не сумел. – Думал обсудить две вещи. Во-первых, все никак не поговорю с тобой насчет предложений, которые ты сделал на собрании. А предложения весьма дельные, и главный констебль наверняка их рассмотрит. Верно, Гарднер?
– Верно, сэр. – Лиллехорн неожиданно просиял. – Еще как рассмотрю! Самым внимательным образом.
– Прекрасно! – В обиходе главного прокурора то было единственное слово, которым он мог выразить наивысшую похвалу. Затем он помрачнел, и голос его, способный вызывать гром, молнии и прочие катаклизмы в зале суда, зазвучал едва ли не по-отечески: – Насчет минувшей ночи. Ты побывал на месте трагедии… Гарднер мне в красках описал все случившееся, да я и сам взглянул на тело. Эти порезы вокруг глаз… ужасно, правда?
– Да, сэр.
– Я так понимаю, наш чудак-печатник, незаконно проникнув в покойницкую, вновь употребил это словцо?..
– Словцо, сэр?
Мэтью, разумеется, отлично понял, что имел в виду прокурор, однако повторять оное слово не захотел. И потом, так ли уж «незаконно» Григсби проник в покойницкую? Не переписали ж они городской кодекс посреди ночи!
– Вы меня поняли. – Байнс слегка усилил хватку. – Мэтью, мы все на одной стороне. Братья по ремеслу, так сказать. Профессионалы. Ты не думай, мы этого убийцу поймаем и накажем. Увы, ничего хорошего не будет, если Мармадьюк Григсби примется трезвонить об этом… ну, ты понял… в своей газетенке. Придуманное им словцо сеет тревогу, та в свою очередь порождает страх, а страх – панику. Глазом моргнуть не успеешь, как запуганные горожане уже не верят, что власти способны их защитить. Это нехорошо, да?
– Да. То есть нет… наверное.
– Не имею ничего против Григсби и его газеты. Пускай себе пишет про корабли и грузы, про дух и энергию Нью-Йорка, светскую жизнь и… что ж, даже про уличные потасовки, без каковых не обходится жизнь ни одного уважающего себя города. Ради бога. – Байнс умолк, из его светло-голубых глаз только что не летели молнии (в придачу к громоподобным раскатам, исторгавшимся горлом). – Однако мы не можем позволить – и не позволим – мистеру Григсби выдумывать всякие ужасы про душегуба, когда на самом деле мы столкнулись с обыкновенным безумцем, к тому же наверняка уже покинувшим город.
– Простите, сэр, – сказал Мэтью, – но эту версию выдвигали после убийства доктора Годвина, а теперь всем ясно, что город он не покинул.
– С чего вы взяли? Может, его уж след простыл! Я не утверждаю, что Григсби надо запретить вообще что-либо писать про убийство: я ведь не дурак и понимаю, что город и без того взволнован. Однако мы должны следить за общественным мнением, Мэтью. Ради блага горожан. Если Григсби сейчас поднимет шум, разве это поможет делу? Нисколько, верно?
Мэтью понятия не имел, надлежит ему согласиться или возразить.
– Я знаю, что точно поможет делу и горожанам, сэр. Решительное и тщательное расследование. Надо найти убийцу, прежде чем…
– Ш-ш-ш. – Байнс поднес к губам толстый палец. – Расследование ведется, не сомневайтесь. Мы найдем этого умалишенного, если ему не хватило ума бежать из Нью-Йорка.
Что-то в прокурорской песенке резало слух, но Мэтью решил не заострять на этом внимание. Он обратился к главному констеблю:
– У меня к вам вопрос, сэр. Удалось ли вам побеседовать с преподобным Уэйдом и доктором Вандерброкеном?
– Удалось, раз уж вам так надо знать.
– Можно узнать, чем они объяснили свое стремительное исчезновение с места событий?
Лиллехорн покосился на Байнса, словно бы говоря: «Видите, с какими дураками приходится иметь дело!» – и не без яда в голосе ответил:
– Достопочтенный священник торопился по церковным делам. А многоуважаемый доктор спешил к больному. Они, очевидно, шли по южной стороне улицы, когда услышали крик Филипа Кови – равно как вы услышали его с северной. Оба принесли глубочайшие извинения за то, что вынуждены были уйти, однако их ждали важные дела. Причем каждого – свое.
– Каждого – свое? – повторил Мэтью.
– Я же сказал! Вы туговаты на ухо? Слуховой рожок не дать?
– Прошу прощения, но вы уточнили, что были за церковные дела у преподобного Уэйда и кто именно ждал врача?
– Нет, я уважаю вышеупомянутых господ. Мне хватило и краткого объяснения, а учинять им допрос было бы невежливо, и даже грешно с моей стороны – в случае с преподобным Уэйдом. Довольно, Корбетт! – Лиллехорн вновь попробовал протиснуться мимо Байнса. – Идемте, сэр?
Байнс отпустил Мэтью. Стряхнул незримую соринку с его плеча:
– Вы уж побеседуйте со своим приятелем, хорошо? Будьте другом и ему, и мне, договорились? – Он широко улыбнулся. – Прекрасно!
Двигаясь верхом на Сьюви по Бродвею – мимо гончарной мастерской к зеленому лесу за пределами города, – Мэтью все вертел в голове слова главного констебля. Преподобного Уэйда и доктора Вандерброкена якобы ждали дела, причем каждого – свое. Очень странно. Ведь он явственно слышал, как священник сказал: «Нам придется его оставить».
Неужто он ослышался или неверно истолковал эти слова? Или врач и священник торопились все же по некоему общему делу?
Докторский саквояж стоял на земле. Под плащом у Вандерброкена была ночная сорочка, что также говорило в пользу неотложности дела. Если двое шли куда-то вместе, почему они утаили это от Лиллехорна?
Безусловно, Лиллехорн мог и заговариваться. Вполне вероятно, что он неправильно их понял или как-нибудь невразумительно задал вопрос. И все же странно.
Серьезное ли это прегрешение для слуги Господа – солгать?
Мэтью пришлось вытряхнуть эти мысли из головы. Ведь какая, в сущности, разница? Ясно, что ни преподобный, ни врач не имеют никакого отношения к убийствам. Как сказал Лиллехорн, они шли по южной стороне улицы и услышали крик Кови, только и всего.
«Нам придется его оставить».
Что-то не складывается, подумал Мэтью. И это скверно, потому что теперь – для внесения ясности – придется идти самому разговаривать с преподобным Уэйдом и доктором Вандерброкеном.
Последние дома на окраине Нью-Йорка остались позади. По обе стороны дороги теперь тянулись фермерские поля и сады, каменные стены и пасущиеся стада. Мэтью миновал большую старую мельницу на вершине Коммон-Хилла, после чего выехал на Бостонский почтовый тракт, огибающий громадное и глубокое озеро Коллект-Понд. Справа спускался к самой реке густой лес.
Ливни, к счастью, немного прибили пыль на почтовом тракте, да и сама дорога была поприличней той, что вела из Чарльз-Тауна в Фаунт-Ройал. Однако и сей путь мог довести толкового инженера-строителя до трясучки. Мэтью подумалось, что хуже всего в колонии приходится возчикам, что катаются между Нью-Йорком и Бостоном, – эти ямы да колдобины из кого хочешь душу выбьют. Впрочем, дорога была довольно-таки укатанная, по ней ездили местные фермеры, жители крупных имений к северу от города и, разумеется, те, кто держал путь в Бостон, а также в Ист-Честер и Нью-Рошелл.
Кругом было множество холмов, а между возделанными полями тянулись длинные отрезки дикого леса. Здесь, как и в Каролинской колонии, над дорогой нависали кривые сучковатые ветви деревьев, которые были древними еще во времена Генри Гудзона. Нет-нет да и шуршали в кустах, завидев Сьюви и Мэтью, испуганные олени. Над болотами роились темные облака насекомых, журчали по гладким булыжникам прозрачные ручьи. Как и тогда, в Каролине, Мэтью не покидало ощущение, что за ним пристально наблюдают индейцы – хотя увидеть затаившегося в чаще индейца белому человеку не под силу. Набухли тучи, полил дождь, потом тучи разошлись, и яркое солнце хлынуло на дорогу сквозь тысячи зеленых листьев над его головой.
Мэтью пустил Сьюви шагом, намереваясь перейти на рысь чуть позднее. Оставалось еще около получаса до развилки и поворота на более узкую дорогу, отмеченную грудой белых камней и уходящую налево от Бостонского почтового тракта – к нескольким имениям, прежними или нынешними владельцами которых были голландцы. Вот тогда можно пустить Сьюви рысью и минут за сорок одолеть последние четыре мили пути. Мэтью всегда дивился людям, которые по собственной воле уехали жить в такую глушь. Впрочем, некоторые предприятия, такие как каменоломня и лесопилка мистера Деконти, требовали много места и ресурсов. Где-то в этих краях, кажется, недавно появилось виноградарское хозяйство и винодельня, однако Мэтью их пока не видел. Безусловно, лишь бесстрашные и отважные люди могли жить здесь спокойно, не боясь, что на чай заглянут индейцы, но ведь и сам Нью-Йорк появился на свет трудами бесстрашных первопроходцев.
Солнце уже спускалось к горизонту: его лучи пробивались сквозь кроны деревьев не сверху, а чуть ниже. Дорога уходила вправо, огибая чащу. Птицы галдели громко и обнадеживающе, однако далеко на западе едва слышно рокотал гром. Время от времени Мэтью замечал среди деревьев зеленые утесы, взмывающие в сизую дымку. Мимолетные ливни мало его тревожили, а вот попасть в настоящую грозу не хотелось. Впрочем, даже промокни он насквозь, драгоценный конверт надежно спрятан и защищен.
Дорога теперь повернула налево и пошла в гору, а оттуда, шалунья эдакая, – вниз и снова направо. Одолев поворот, Мэтью увидел, что кроны дубов смыкаются над дорогой впереди, образуя зеленый свод наподобие храмового.
Теперь дорога шла строго вперед. Вот сейчас можно и рысью, решил Мэтью, однако не успел и опомниться, как справа из лесной чащи стрелой вылетели три перепелки, а следом за ними, ломая кусты, выскочил крупный гнедой конь с белой звездой во лбу.
Верхом на мускулистом животном скакал человек в черной треуголке с вороным пером, заткнутым за алую ленту, в белой сорочке с оборками, темно-синем сюртуке и белых бриджах. Увы, то был не обыкновенный путник, выехавший на увеселительную верховую прогулку, ибо нижняя часть лица его была закрыта темно-синим платком, а в руке он держал пистолет с огромным дулом длиной почти в локоть. Дульное отверстие смотрело прямо на Мэтью, чье первое желание – вонзить пятки в бока Сьюви и ошпаренным чертом помчаться прочь – вылетело у него из головы быстрее вспугнутой перепелки.
– Придержи лошадь, – скомандовал разбойник, когда Сьюви вздрогнула и начала отступать в сторону.
Мэтью послушался и стиснул колени, одновременно слегка натягивая поводья. Сьюви тихонько заржала и зафыркала, но подчинилась наезднику. Разбойник приблизился, положив пистолет себе на колени. Сердце так колотилось у Мэтью в груди, что, казалось, дрожали даже уши.
– Спешивайся, не отпуская поводья, – последовал новый приказ.
Мэтью выполнил его не сразу – слишком был ошарашен внезапным нападением, – и тогда разбойник ткнул дулом ему в колено.
– Убивать я тебя не стану, молокосос, – низким и сиплым голосом проговорил он, но не без учтивости, – а вот колено мигом отстрелю, если не будешь меня слушаться. Дорога эта оживленная, часа через три-четыре непременно какая-нибудь повозка мимо проедет.
Мэтью спешился, придерживая поводья.
Разбойник последовал его примеру и оказался широкоплечим верзилой ростом около шести футов трех дюймов. Из-под треуголки выглядывали седые волосы и часть морщинистого лица, переносица грозного носа и глубоко посаженные черные смоляные ямы глаз. Левую бровь цвета серого угля рассекал жуткого вида шрам.
– Что у тебя есть? – спросил он, прикладывая дуло к левому уху Мэтью.
– Ничего! – только и сумел выдавить тот, хотя понимал, что должен держаться смелее.
– И почему все так говорят? Впрочем, нет, не все. Иные, когда прострелишь им ухо, прямо умоляют взять их деньги. Ну, попробуешь ответить на мой вопрос еще раз?
– У меня есть немного денег.
– Ох-хо! Было ничего, а стало немного! Уже лучше. Глядишь, скоро ты у нас станешь богаче Мидаса. Ну и где твои жалкие гроши?
– В седельной сумке, – ответил Мэтью с большой неохотой, поскольку знал, что́ еще там лежит. В дуле пистолета, приставленном к его уху, казалось, шумело море.
– Открывай.
Разбойник взял Сьюви за поводья и отшагнул назад.
Мэтью сделал вид, что долго возится с кожаными ремнями, однако грабителю это не понравилось.
– Я так и так тебя обчищу – хорош канителиться!
Когда Мэтью наконец расстегнул сумку, разбойник велел ему сойти с дороги, залез рукой в сумку и вытащил оттуда кошелек, а с ним и… вот позор!.. подаренные два часа назад серебряные часы.
– Блестят! – заметил разбойник. – Очень славные, большое спасибо.
Отточенным и ловким движением он спрятал часы за пазуху, после чего развязал кошель, и на сей раз верхняя половина его лица грозно скривилась.
– Ты кем работаешь? Никак попрошайничаешь? Почему у тебя дорогие серебряные часы, а в кошельке ветер свистит?
– Так уж сложилось, – ответил Мэтью. – Часы не мои.
Разбойник смерил его равнодушным взглядом, заглянул напоследок в седельную сумку и с размаху шлепнул Сьюви по крупу, отчего та взвизгнула, как дитя, и диким галопом кинулась вперед, выпучив глаза и прижав уши к голове, – в сторону имения Деконти. Гнедой разбойничий конь при этом прыснул, и Мэтью явственно услышал в этом звуке злорадный смешок.
Мэтью медленно выпустил воздух, давно застрявший в легких. Он прекрасно понимал, что вновь очутился по самые уши в той же субстанции, куда его сунули лицом двое суток назад.
– Расстегивай сюртук, – прозвучала очередная команда.
Пальцы Мэтью инстинктивно взлетели к тому карману, где у него лежал конверт. Он поморщился и уронил руку – словно ее ожгло неземным пламенем.
– Расстегивай, я сказал.
Разбойник подошел к нему почти вплотную. Смоляные ямы глаз блеснули, и дуло пистолета легло на плечо.
– У меня больше ничего нет…
В следующий миг одна ручища схватила его за грудки, вторая – рванула сюртук в стороны, и тут же изнутри отлетела пуговица, а конверт был извлечен наружу быстрее, чем пуговица упала в траву. Разбойник поискал на одежде Мэтью еще карманы, но маленький кармашек жилета оказался пуст, равно как и карман бриджей. Тогда головорез сделал два шага назад, взглянул на конверт и повернул его сургучной печатью вверх.
– Послушайте, – едва ли не срывающимся голосом затараторил Мэтью, – вас это не касается! Это официальный документ, поправки к договору, вам от них никакого толку. Прошу вас, верните конверт и отпустите меня с ми…
Коварно ухмыляясь и глядя ему в глаза, разбойник сломал печать – кусочки красного сургуча брызнули в траву – и сделал еще шесть шагов назад. Дуло его пистолета по-прежнему смотрело на Мэтью. Разбойник извлек из конверта документ, развернул и какое-то время изучал. С обратной стороны пергамента ничего не было, а вот спереди, по всей видимости, обнаружилось нечто интересное, – Мэтью это понял по волчьей ухмылке бандита, различимой даже под платком.
– Надо же, какие тут подписи любопытные стоят! Знать, они придутся по вкусу моим бостонским друзьям-каллиграфам!
Мэтью прикрыл глаза ладонью. Затем ладонь медленно сползла на губы, а взгляд похолодел.
Разбойник смял конверт и бросил его на дорогу, а сам документ сложил и спрятал за пазуху:
– Благодарю вас, молодой человек. Вы изрядно скрасили хмурый день сему скромному путнику.
Он сунул пистолет в кобуру и, взявшись за поводья, легким и отточенным движением запрыгнул на пегого коня. На западе вновь зарокотал гром, и бандит навострил уши.
– Я бы на твоем месте долго тут не торчал, – посоветовал он. – Небезопасно это.
Он выехал на почтовый тракт и галопом поскакал в направлении Бостона. Мэтью бросил взгляд в ту сторону и подумал: надо же, два конских зада, один на другом.
Он прислушался к птичьему пению. Воздух был напоен теплом и ароматами прекраснейшего летнего дня.
Ну и денек, черт подери!
Спустя несколько мгновений он отер пот галстухом и уставился на смятый конверт. Поглядел на юго-запад, в сторону Нью-Йорка, и снова на конверт.
Хм, любопытно.
Конверт он подбирать не стал – что толку? Смятая бумажка теперь казалась ему трупом.
Мэтью повернул на северо-восток и пустился в путь – поначалу неспешно, затем все быстрее. Идти, конечно, далеко, и выматываться раньше времени не стоит, но и медлить нельзя. Быть может, он даже нагонит Сьюви, если та остановилась попастись на какой-нибудь полянке.
Шагая по дороге, он не только смотрел вперед, но и назад тоже поглядывал – чтобы при необходимости в любой миг нырнуть в кусты.
Да, он шел один, однако собственное стремление к цели составило ему отличную компанию.