Лираэль

Глава первая. Испорченный день рождения

Погруженная глубоко в сон, Лираэль чувствовала, как кто-то гладит ее лоб. Легкое, нежное прикосновение, прохладная рука на ее разгоряченной коже. Девушка улыбнулась, наслаждаясь этой лаской. Но тут сон изменился, лоб прорезали морщины. Касание уже не казалось ни нежным, ни любящим, но шершавым и грубым. Уже не прохладным, а жарким, обжигающим…

Девушка проснулась. Ей потребовалась целая секунда, чтобы осознать: поскольку простыня сбилась на сторону, она лежит лицом вниз на грубом тканевом наматраснике – шерстяном и сильно царапающем кожу. Подушка валялась на полу. Наволочка, сдернутая во время ночного кошмара, теперь висела на стуле.

Лираэль оглядела спаленку, но других следов ночного ущерба не обнаружила. Простой платяной шкаф из струганой сосны не опрокинут, матовая стальная щеколда по-прежнему задвинута. Стол и стул стоят на своем месте, в углу. Тренировочный меч висит в ножнах на двери.

Должно быть, ночь выдалась относительно спокойная. Порою, во власти ночных кошмаров, Лираэль ходила во сне, и разговаривала, и крушила всё и вся. Но – только в своей комнатке. В своей драгоценной комнатке. Самая мысль о том, во что превратится ее жизнь, если ее заставят вернуться в семейные покои, казалась девушке невыносимой.

Лираэль снова закрыла глаза и прислушалась. Вокруг царила тишина; значит, до утренних колоколов еще далеко. Каждый день в одно и то же время колокол призывал Клэйр вставать с постели навстречу новому утру.

Лираэль покрепче зажмурилась – и попыталась снова заснуть. Ей отчаянно хотелось опять ощутить на лбу касание любящей руки. Это все, что она помнила о матери. Ни лица, ни голоса – только прикосновение прохладной ладони.

Сегодня она особенно нуждалась в материнской ласке. Но мать Лираэль давным-давно умерла – и унесла с собою тайну того, кто же является отцом Лираэль. Когда девочке исполнилось пять, мать ушла, не сказав ни слова и ничего не объяснив. Ни тогда, ни впоследствии. Только известие о ее смерти: невразумительное письмо с далекого Севера, прибывшее за три дня до того, как Лираэль исполнилось десять лет.

Стоило девушке об этом задуматься, и про сон можно было забыть. И, как оно случалось едва ли не раз в пару дней, Лираэль перестала пытаться задремать. Глаза ее распахнулись; девушка уставилась в потолок. Но сколько его ни разглядывай, за ночь камень ничуть не изменился. Все такой же серый и холодный, со вкраплениями розового.

А еще в камне сиял знак света, теплый и золотистый. Когда Лираэль только проснулась, он засветился ярче, и еще ярче – когда девушка спустила с кровати ноги, нащупывая тапочки. Чертоги Клэйр обогревались паром горячих источников и магией, но каменный пол неизменно оставался холодным.

– Сегодня мне четырнадцать, – прошептала Лираэль. Тапочки она уже надела, но вставать не спешила. С тех самых пор, как почти в канун ее десятого дня рождения пришло известие о смерти матери, все дни рождения стали для Лираэль предвестниками грозного рока.

– Четырнадцать! – повторила Лираэль, и в словах ее звучала мука. Да, ей сегодня исполнилось четырнадцать, и по меркам мира за пределами ледника Клэйр она совсем взрослая. Но здесь ей по-прежнему положено носить синюю детскую тунику, ведь для Клэйр совершеннолетие исчислялось не возрастом, но даром Прозрения.

Лираэль снова крепко зажмурилась, приказывая себе провидеть будущее. Все ее ровесницы обладали Прозрением. Многие дети младше Лираэль уже носили белые одежды и венчики из лунных камней. Не обрести Прозрения к четырнадцати годам – это просто неслыханно!

Лираэль открыла глаза, но никаких видений не пришло. Скромная комнатушка и та чуть расплывалась в пелене непрошеных слез. Лираэль решительно смахнула их и встала.

– Ни матери, ни отца, ни Прозрения, – посетовала она, открывая шкаф и доставая полотенце. Какое привычное присловье! Девушка часто повторяла его про себя, и всякий раз сердце пронзала острая боль. Это все равно что языком расшатывать больной зуб: он невыносимо ноет, но и оставить его в покое никак не удается. Эта рана – неотъемлемая часть ее существа.

Но, может быть, может быть, очень скоро ее призовет Глас Девятидневной Стражи. И она проснется и скажет: «Нет ни матери, ни отца, зато есть Прозрение».

– Прозрение обязательно придет ко мне, – пробормотала Лираэль, осторожно приоткрыла дверь и на цыпочках прокралась по коридору к купальням. Когда она проходила под знаками Хартии, они вспыхивали ярче, разгоняя сумерки и впуская день. Но все прочие двери в Палатах Юных оставались закрыты. Прежде Лираэль со смехом постучалась бы в них и позвала остальных сирот на раннее омовение.

Но с тех пор минуло несколько лет. Все эти дети уже обрели прозрение.

В те времена попечительницей юных была Мерелл, со своими воспитанниками она обращалась нестрого. Сейчас эту должность занимала Киррит, родная тетя Лираэль. Заслышав шум, она выходила из комнаты в своем халате в бордовую и белую полоску и требовала тишины: нужно-де уважать сон старших. Для Лираэль она никаких поблажек не делала. Скорее уж наоборот. Киррит была полной противоположностью Ариэлле, она строго придерживалась правил, предписаний и незыблемых традиций.

Да уж, Киррит никогда не ушла бы с ледника в неведомые края, чтобы потом вернуться на седьмом месяце беременности. Насупившись, Лираэль сердито зыркнула на тетину дверь. Обо всем этом ей рассказала отнюдь не Киррит. Та никогда не заговаривала о младшей сестре. Если маленькая Лираэль и узнала что-то о матери, то только подслушивая разговоры двоюродных и троюродных сестер. В ходе которых те обсуждали, что делать с девочкой, которая со всей очевидностью не вписывается в их круг.

При этой мысли Лираэль снова насупилась. Морщинки на лбу никуда не девались, даже когда она терла их пемзой в горячей ванне. Девушка нырнула в длинный бассейн; от холодной воды захватило дух, и только тогда лоб разгладился.

Но морщинки появились снова, пока Лираэль причесывалась перед общим зеркалом в раздевалке рядом с бассейном. Зеркало представляло собою прямоугольник из посеребренной стали, восьми футов в высоту и двенадцати в ширину, изрядно потускневшее по краям. Позже в этом зеркале отразятся как минимум восемь девочек-сирот из числа тех четырнадцати, что живут сейчас в Палатах Юных.

Лираэль терпеть не могла смотреться в зеркало одновременно с другими, ведь тогда бросалось в глаза еще одно ее отличие от всех прочих. У большинства Клэйр была смугловатая кожа, быстро темневшая от загара на склонах ледника до темно-каштанового оттенка, белокурые волосы и светлые глаза. На этом фоне Лираэль выделялась, точно бледный сорняк среди ярких цветов. Ее белая кожа не загорала, а сгорала; глаза были темными, а волосы – еще темнее.

Она знала, что, скорее всего, походит на отца, кто бы он ни был. Ариэлле так и не назвала его имени, и это тоже стало позором для ее многострадальной дочери. У Клэйр часто рождались дети от заезжих мужчин, но при этом они обычно не покидали ледника, чтобы отыскать их, и не скрывали, кто отец ребенка. И почему-то от таких союзов на свет появлялись почти всегда девочки. Светловолосые, с орехово-смуглой кожей и светло-голубыми или зелеными глазами.

Все, за исключением Лираэль.

Но, сидя перед зеркалом в одиночестве, Лираэль могла обо всем этом не вспоминать. Она сосредоточилась на расчесывании: по сорок девять движений расческой сверху вниз с каждой стороны. Девушка постепенно обретала надежду. Может быть, именно сегодня – тот самый день. Может, четырнадцатый день рождения ознаменуется самым лучшим из подарков – даром Прозрения.

И все равно Лираэль предпочла позавтракать не в средней трапезной. Клэйры в большинстве своем столовались там, так что ей пришлось бы сидеть за столом с девочками на три, а то и на четыре года младше, выделяясь, как репейник на ухоженной цветочной клумбе. Одетый в синее репейник. Все ее ровесницы уже носят белое и сидят за столиками коронованных и признанных Клэйр.

Вместо этого Лираэль пересекла два пустынных коридора и спустилась по двум лестничным пролетам, что спиралями вились в противоположных направлениях, в нижнюю трапезную. Там столовались торговцы и гости, приезжающие просить Клэйр заглянуть в их будущее. Единственные Клэйры, что там окажутся, – это дежурные по кухне или на раздаче.

А может, и еще кто-нибудь. Лираэль в глубине души надеялась, что явится Глас Девятидневной Стражи. Спускаясь по последним ступенькам, Лираэль живо представляла себе, как это произойдет: Глас торжественно шествует вниз по главной лестнице, звонит в гонг, затем останавливается и возвещает, что Девятидневная Стража провидела ее – провидела Лираэль! – в венчике из лунных камней, провидела Лираэль наконец-то обретшей Прозрение.

Тем утром в нижней трапезной народу оказалось немного. Заняты были только три из шестидесяти столиков. Лираэль подошла к четвертому, как можно дальше от остальных, и выдвинула скамейку. Она предпочитала сидеть одна даже вне общества Клэйр.

За двумя столиками расположились купцы, вероятно из Белизаэра. Они громко рассуждали о перечных зернах, имбире, мускатном орехе и корице: все это они привезли с дальнего Севера и надеялись продать Клэйрам. Их разглагольствования о качестве и крепости пряностей со всей очевидностью предназначались Клэйрам, работающим в кухне.

Лираэль принюхалась. Пожалуй, купцы не лгут. От купеческих сумок исходил сильный, но приятный запах гвоздики и мускатного ореха. Лираэль сочла это еще одним добрым предзнаменованием.

Четвертый столик заняли стражники, состоящие в охране купеческого каравана. Даже здесь, внутри ледника Клэйр, они не сняли армированных курток, покрытых плотно прилегающими друг к другу металлическими чешуйками, а мечи в ножнах держали тут же, под скамьями. Стражники, похоже, не сомневались, что разбойники или кто похуже с легкостью могут отыскать узкую тропку вдоль ущелья, по дну которого струится река, и взломать ворота громадной крепости Клэйр.

Конечно же, большинства заграждений чужаки разглядеть никак не могли. Тропа вдоль реки буквально кишмя кишела знаками сокрытия и отвода глаз, а под плоской брусчаткой таились фантомы зверей и воинов, готовые восстать при малейшей угрозе. Тропа не меньше семи раз пересекала реку по хрупким мостикам древней работы, что казались сплетенными из камня. Такие мосты легко оборонять: внизу бежит река Раттерлин, достаточно глубокая и быстрая, чтобы никто из мертвых не смог через нее переправиться.

Даже здесь, в нижней трапезной, стены были пропитаны магией Хартии, а в грубо обтесанных камнях пола и потолка дремали фантомы. Лираэль различала знаки Хартии, пусть и смутные, и разбирала составленные из них заклинания. Вот с фантомами все не так просто: рассмотреть удавалось только знаки, их вызывающие. Разумеется, были и отчетливо видимые знаки – те, что давали свет здесь и повсюду в подземных владениях Клэйр, вделанные в камень скалы под мощной громадой ледника.

Лираэль вгляделась в лица гостей. Шлемы они сняли заранее, и под короткой стрижкой нетрудно было заметить, что лоб ни у кого из них не отмечен знаком Хартии. То есть они почти наверняка не способны видеть магию, окружающую их со всех сторон. Лираэль машинально раздвинула свои собственные, слишком длинные волосы и пощупала знак. Он чуть запульсировал под ее прикосновением, и девушка ощутила незримую связь, причастность к великой Хартии, описывающей мир. Что ж, по крайней мере, она, Лираэль, – немножко маг Хартии, пусть и не владеет Прозрением.

«Купеческой охране стоило бы больше доверять заграждениям Клэйр», – подумала Лираэль, снова покосившись на воинов и воительниц в доспехах. Один из стражей заметил ее интерес и на мгновение – прежде чем девушка отвернулась – встретился с ней взглядом. За эту краткую секунду она хорошо разглядела молодого стражника: в отличие от прочих, у этого еще и голова гладко выбрита, кожа черепа прямо-таки сияет, отражая свет знаков Хартии на потолке.

Лираэль демонстративно его проигнорировала, но стражник уже поднялся и подошел к ее столику. Армированная куртка была парню явно великовата: дорастет он до нее не раньше чем через несколько лет. Лираэль насупилась и отвернулась. Только потому, что Клэйры иногда выбирали себе возлюбленных из числа гостей, некоторые полагали, что любая из Клэйр, спустившаяся в нижнюю трапезную, наверняка ищет себе мужчину. Эта мысль, по всей видимости, особенно прочно засела в головах юнцов лет шестнадцати.

– Прости, можно, я сюда подсяду? – спросил стражник.

Лираэль неохотно кивнула. Стражник уселся; пластинки с лязгом взметнулись и опали на его груди текучим металлическим водопадом.

– Меня зовут Барра, – весело представился он. – Ты здесь впервые?

– Что? – смущенно переспросила Лираэль. – Здесь – в смысле, в трапезной?

– Да нет, – рассмеялся Барра и, разведя руки, обозначил пространство куда более обширное. – Здесь – в смысле, на леднике Клэйр. Я тут уже второй раз, так что могу тебе все здесь показать, если хочешь… хотя, наверное, твои родители частенько сюда наезжают с товаром?

Лираэль снова отвернулась; на скулах ее вспыхнули алые пятна. Девушка попыталась придумать какой-нибудь ответ, какую-нибудь язвительную колкость, но в сознании билась одна-единственная мысль: даже чужакам понятно, что она на самом деле не из Клэйр. Даже бренчащий металлом бестолковый недоросль и то это видит.

– Тебя как звать? – спросил Барра, не замечая ни румянца, ни чудовищной пустоты, что все сильнее охватывала душу девушки.

Лираэль сглотнула, облизнула губы, но так и не смогла заставить себя ответить хоть что-нибудь. Ей казалось, у нее нет имени, она вообще никто. Она даже глаз не могла поднять на собеседника: в них стояли слезы, так что бедняжка неотрывно смотрела на тарелку с недоеденной грушей.

– Просто поздороваться хотел, – смущенно пробормотал Барра, когда молчание слишком затянулось.

Лираэль кивнула; на грушу упали две слезинки. Она не подняла взгляда и не попыталась вытереть глаза. Руки казались такими же безжизненными и бесполезными, как и голос.

– Извини. – Барра с лязгом поднялся на ноги.

Сквозь завесу упавших на глаза волос Лираэль наблюдала, как он возвращается к своему столику. Когда до места оставалось всего несколько шагов, кто-то из мужчин вполголоса отпустил какое-то замечание. Барра пожал плечами, и мужчины – да и кое-кто из женщин тоже – расхохотались.

– Сегодня мой день рождения, – прошептала Лираэль, обращаясь к своей тарелке. Слезы не столько стояли в глазах, сколько звенели в голосе. – А вот и не буду плакать в свой день рождения! – Девушка встала, неуклюже переступила через скамью и понесла тарелку с вилкой к окошечку судомойни, стараясь не встретиться взглядом с работающими там двоюродными, троюродными и четвероюродными сестрами.

Она все еще переминалась там с тарелкой в руках, когда вниз по главной лестнице спустилась одна из Клэйр и ударила жезлом с металлическим наконечником по первому из семи гонгов, расставленных на нижних семи ступенях. Лираэль окаменела, все разговоры в трапезной немедленно стихли. Клэйра спускалась, ударяя по каждому из гонгов по очереди, и разные ноты сливались воедино и эхом гасли в отдалении.

На последней ступени Клэйра остановилась – и воздела жезл. Сердце Лираэль затрепетало в груди, а живот скрутило от тревоги. Именно так она себе все и представляла! Настолько точно, что, конечно же, это не было игрой воображения – но началом Прозрения!

Сораэ, как свидетельствовал ее жезл, ныне выступала Гласом Девятидневной Стражи, Гласом, возвещавшим, что Стража провидела нечто значимое и важное для Клэйр или для королевства. А главное, всякий раз, когда Стража провидела девочку, для которой наступает срок обрести Прозрение, Глас объявлял и об этом.

– Да узнают все вместе и каждый в отдельности, – провозгласила Сораэ, и звонкий, чистый ее голос разнесся по всей трапезной из конца в конец, и по кухням, и даже по судомойне, – с превеликой радостью Девятидневная Стража возвещает: дар Прозрения пробудился в нашей сестре…

Сораэ перевела дух, чтобы продолжить, а Лираэль крепко зажмурилась, зная: сейчас Глас произнесет ее имя. «Это наверняка, наверняка, наверняка я, – твердила себе она. – На два года позже, чем у всех прочих, и ведь сегодня мой день рождения… Это, конечно же…»

– Анниселе, – нараспев произнесла Сораэ. А затем развернулась и зашагала назад, вверх по ступеням, легко касаясь гонгов; на фоне их негромкого перезвона вновь зазвучали голоса гостей.

Лираэль открыла глаза. Мир не изменился. Прозрения у нее как не было, так и нет. Все пойдет по-прежнему. Тоскливо.

– Будьте добры вашу тарелку, – раздался голос одной из кузин в окошечке посудомойни. – Ой, это ты, Лираэль! А я-то тебя за приезжую приняла. Беги скорее наверх, милая. Пробуждение Анниселе начнется в течение часа. Ведь к трапезной Глас приходит в самом конце пути. Да с чего тебе вообще в голову взбрело тут завтракать?

Лираэль не ответила. Она передала тарелку и, точно во сне, пересекла трапезную, по пути безучастно задевая пальцами углы столиков. В голове ее снова и снова звучал голос Сораэ – ни о чем другом девушка думать не могла: «Дар Прозрения пробудился в нашей сестре Анниселе».

Анниселе, значит. Анниселе облачится в белые одежды и будет увенчана серебром и лунными камнями, а Лираэль снова придется надеть свою парадную синюю тунику – тунику, у которой уже столько раз отпускали подол, что уже и подшивать-то нечего. И все равно эта туника ей коротковата.

Анниселе только десять дней назад исполнилось одиннадцать. Но ее день рождения ни в какое сравнение не идет с сегодняшним днем, днем ее Пробуждения.

«Дни рождения и впрямь ничего не значат», – думала про себя Лираэль, механически переставляя одну ногу за другой – вверх по шести сотням ступеней от нижней трапезной к Западному коридору, затем еще две сотни шагов вдоль него и, наконец, вверх по двумстам двум ступеням к задней двери Палат Юных. Девушка отсчитывала шаги и ни с кем не встречалась взглядом. Все, что она видела, – это колыхание белых одежд и мелькающие ножки в черных туфлях: все Клэйры спешили в Парадный зал почтить очередную девочку, что вольется в ряды прозревающих будущее.

К тому времени как Лираэль вернулась к себе в комнату, в душе ее не осталось ни искорки радости от дня рождения. Она погасла, точно свечку задули. «Сегодня – день Анниселе», – думала Лираэль. Она должна, она обязана порадоваться за Анниселе. И забыть о мучительной тоске, что все сильнее охватывает ее собственное сердце.