Аччелерандо

Глава 2. Менестрель

Проходит три года. Манфред Масх – в бегах. Сероглазая Немезида всюду следует за ним, безуспешно пытаясь затащить в суд по бракоразводным процессам, бурей проносясь по комнатам переговоров и залам встреч Международного фонда неотложной денежной помощи. Это довольно-таки веселый танец, Манфред в нем ведет. Он не просто спасается бегством – он обрел какую-никакую миссию. На повестке дня – выступление в Риме, этой древней колыбели цивилизации, направленное против законов экономики. Он собирается устроить концерт во славу одухотворенных машин, а также спустить компании с поводка и раздавить итальянское правительство.

За Масхом, словно тень, следует его личный монстр – не отставая и не замедляя бег.

Манфред снова в Европе. Здание аэропорта, сплошь из стекла и стали, выглядящих на закате атомной эры чистым варварством, поет осанну величию двадцатого столетия.

Таможня пропускает его без проволочек, и Масх ступает по долгому, исполненному гулкого эха залу прибытия, проверяя все местные медиаканалы. На дворе – ноябрь, и из-за неуемного корпоративного рвения коммерсанты, силясь обуздать спад сезонных продаж, разрождаются последним гвоздем в гроб «рождественской проблемы»  – устраивают массовое повешение плюшевых Сант и его помощников-эльфов. Военное преступление в магазине игрушек: через каждые несколько метров с потолка свисают обмякшие тела, чьи конечности время от времени дергаются в конвульсиях аниматронной смерти. Современные корпорации, все более и более автоматизированные, не вникают в сам концепт умирания, думает Масх, проходя мимо мамочки, сюсюкающей с плачущими детишками. Когда имеешь дело с людьми и паразитируешь на их кошельках, собственное бессмертие – та еще заноза в заднице. Они едва ли осознают один из главнейших факторов, который мотивирует всех этих кормящих их биороботов, думает Масх. Но ничего, рано или поздно мы с этим как-нибудь разберемся.

Свободные медиаканалы здесь сочнее, чем в Америке времен Санторума: этакие вещи в себе, куда лучше организованные. Акцент вот только другой. Лутон, четвертый пригородный аэропорт Лондона, декламирует – гнусаво, с бесящей спесью: ну здравствуй, странник! Это что, мозг в твоем кармане или ты взаправду рад устремить ко мне мысль?  Подключайся к «Уотфорд Информатикс»! Самый свежак о когнитивных модулях и новинках кино! Манфред заворачивает за угол, там – толпа разогретых хмелем бельгийских фанатов драгрейсинга  на монстр-траках, и он глазом не успевает моргнуть, как его уже прижимают к стойке выдачи багажа; левая линза в «умных очках» пытается краешком донести до него какую-то важную информацию насчет обустройства железных дорог в Колумбии. Фанаты все перемазаны синим гримом и орут так, словно пытаются сымпровизировать тевтонскую боевую песнь: «УЭМ-М-МБЕРЛИ! УЭМ-М-МБЕРЛИ-И!»; за ними через весь зал прибытия волочится голограмма-трофей в виде пресловутого монстр-трака.

В такой толпе Масха настигает легкая паническая атака – одежда начинает казаться жутко тесной, образ в очках меркнет перед глазами. По ушам елозят электронные вскрики потерянного багажа, взывающего к своим владельцам. Из-за этих замогильных стенаний начали сходить с ума и его собственные девайсы – на миг он испытывает столь сильную дезориентацию, что почти готов отключить шунт таламически-лимбического интерфейса, позволяющий ему вступать в эмпатические связи. Прямо сейчас ему не до эмоций – после всего этого хаоса слушаний в бракоразводных конторах и тех кровопусканий, что устраивает ему Пэм. Больше всего Манфреду хочется, чтобы ощущения любви, утраты и ненависти исчезли из его жизни. Но в то же время ему необходима максимально возможная сенсорная пропускная способность, чтобы поддерживать контакт с миром, и каждый раз, когда электронное нутро его ботинка опять вляпывается в какую-нибудь молдавскую финансовую пирамиду, его тошнит. Умолкните, шлет Масх команды непокорной стае своих электронных агентов, я из-за вас даже мысли свои не слышу!

– Добрый день, сэр, чем могу служить? – подобострастно обращается к нему желтый пластиковый чемоданчик на стойке. Внешностью Манфреда не одурачить – ему почти что зримы путы тиранического контроля, приковывающие чемоданчик к зловеще-безликому кассовому аппарату, спрятанному под стол, функционеру бюрократической составляющей аэропорта. Ну и ладно. Хорошо, что здесь за свою свободу приходится бояться багажу, а не его хозяевам.

– Я пока выбираю, – бубнит в ответ Манфред. И он взаправду подбирает себе новый чемодан, потому что его собственный сейчас где-то на полпути в Момбасу, где, вероятно, ему сменит прошивку, дабы прибрать к рукам, какой-нибудь африканский Феджин  цифровой эпохи. Виной всему – криптографический лаг, наверняка неслучайно вшитый в программу-распределитель на сервере бронирования авиабилетов. Потеря, конечно, не из великих – в чемодане только ворох одежды из секонд-хенда и походные гигиенические принадлежности; Манфред и таскал-то его с собой лишь для того, чтобы экспертные системы анализа вида пассажиров на авиалиниях не забили тревогу. Подумают еще, что он экстремист или один из инакомыслящих. Но, так или иначе, прежде чем покинуть зону Евросоюза, Масху придется разжиться новым баулом – просто чтобы при нем по отбытии оказалось ровно столько багажа, сколько было по прибытии в сию сверхдержаву. Манфреду совсем не улыбается перспектива обвинения в контрабанде товаров – особенно в условиях нынешней торговой войны между неопротекционистами и глобалистами Старого Света. По крайней мере, для него сейчас это важный пунктик, и он постарается соблюсти условия игры.

Перед прилавком – шеренга из невостребованных сумок, выставленных на продажу ввиду того, что владельцев так и не нашли. Почти все – видавшие виды, но среди убитых в хлам затесался внезапно вполне приличный саквояж со встроенной в колесики индукционной зарядкой и сильной предустановкой привязанности – почти та же модель, что была у Масха прежде. Манфред пробует подключиться к сумке по Bluetooth – и видит не только GPS-навигацию, но и отслеживание через «Галилео», базу геоданных по типу старомодной складской программы учета; а еще – железную установку идти за хозяином в случае необходимости хоть до самых врат преисподней. Плюс снизу на левом боку – зело удобная отличительная царапинка.

– Сколько такой стоит? – спрашивает Масх погонщика этого стада, восседающего за стойкой.

– Девяносто евро, – сонно откликается тот.

Манфред вздыхает.

– Многовато. А как насчет…

За то время, что ушло у них на торг до семидесяти пяти евро, индекс Хан Сен упал на четырнадцать и шестнадцать сотых пункта, а огрызок NASDAQ поднялся еще на два и одну десятую.

– Что ж, по рукам. – Манфред сорит виртуальной валютой перед суконным рылом регистратора, и тот освобождает чемодан от виртуальных оков, даже не подозревая, что за возможность взять именно этот баул покупатель отстегнул гораздо больше, чем требовалось. Нагнувшись к глазку мини-камеры, встроенной в ручку чемодана, Манфред тихо, но четко произносит:

– Манфред Масх. Следуй за мной.

Ладонью он ощущает, как ручка нагревается, считывая его отпечатки пальцев, пока камера запоминает пропорции лица и фенотип в целом. Когда же с ритуалами взаимного признания покончено, Манфред разворачивается и бежит прочь от этого невольничьего рынка, а его новый оруженосец катит за ним по пятам.

После непродолжительной тряски в поезде Манфред попадает в отель «Мильтон» и проходит регистрацию. Солнце садится за окном его номера – медленно закатывается за горизонт, утыканный, словно химически выращенными кристаллами, бетонными великанами. Функциональный дизайн комнаты кричаще «природный» – тут тебе и пальма-ротанг, явно выращенная под ключ, и стенные панели из пеньки, и конопляный коврик. А за всем этим – холодный функционал микросхем и еще более холодный бетон. Опустившись в кресло с бокалом джин-тоника в руке, Манфред принимается за просмотр последних новостей то на одном медиаканале, то на другом. Он замечает, что его индекс цитирования в Сети без каких-либо предпосылок вырос на два процента; копнув поглубже, Масх понимает, что у всех сейчас так – в смысле, у всех счастливых и не очень обладателей репутации, которая котируется публично. Наверное, кто-то, управляющий серверами, решил сыграть на повышение. Ну или формируется какой-то глобальный пул доверия. Манфред морщится, щелкает пальцами – чемодан послушно подкатывает к нему.

– Ты чей? – спрашивает у чемодана Масх.

– Манфреда Масха, – с абсурдной застенчивостью ответствует поклажа.

– А чьим ты был до меня?

– Вопрос некорректен. Прошу прощения.

Манфред вздыхает.

– Открывайся.

Молния жужжит, раскрываясь: жесткая крышка подскакивает вверх, и Манфред заглядывает внутрь, удостоверяясь в содержимом.

Чемодан полон информационного шума.

Добро пожаловать в двадцать первый век, человек.

В Милтон-Кинсе ночь, а в Гонконге уже светает. Закон Мура продолжает неустанно тащить человечество к сомнительному будущему. Совокупная масса планет Солнечной системы – примерно 2×1027 килограммов. Женщины всего мира каждый день производят сорок пять тысяч младенцев, добавляя 1023 MIPS к совокупной способности обработки информации. Кроме того, линии производства микросхем всего мира рождают совокупно тридцать миллионов микропроцессоров в день, добавляя еще 1023 MIPS. Через десять месяцев в Солнечной системе пойдет прибавка MIPS небиологического происхождения. Примерно через десять лет после этого совокупная способность обработки информации Солнечной системы достигнет критического значения 1 MIPS на грамм – один миллион инструкций в секунду на грамм материи. После этого должна наступить сингулярность – тот особый исторический момент, после которого экстраполирование прогресса не имеет никакого смысла. Время, оставшееся до лавинообразного интеллектуального прироста, в годах исчисляется всего-навсего двузначным числом.

ИИНеко тихо мурлычет, свернувшись калачиком на подушке рядом с головой Манфреда, мучимого тревожными сновидениями. Ночь во внешнем мире темна, ведь весь транспорт домой направляют автонавигаторы, и городское освещение выключено – ничто не мешает сиянию Млечного Пути изливаться с неба. Темнота обручена с тишиной, ведь двигатели на топливных элементах не способны наделать много шума. Роботизированный питомец Манфреда несет караул, высматривая, но не находя злоумышленников, пока порожденные метакортексом наваждения нашептывают в болезненных Манфредовых снах – насыщают их своими векторами состояния.

Метакортекс – распределенное облако программных агентов, которое окружает Манфреда в сетевом пространстве и занимает машинные циклы у подходящих процессоров (вроде робокошки) – это не только часть Манфреда, но и сообщество разума, пользующееся его черепом; туда уходят мысли Масха, порождая новых агентов, а те ищут новую информацию и ночью возвращаются, угнездившись в мозгу и делясь знаниями.

Снится Манфреду алхимическая свадьба – невеста ждет у алтаря в открытом черном платье со скальпелем в затянутой в шелк руке. Больно не будет, обещает она, я достану только твой геном, а с фенотипом пока повременим. Она облизывает кончиком языка алые губы. Скальпель вспарывает кожу, но вместо крови наружу льются налоговые счета.

Этот сон – отнюдь не случайное порождение спящего разума. Пока Манфред гостит у Морфея, микроскопические электроды, вживленные в гипоталамус, стимулируют пучки чувствительных нейронов. При виде лица невесты жениха переполняют стыд, омерзение и острое чувство собственной уязвимости. Метакортекс Манфреда, дабы облегчить развод, пытается дезавуировать его противоречивое чувство любви. Он работает над этим уже не первую неделю, но его подопечный все еще жаждет прикосновений плетки, алчет страсти унизительного подчинения, бьется в бессильном гневе из-за невозможности оплатить все эти налоги – все эти выставленные счета, в коих она заинтересована лично.

ИИНеко наблюдает за хозяином со своей подушки, мурлыча и разминая когтями мягкую поверхность – одной лапой, затем другой. В ее искусственной голове – мегабайты древней кошачьей мудрости, загруженные Памелой еще в те времена, когда не была объявлена война налогов, когда отношения «госпожа – раб» не омрачала финансовая вражда. Теперь, спасибо хозяйке и ее увлечению устройством нервной системы кошачьих, ИИНеко – в большей степени животное, нежели замысловатая игрушка. Ей ведомы агонии, что переживает сейчас Манфред, – не имеющие специального названия нейроастенические припадки, – но ей, по сути, плевать, пока все в порядке с подзарядкой и никто не ломится к ним в номер.

ИИНеко сворачивается на подушке и тоже засыпает. Снятся ей мыши, бегающие за лучом лазерной указки.

Манфред вскакивает, разбуженный нетерпеливой трелью гостиничного телефона.

– Алло? – спрашивает он сонливо.

– Манфред Масх? – Голос с сильным акцентом Восточного побережья, как будто в рот камешков набрали, но явно человеческий.

– Да, это я. – Манфред садится на постели. Во рту будто кони ночевали, а веки все никак не желают толком разлепляться.

– Я Алан Глашвиц, из «Смут и Седжвик Ассошиэйтс». Правильно ли я понимаю, что вы – тот самый Манфред Масх, директор компании, называющейся… хм… «agalmic, точка, holdings, точка, root, точка, один-восемь-четыре, точка, девять-семь, точка, буква «А» как в «Авель», буква «Бэ» как в «Берни», пять, инкорпорейтед»?

– Эм. – Манфред моргает и трет глаза. – Секунду. – Когда зрение приходит в себя, он нацепляет «умные очки» и активирует их. – И еще немного… – Иконки и меню скачут перед его не совсем проснувшимися глазами. – Можете повторить название компании?

– Конечно! – Глашвиц терпеливо диктует все набело, с добротно скрываемой скукой.

– Гм. – Манфред находит то, что нужно, выстраивает три уровня в хитрой иерархии объекта. Сигналя Манфреду, на одном узле пульсирует иконка входящего сообщения. За ней – высокоприоритетная информация о возбуждении судебного преследования, пока что не успевшего проползти вверх по древу производных. Манфред открывает вкладочку, перечисляющую детали собственности на объект. – Ох, боюсь, я не директор этой фирмы, мистер Глашвиц. Я просто наймит без исполнительных полномочий в подчинении у главы холдинга, но вообще, признаться вам, я об этой компании впервые слышу. Однако, ежели желаете, могу сообщить вам имя ответственного лица.

– Давайте. – В голосе пристава проступает что-то вроде искреннего интереса. Масх в уме прикидывает время в Нью-Джерси – что-то около трех утра, надо полагать. Свой ответ он щедро сдабривает ехидством, отплачивая за преждевременное пробуждение:

– Президент agalmic.holdings.root.184.97AB5 – agalmic.holdings.root.184.97.201, секретарь – agalmic.holdings.root.184.D5, ну а председатель – agalmic.holdings.root.184.E8.FF. Всем им принадлежат в компании равные доли, и еще, смею вас огорчить, все соглашения написаны на Питоне. Хорошего дня! – Он, дотянувшись до пульта управления телефоном сбоку кровати, жмет кнопку сброса, садится, позевывая, затем активирует режим «не беспокоить», чтобы его не разбудили снова. Но сон уже не идет, и вскоре Масх встает и потягивается, затем топает в ванную, чтобы почистить зубы, причесаться и задуматься над тем, с чего вдруг оказался возбужден судебный процесс и как какому-то стороннему типу удалось разобраться в хитросплетении компаний его роботов и выйти на него самого.

Позавтракав в ресторане отеля, Манфред решает – пришла пора выкинуть фортель.

Нужно обогатиться самому.

Да, для Манфреда это фортель – ведь обычно его призвание в том, чтобы обогащать других. Манфред не верит ни в дефицитность, ни в игры с нулевой суммой, где если кто-то и выигрывает, то кто-то непременно остается с пресловутым нулем, ни в конкуренцию. Его мир слишком быстр, слишком насыщен информацией, чтобы вместить в себя еще и толкотню на иерархической лестнице, столь любимую обезьянами. Однако ныне ситуация такова, что нужно поступить радикально, например стать временным миллиардером и в один росчерк пера завершить бракоразводный процесс, а потом, как коварный осьминог, плюнуть чернилами и исчезнуть.

В каком-то смысле Памела преследует его по причинам сугубо идеологическим – она по-прежнему верна идее о правительстве как о доминантном суперорганизме, довлеющем над эпохой. Но любовь здесь тоже разыгрывает свою карту; и последнее, что способна снести любая уважающая себя госпожа, – неблагосклонность и отвержение от собственного раба. Памела – дитя постконсерватизма старой закалки, плоть от плоти первого поколения, появившегося на свет после заката американской эры. Она-то пронесла свои убеждения сквозь огонь и воду. Она прибегнет к любым уловкам из мешка современного бесчестья – провокациям, меркантильным выпадам, предательству своих же интересов, да к любому грязному трюку на выбор – ради укрепления дышащей на ладан федеральной системы, грозящей вот-вот окончательно сломаться под весом устаревающей инфраструктуры, последствий бессмысленных политических игр на чужих землях, счетов за медстраховку. Манфред, платящий за авиаперелеты партнерскими бонусами и почти не нуждающийся в настоящих деньгах, – наименее вероятный объект ее одобрения. А между тем в списках влиятельности Манфред Масх – на тридцать пунктов выше «Ай-би-эм». В глазах общественников он стоит выше компьютерных компаний-основоположниц – и Пэм не может не брать это в расчет. Ей прекрасно известна его потребность в ее брутальной любви, известно то, что он желает отдаться ей полностью, – потому-то она и не понимает, зачем он вечно бежит.

А причина к бегству на самом деле обыденная: их не рожденная еще дочь, зародыш девяноста шести часов от роду, извлеченный перед имплантацией и помещенный в жидкий азот. Памела, похоже, набралась всей возможной чепухи, которую распространяет Общество традиционного деторождения, не приемлющее вмешательств в зародышевую линию и чурающееся защиты плода от поправимых генетических аномалий. Если и существует в мире нечто, с чем Манфред Масх не имеет точек соприкосновения, – так это слепая уверенность в том, что природа сама рассудит. Породнить его с явлением такого рода – отнюдь не высшая цель Памелы. Но если на их долю выпадет еще хоть одна феерическая ссора – довольно. Он попросту забудет о ней и уйдет в вольное плавание. Все так же будет печь идеи как пирожки и жить милостью новой парадигмы. И к черту плети и кожаные ремни.

До того как сесть на поезд TGV  в Рим, Манфред улучает минутку, чтобы посетить салон авиамоделей. Хорошенькое место, чтоб на хвост тебе упал внештатный агент ЦРУ – была наводка, что кто-то из этих ребят там окажется. В эту декаду авиамодели – приоритетная цель для хакеров. Достаточно начинить воздушного змея из бальсы микроэлектроникой, камерами, сервоприводами и процессором с загруженной нейросетью – и все, боевой дрон нового поколения готов. Салоны, подобные этому, – настоящие ярмарки талантов, вроде старых хакерских конов. Текущее мероприятие расквартировалось в здании убыточного рынка, сдающего свои площади в аренду всем желающим – все, лишь бы протянуть еще немножко. (Роботизированный склад по соседству, напротив, кипит жизнью, запаковывая посылки на адресную доставку: людям все еще нужна еда – не важно, общаются ли они в мессенджерах или просиживают в офисах ИРЛ.)

Сегодня в продовольственной части помещения яблоку негде упасть. Гротескные техноинсектоиды, жужжа, снуют над сияющими пустотой витринами мясного отдела, не боясь запутаться в проводах. Над полками для продуктов – трехмерный психоделический ужас на огромных мониторах, чудно́е дерганое изображение в синтетической цветовой гамме радарного зрения. Прилавок с широким ассортиментом товаров женской гигиены откачен назад: на расчищенном закутке под пластиковым настилом дыбится гигантский тампон пяти метров в длину и шестидесяти сантиметров в ширину – ракета-носитель, запускающая микроспутники. На периферии моргает конференц-дисплей, весь усаженный спонсорской рекламой с прицелом на настоящие и будущие юные дарования.

«Умные очки» Манфреда включают зум и записывают, как приметный триплан Fokker проносится сквозь толпу, буквально задевая макушки. Видеопоток Манфред коннектит в один из своих социальных профилей, чтобы отображался в режиме реального времени. На его глазах – и глазах тысяч жаждущих зрителей – триплан закручивается в половинчатую сложную петлю, кувыркается через крыло и взмывает под самый потолок, к укутанным в пыльные вуали трубопроводам пневмопочты. К нему подлетает модель F-104G, и эти механизированные птахи увлеченно играют в догонялки. Манфред заворожен зрелищем настолько, что чуть не спотыкается о массивный белый привод орбитального пускателя.

– Эй, Манфред! Не лови ворон, s’il vous plait !

Он завершает запись видео с самолетами и оглядывается.

– Я вас знаю? – Ответ, впрочем, уже пришел сам собой: нужный профиль выдан на дисплей очков, и память в миг воскресает. – О! Аннет из «Арианспейс»?

– Ну да! Амстердам, три года назад. – Она поднимает бровь. На ней все тот же наряд старомодного покроя, будто снятый с какого-нибудь секретного сотрудника эпохи дикого маккартизма. На голове – все тот же обесцвеченный, грозно топорщащийся «ежик», глаза укрыты бледно-голубыми контактными линзами. Черный галстук, узкие отвороты – один только цвет кожи напоминает о берберской родословной. А в ушах – те самые неусыпные камеры-сережки. Изогнутая бровь сменяется улыбкой краешком губ.

– А, вспомнил. Паб в Амстердаме. Какими судьбами?

– Как – какими? – Она широким жестом обводит салон. – Это же шоу талантов! Ядро огромного потенциала! – Ее жесты – элегантное пожатие плечами, кокетливый пасс туда, где застыл готовый к выходу на орбиту гигантский тампон. – В этом году мы хотим взять к себе новый штат, и – если хорошее место на орбитальном рынке нам все еще нужно – мы будем брать лучших из лучших. Не просто плывущих по течению, а ребят с инициативой – таких, что смогут тягаться с Сингапуром.

Глаза Манфреда наконец-то находят скромный логотип корпорации на носителе.

– Вы что, отдали сборку этой штуковины на аутсорсинг?

Аннет морщится, объясняя с принудительной беспечностью:

– В последние годы прибыльность космических отелей выросла. Боссов не особо-то волнует ракетостроение, верно? Они говорят – все эти быстрые взрывающиеся штуки уже не нужны, passé . Им разнообразие подавай. Ну а там… – Она очень по-галльски пожимает плечами.

Манфред кивает – ее серьги записывают для корпоративных аудиторов все, что он говорит.

– Европа возвращается на ракетный рынок? Отрадно слышать, – отвечает он серьезно. – Когда бизнес структурной нанорепликации войдет в зенит, ракеты пригодятся. Место в этой отрасли – серьезный стратегический актив для любой корпорации. Даже для такой, что преимущественно отелями занимается. – Особенно сейчас, когда НАСА сдулось и за Луну спорят лишь Индия и Китай, думает он про себя невесело.

Ее смех подобен перезвону стеклянных колокольчиков.

– Ну а ты, mon cher? Что привело тебя в Confederaçion? Наверное, какое-то дельце.

– Я хотел встретиться с ЦРУшниками, но что-то они не торопятся.

– Да с чего бы им! – отмахивается Аннет. – В ЦРУ считают, что в космосе нам пока не место. Идиоты! – говорит она это с истинно парижской экспрессивностью. – С тех пор как они пошли в народ – ссучились не хуже «Ассошиэйтед Пресс» и «Рейтерс». Каждый новый пресс-релиз – курам на смех! И еще там сидят форменные жмоты: невдомек им, что за хорошую информацию нужно платить по рыночным ценам, вот их и щелкают то и дело по носу фрилансеры конкурентов. Смех, да и только. Уж сколько им дезы скормили за последнее время – страшно подумать. – Аннет делает смешной жест: шевелит пальцами, будто считая воображаемые банкноты. Над ее головой ненадолго зависает миниатюрный маневренный дрончик, а потом, делая двойное сальто назад, возвращается к тому стенду, от которого прилетел.

Иранка в кожаном мини-платье с открытой спиной и почти прозрачной шали протискивается к стенду и спрашивает, сколько стоит мини-ускоритель. Она явно недовольна, что Аннет отсылает ее на сайт производителя. Аннет же, в свою очередь, заметно краснеет, когда к девушке подходит ее парень – молодой красавец авиатор.

– Туристы, – бормочет она, а потом замечает, что Манфред залипает в пространство, перебирая пальцами. – Эй, Манфред?

– Э-э-э… что?

– Знаешь, я здесь уже шесть часов, и у меня отваливаются ноги. – Она хватается за его левое плечо и многозначительно отстегивает клипсы с ушей, отключая их. – Если я скажу тебе, что могу отправить депешу во внутренние службы ЦРУ, пригласишь меня в ресторан на ужин и выложишь, что у тебя там на душе?

Добро пожаловать во вторую декаду двадцать первого века – время, когда (во второй раз в истории) материя, из коей тщательно выстроена окружающая человечество среда, начала подавать признаки отвечающей потребностям людей разумности.

Вечерние новости со всего мира только и делают, что удручают. В Мэне диверсанты, связавшие себя с Обществом традиционного деторождения, объявили о вирусах, которые были установлены в геномные сканеры в родильных домах и заставляли те в случайном порядке выдавать ложные результаты при выявлении наследственных заболеваний. Шесть необязательных абортов и четырнадцать обращений в суд – цена всей шалости.

На Международном конгрессе прав исполнителей идет уже третий этап переговоров, призванных хоть немного отсрочить бесповоротное крушение насажденного Всемирной организацией интеллектуальной собственности режима лицензирования музыки. С одной стороны, инквизиция из Американской ассоциации охраны авторских прав продавливает ввод абсолютного контроля над воссозданием измененных эмоциональных состояний, что связаны с конкретными медийными выступлениями. В знак серьезности намерений были арестованы и приставлены к позорным столбам двое калифорнийских «программистов», обвиненных в изменении киносценариев с использованием аватаров умерших, вышедших из-под действия авторского права кинозвезд. С другой стороны, Ассоциация свободных исполнителей требует права музицировать на улице, не подписывая контракт с лейблами и обвиняет блюстителей авторских прав в сговоре с мафией, выкупившей агонизирующую музыкальную индустрию для отмывания денег. Директор ФБР Леонид Куйбышев в ответ на обвинение заявил, что никакие серьезные функционеры мафии в США не проживают.

Но музыкальной индустрии все равно уже не помочь – ведь она, как и вся легальная американская машина развлечений, держится на волоске от пропасти, и со времен застоя в нулевых не сыскалось ничего такого, что отвадило бы близящийся коллапс.

А еще компьютерный вирус с низким, но вполне вычисляемым IQ, рассылаемый по голосовой почте и выдающий себя за аудитора налоговой службы, спровоцировал волну банкротств по всей территории Штатов, собрав, по разнящимся оценкам, порядка 80 миллиардов долларов под видом погашения долгов. Все незаконно присвоенные деньги перевелись на анонимный счет в швейцарском банке. Еще один вирус славно потрудился, взламывая счет за счетом, отправляя 10 % активов предыдущей жертве в цепочке и рассылая себя по всем электронным адресам жертвы нынешней, превратившись в лихо отлаженную финансовую пирамиду со встроенным механизмом насаждения. Что поразительно – жалоб почти и нет. На период ликвидации последствий айти-отделы в банках стопорят работу и отказывают в обработке любого перевода, запрошенного в форме, отличной от бумажной. Извещатели в один голос твердят о неминуемой перестройке болезненно раздувшегося репутационного рынка, и им вторят разоблачители тех медиагуру, чьи показатели взлетели выше всякого правдоподобного доверительного предела. Высокодоходный рынок спекуляций, похоже, ждут непростые времена.

Европейский совет независимых глав государств принял к рассмотрению очередной план возрождения феодализма, но отложил его в долгий ящик – по крайней мере, до тех пор, пока экономика не выйдет из ныне бушующего кризиса. А еще в последний месяц ученым удалось возродить три полностью вымерших вида животных – к несчастью, депопуляция исчезающих видов теперь пашет на скорости один вид в сутки. Военизированной ячейке активистов против генной модификации продуктов сел на хвост Интерпол после диктума о проведенной диверсионной встройке гена метаболического производства цианида прямо в геном семян пищевой кукурузы. О летальных исходах вестей пока нет, но если каждому потребителю придется проверять за завтраком кашу на содержание цианистого калия, то о всяком доверии с его стороны можно забыть.

Похоже, единственные, кому сейчас хорошо, – выгруженные лангусты. Наверное, все потому, что людей они не напоминают ни капли.

Поезд TGV проносится по туннелю под Ла-Маншем, а Манфред и Аннет обедают на втором этаже вагона-ресторана и болтают. Дорога Манфреда пролегает через Париж, ну а Аннет, оказывается, каждый день ездит оттуда на работу. Так что еще в салоне Масх попросил ИИНеко перегнать его багаж на вокзал Сент-Панкрас и встретить его под сенью терминала, смахивающего на циклопическую многоножку из железа. Орбитальный пускатель остается в салоне – это всего-навсего опытный образчик, и беспокоиться о нем нет нужды.

– Знаешь, порой мне хочется никогда не сходить с поезда, – откровенничает Аннет, ожидая, когда принесут заказанный ею mismas bhat – ресторан обслуживает непальская сеть быстрого питания. – Проехать себе Париж… Ты только представь: засыпаешь в своем вагоне, просыпаешься в Москве, пересаживаешься на поезд во Владивосток – и уже там через трое суток.

– Это если через границу пропустят, – Манфред хмыкает. Россия – одно из редких мест на земном шаре, где еще могут спросить паспорт, а заодно и полюбопытствовать – не антикоммунист ли ты часом? А может, когда-то им был? Буйное прошлое все не оставляет эту страну; ее история будто отмотала свой ход до убийства Столыпина – и повторяется все как встарь. Не прекращается война с врагами народа – беглым русским олигархатом и рэкетирами, доящими интеллектуально-собственническую сферу. Словом – психология образца былого века и непреходящие последствия марксистско-объективистского опыта последнего десятилетия.

– Ты что, взаправду внештатный агент ЦРУ? – Аннет приоткрывает в улыбке свои обескураживающе-алые губки. – Я с ними иногда кое-чем делюсь… ничем таким, за что меня можно было бы уволить.

Манфред кивает.

– У моей женушки есть доступ к их каналам. Никаких препон.

– У твоей?.. – Аннет осекается. – У той самой, что была в «Де Вильдеманне»? – Тут Аннет видит, как меняется выражение лица Масха. – О, бедняга. – Она поднимает бокал. – Я так понимаю, у вас не сложилось?

– Это несложно понять, если знаешь, что шлешь весточки жене через ЦРУ, а она тебе отвечает от имени федеральной налоговой службы.

– Знаешь, где-то через пятилетку ты мне эти слова простишь, но… – Аннет морщит лоб, – …не думаю, что вы подходите друг другу.

В ее интонации есть что-то от вопроса – и снова Манфред подмечает, как хорошо ей удается играть с подтекстами.

– Не знаю, подходит ли мне кто-то в принципе, – замечает он неуверенно. На то есть веские причины: Манфреда не оставляет чувство, что разлад с Памелой, возможно, имел и такие причины, какие не вменить в вину никому из них. Словно бы кто-то аккуратненько вклинился в их союз и провел демаркационную линию. Иногда он самому себе кажется существом ведомым – и это тревожит, ибо смахивает на первую ласточку шизофрении. Не пора ли взламывать метакортекс? Нет, пожалуй, рановато. Но… Прямо сейчас ему будто бы очень нравится Аннет – особенно будучи самой собой, а не биологической шестерней «Арианспейс». Но та часть Масха, что все еще является изначально человеческой, даже и не знает, насколько можно доверять самому себе.

– Я просто хочу быть самим собой, – озвучивает он мысль. – А ты?

Аннет пожимает плечами; объявившийся наконец официант ставит перед ней блюдо.

– Я просто малышка из Парижа, чего уж там. Вульгарный цвет сирени, взращенный на руинах Евросоюза, самого себя развалившего до самого фундамента.

– Понял-понял. – Под носом у Масха тоже появляется блюдо. – Ну а я в таком случае старик с большой массачусетской дороги, поймавший редкую волну успеха. – Поддевая вилкой омлет, Масх придирчиво его рассматривает. – Да к тому же рожденный под занавес американской эры. – Он тычет вилкой в кусочек нашинкованного ростбифа, и тот в ответ тут же плюется соком.

Европейские законы защиты личной информации в сравнении с американскими – истинно драконовские, и его поисковики могут поведать о ней не так уж и много. Но главная информация доступна. Родители все еще в браке, отец – политикан низкого пошиба родом из городского совета в пригороде Тулузы. Училась в хорошей школе. Распределение на год отправило ее в странствия по Европе – за государственный счет изучать, как живут в других странах; такова в двадцатом веке студенческая повинность, обязательная для всех и принятая в интересах укрепления государственности. Ни персонального сайта, ни блога – по крайней мере, пока ничего такого интернет-шпионы не выявили. «Арианспейс» принял ее сразу после Политеха; с самого начала встала на колею менеджера, с нее ни на шаг не сходила. Ступени на лестнице успеха – космодром Куру, Манхэттен, Париж.

– Я так понимаю, ты никогда не была замужем?

Аннет хихикает.

– Жаль на это времени! Я еще молода. – Она поддевает вилкой кусочек, поднимает ко рту и добавляет: – Государство потребует выплат, не забывай.

– О! – Манфред задумчиво полощет соломинку в бокале. Рождаемость в Европе все падала и падала, и руководство Европейской Конфедерации, конечно, об этом беспокоилось. Прежний ЕС начал субсидировать детей лет десять назад, дав начало новому поколению опеки, но проблема от этого едва ли уменьшилась. На деле все, что у них получилось, – это отчуждение самых умных женщин детородного возраста. В ближайшее время, если не объявятся ни средства, тормозящие старение, ни доступный искусственный интеллект, им придется искать решение на Востоке – то есть импортировать новое поколение оттуда.

– У тебя номер в отеле есть? – вдруг спрашивает Аннет.

– В Париже-то? – Манфреда вопрос застал врасплох. – Пока что нет.

– А пошли ко мне. – Она бросает на него загадочный взгляд.

– Ну, не знаю… – Он смотрит ей прямо в глаза. – С чего бы вдруг?

– А просто так. Один мой друг, Анри, всегда говорит, что я опрометчиво принимаю к себе всех нуждающихся, но ты-то и сам о себе позаботиться сможешь. А вообще, сегодня пятница! Пойдем со мной, и я присовокуплю твою информацию к информации Компании. Ты, кстати, танцевать умеешь? Поверь мне, все, что тебе сейчас нужно, – это хорошенькая вечеринка выходного дня.

В упорядоченные планы Манфреда Аннет буквально вламывается верхом на ядре для сноса зданий. Он-то рассчитывал подыскать себе отель, написать пресс-релиз и изучить возможные пути финансирования Общества традиционного деторождения, ну и еще – исследовать вариабельность доверия при репутационных сделках, ну а там уже и в Рим собираться можно было бы.

В итоге Аннет затаскивает его к себе в просторную квартиру-студию в Маре , сажает за барную стойку, быстренько наводит порядок в убранстве, пока он перекусывает, после чего велит ему закрыть глаза и съесть две подозрительного вида таблетки. Наливает себе и ему по высокому бокалу аквавита , на вкус смахивающего на квас. Осушив свои бокалы, они буквально набрасываются друг на друга, срывая с себя одежду. Манфреда изумляет собственный стояк, крепкий, как стальной прут, – после инцидента с Памелой он уверовал в то, что секс его более не интересует. Однако же – он на постели Аннет, в ворохе одежды и простыней. Парижанка – предельно консервативна: физическое проникновение нагишом ей явно предпочтительнее любомудрых фетишей современности. Еще больше Манфред удивляется, замечая, что возбуждение никак не спадает полностью.

– Что ты мне скормила? – спрашивает он.

– Не парься. Тебе просто нужно развеяться. – Ее мускулистые ноги сдавливают ему бедра, пока она насаживается на него. – Кристаллический мет с силденафилом.

Масх выкручивает ее маленькую грудь, чувствуя себя форменным неандертальцем. Обнаженная натура… он даже не помнит, видел ли когда-нибудь Памелу полностью голой: она считала, что кожа гораздо сексуальнее под покровом. Аннет снова сжимает его, и Манфред застывает еще сильнее.

– Не останавливайся!

Когда они кончают, у него уже ломит тело. Аннет показывает ему, как пользоваться биде. Ванная в ее обители сверкает кристальной чистотой, а малейшее ее прикосновение электризует. Она принимает душ, пока он, сидя на унитазе, самозабвенно вещает о Тьюринг-полноте  как о способе организовать компанию и о клеточных автоматах, о криптографической проблеме взаимно неизвестных сверхдлинных последовательностей и о своей работе над решением коммунистической проблемы централизованного планирования с помощью автономных на все сто процентов компаний, связанных так же, как связаны гомологичные хромосомы при мейозе. О предстоящей коррекции котировок на рынке этики, зловещем возрождении звукозаписывающей отрасли и насущной необходимости демонтировать Марс.

Аннет выходит из душа, и Масх клянется ей в безоглядной любви. Она одаряет его поцелуем, снимает с него наушники и «умные очки», обнажая окончательно и бесповоротно, садится к нему на колени – и они занимаются этим снова, снова и снова, до тех пор, пока все мысли не исчезают. Она шепчет ему на ухо, что тоже его любит, что очень хотела бы стать его доверенным лицом. Затем ведет Манфреда к себе в комнату, наряжает – по своему усмотрению – и подносит к его лицу зеркальце с дорожкой белого порошка – и Манфред вбирает в себя подношение. Когда с подбором одежды покончено, они начинают вояж по клубам, настроенные кутить ночь напролет, – Аннет в смокинге, а Манфред в парике цвета блонд, алом шелковом платьице с открытыми плечами, на высоченных каблуках. Уже под самое утро, исчерпав все силы, вываливаясь в ритме па-де-де из БДСМ-клуба на улице Сент-Энн, положив голову ей на плечо, он понимает, что, оказывается, не все потеряно, что и с кем-то, кроме Памелы, он способен испытывать страсть.

Будит Манфреда ИИНеко – упорно трется головой о его лоб, чуть повыше глаза. Он, покряхтывая, пытается разлепить веки. В голове стучит отбойный молот, во рту кони ночевали, на лице – жирные разводы макияжа. Откуда-то доносится ритмичное «тук-тук». ИИНеко требовательно мяукает. Манфред садится на краю – шелковое платье ужасно натирает саднящую кожу; судя по всему, на кровать он рухнул не раздеваясь, да так и заснул. Из спальни несется посапывание, а в дверь кто-то знай себе барабанит – видимо, сильно не терпится внутрь попасть. Ну и дела. Манфред массирует виски, пытается встать, чуть не растягивается на полу – туфли с монструозным каблуком он, оказывается, стянуть вчера тоже не удосужился.

И сколько же я выпил? – гадает он. «Умные очки» ждут его на барной стойке; надевая их, он моментально попадает в эпицентр вихря требующих внимания идей. Икая, Масх поправляет на голове парик, подбирает подол платья и, спотыкаясь, бредет к двери. И на душе у него почему-то скребут кошки – уж больно настойчив стук.

Одно хорошо: его котируемая публично репутация – поправимая переменная.

Он распахивает дверь и вопрошает по-английски:

– Кто там?

В ответ его буквально сбивают с ног. Врезаясь в стену, он сползает по ней вниз. Его «умные очки» мигом отключаются, а дисплеи в линзах заволакивают рябящие помехи. Внутрь вваливаются двое типов в совершенно идентичных джинсах и кожаных куртках, в перчатках и балаклавах. Один из молодчиков сует Манфреду под нос визитку с грозного вида вензелями. В дверной проем вплывает, исполненный смертоносной грации, оснащенный огнестрельным оружием дрон – и пристально наблюдает глазом-камерой за обстановкой.

– Где он? – спрашивает один из типов.

– Кто – где? – выдавливает Манфред, дрожа от страха.

– Масх. – Второй незваный гость решительным шагом минует предбанник, быстро оглядывается – потом, пригнувшись, забегает в ванную. ИИНеко спрыгивает с дивана на пол и распластывается, словно тряпка, прижав свои робоуши. Второй бандит проходит в спальню – оттуда доносится возмущенный визг.

– Я не знаю, о ком… – Манфред так напуган, что собственные слова встают поперек горла.

Второй, все так же зачем-то пригибаясь, выскальзывает из спальни и дает отмашку – судя по всему, отбой – напарнику.

– Просим прощения за беспокойство, – суровым тоном извещает человек с визиткой, пряча ее обратно в нагрудный кармашек. – Если кому-нибудь из вас попадется Манфред Масх, передайте ему, что Американская ассоциация охраны авторских прав убедительно просит его перестать способствовать музыкальным пиратам и прочему паразитирующему на наших деньгах отребью. И еще – скажите ему, что от репутации есть прок только живым. Всего наилучшего.

Дуэт копирайт-вышибал скрывается за дверью. Манфред трясет головой – очки тут же перезагружаются, реагируя на жест.

– Вот дерьмо. Дерьмище. Аннет! – окликает он.

Она высовывается из спальни – с простыней у талии, раскрасневшаяся, сердитая.

– Аннет? Ты в порядке?

– А ты? – Она позволяет себе нервный смешок.

– Да что со мной будет.

Она обнимает его дрожащие плечи, отстраняется, изучает взглядом.

– Ну и видок у тебя, Масх.

– Я был им нужен! – выдавливает он сквозь отбивающие нервную чечетку зубы.

– И зачем же? – Взгляд Аннет предельно серьезен. – Ладно, не важно. Тебе сейчас в душ сгонять не помешает. А потом – кофе. Ты не в своей тарелке, oui?

– Oui, как пить дать, – эхом откликается он, опустив взгляд. ИИНеко отлипает от пола и садится на задние лапы с нервным видом. – Я в душ, потом – отправим в ЦРУ мои сведения.

– Отправим? – На лице Аннет проступает удивление. – А. Я уже все отправила – еще вчера ночью. Пока была в душе – микрофон-то у меня водонепроницаемый.

Пока к ним следует служба безопасности «Арианспейс», Манфред успевает вылезти из вечернего платья и сполоснуться. Теперь он сидит, закутавшись в банный халат, с пол-литровой кружкой эспрессо в руке и чертыхается про себя. Пока он таскался по злачным местечкам в обнимку с Аннет, репутационный рынок выпал в нелинейность. Свое доверие народ стал вкладывать в Христианскую коалицию и Еврокоммунистический альянс. Знак неважнецкий. Репутация же коммерческих отраслей, до поры непогрешимая, отправилась в свободное падение – как если бы прогремел какой-нибудь крупный коррупционный скандал.

Манфред превращает идеи в уважение через Фонд свободного знания; его репутация зиждется на вкладе во всеобщее благо, а у этой медали обратной стороны нет. Поэтому-то он и оскорбляется (и удивляется) поначалу, узнав о падении на двадцать пунктов за последние два часа, а потом и содрогается, подметив, что раздали на орехи всем и каждому. Ну пусть десять пунктов в минус – простой опционный дисбаланс, – но целых двадцать! Не в пример серьезнее. Как будто весь рынок охватила эпидемия недоверия.

Аннет деловито порхает по квартире, демонстрируя криминалистам, высланным главой ее отдела в ответ на тревожный звонок, как разворачивались события. Кажется, факт бесцеремонного вторжения не столько ее взволновал, сколько расстроил. Подчас манящие неопытных вагантов быстрорастущих компаний тенёта жадности в бездефицитном завтра по Манфреду Масху будут испепелены, но пока что они – объективная производственная угроза. Двое криминалистов, франтоватые молодые ливанец и ливанка, водят по сторонам раструбом желтого масс-спектрометра и приходят к выводу, что оружейная смазка где-то в воздухе определенно витает. Увы, на бандитах были маски, препятствующие отслоению кожных частиц; вдобавок они сбили след пылью, предусмотрительно собранной в салоне городского автобуса, так что идентификация генома едва ли осуществима. Можно пока что расценить инцидент как потенциальную попытку покушения по служебным мотивам – с неизвестной стороны, с весомой степенью тяжести. Остается лишь порекомендовать снизить порог чувствительности домашней телеметрии, чтобы видеонаблюдение работало эффективнее, ну и, конечно же, никогда не снимать и не отключать клипсы с камерами.

Когда ребята из экспертизы уходят, Аннет запирает дверь, припадает к ней лбом и минуту напролет сыплет проклятиями.

– Предупредительный маневр от агентства охраны авторских прав, – протягивает Манфред нетвердым голосом, когда поток ругательств Аннет иссякает. – Ты в курсе, что несколько лет назад русская мафия в Нью-Йорке выкупила звукозаписывающие лейблы подчистую? Когда бесконечная система прав рухнула и все исполнители вышли в Сеть, сосредоточившись на защите от копирования, только мафия все еще была готова купить эту старую бизнес-модель. Эти ребята придают новое значение защите от копирования – по их стандартам, это был всего лишь вежливый запрос на прекращение действий, уязвляющих их интересы. Они работают на рынке звукозаписи, пытаются заблокировать любые каналы распространения музыки, которые им не принадлежат. Только у них это не особо получается: большинство гангстеров живут в прошлом, они более консервативны, чем любой нормальный бизнесмен. А что ты там отправила в том сообщении?..

Аннет закрывает глаза.

– Я не помню. – Поднимает руку. – Открытый микрофон. Я просто записала тебя в файл, а потом вырезала все, что касалось меня. – Открывает глаза и качает головой. – Что я принимала?

– Ты тоже не знаешь?

Он встает, а она подходит и обнимает его.

– Я принимала тебя в себя, – шепчет она.

– Будет тебе. – Манфред отстраняется – и подмечает недовольство на дне ее глаз. В очках что-то нетерпеливо моргает – он был оффлайн почти шесть часов, желудок теперь к самому горлу подкатывает – из-за осознания, что он упустил что-то чрезвычайно важное. – Мне бы побольше информации, Аннет. Что-то в твоем сообщении разворошило улей. И, вполне возможно, кто-то доложил о рокировке моих чемоданчиков. Понимаешь, твоя радиограмма должна была стать знаком быть наготове тем, кто хочет построить рабочую систему центрального планирования, а не тем, кто хочет меня пристрелить!

– Ну что ж… – Аннет выпускает его из объятий. – Делай свое дело. – И добавляет с холодком в голосе: – Если понадоблюсь – я тут, рядом. – Масх осознает, что причинил ей боль, но не видит способов объяснить, что и в мыслях подобного не держал; во всяком случае – не впутываясь при этом в личное еще больше. Наскоро перекусывая круассанами и допивая кофе, он погружается в состояние глубокой вовлеченности, давно ставшее чем-то вроде фишки его образа жизни. Его пальцы ласкают клавиши невидимых клавиатур, а зрачки скачут от одного инфопотока к другому: «умные очки» закачивают медиаконтент невероятной степени погружения прямо внутрь его черепа по быстрейшему из доступных на сегодняшний день соединений. Один из адресов электронной почты завалило письмами так, что, будь они бумажными, стопка достала бы до Луны: череда компаний с названиями типа «agalmic.holdings.root.8E.F0» бьется за внимание своего неуловимого директора. Из них каждая – а их в настоящее время более шестнадцати тысяч, хотя стадо растет изо дня в день, – содержит трех директоров и, в свою очередь, является генеральным директором трех других компаний. Каждая исполняет сценарий на функциональном языке, разработанном Масхом специально для подобных задач; руководители говорят компании, что делать, заставляя ее передавать эти приказы этажом ниже. На самом деле все они – рой сотовых автоматов, как в конвейской «игре в жизнь» .

По гамбургскому счету все компании Манфреда слагают единую программируемую сеть. У некоторых при себе имеется капитал – патенты, которые Манфред приписал им, а не Фонду свободного знания. Некоторые выступают в роли «управленцев» и в торговые операции не ввязываются. Их корпоративные функции – управление аккаунтами, голоса в выборах новых директоров – централизованно осуществляются через его персональную менеджмент-среду; торговля же ведется посредством одной популярной сетевой модели типа «от бизнеса к бизнесу». Внутренняя деятельность подразумевает «потайные» расчеты, цель коих – поддержка баланса мощностей и решение задач распределения ресурсов. То есть ничего такого, чем не оснащена полномерно классическая казенная централизованная система планирования. Вот только почему почти на половине компаний Манфреда – иски судебного характера, высыпавшиеся словно из рога изобилия за последние сутки?

Характер исков – полнейший рандом; другой закономерности Манфред выявить тут не может. Часть – обвинения в нарушении патентов; их бы Масх воспринял всерьез, если бы не то обстоятельство, что направлены они почти всегда на компании, которые за пределами своей личной среды в данный момент не производят вообще никаких действий. В наличии и обвинения в управленческих нарушениях, но попытка вникнуть в суть вскрывает почти повальную их бредовость: упреки в неуставном отношении и наличии возрастного ценза – компаниям, в которых и сотрудников-то нет! Для полноты картины – иски о попрании правил торговли и обвинение в использовании орбитальных радаров психоформирующего действия с целью влияния на поведение чихуахуа истца (причем не в одиночку, но в сговоре с премьером Японии, правительством Канады и кувейтским эмиром).

Испустив усталый вздох, Манфред начинает подсчитывать в уме. Нынешний темп исковой атаки – один иск в шестнадцать секунд; притом что за предыдущие полгода ни одного не поступало – ситуация, конечно, беспрецедентная. Буквально через день грядет переполнение условного искового массива, и все его мощности по отражению судебных атак будут задействованы на полную катушку. Через неделю исков будет столько, что все суды Америки не смогут их обработать. Таинственный мститель обнаружил способ жонглировать судебными обращениями точно так же, как сам Манфред жонглирует компаниями. И он, Манфред Масх, – приоритетная цель этого мстителя. Перспектива не радужная – и это еще мягко сказано. Если бы не накладывающие свой отпечаток эмоции Аннет и не сумбур в голове, вызванный приходом двух громил, он испытывал бы сейчас злость; но все же Манфред Масх еще в достаточной степени человек, чтобы реагировать в первую очередь на антропогенные позывы. Навязанный Аннет транссексуальный опыт, влечение к ней, компьютерные сети – все это клубится в его сознании; и надо же было в этот момент позвонить Алану Глашвицу!

– Алло, – рассеянно отвечает на призыв Манфред.

– Манфред Масх, единственный и неуловимый! – Глашвиц, судя по тону, всячески радуется тому, что взял-таки верный след.

– Кто вы и что вам нужно? – спрашивает Масх, морщась.

– Я звонил вам вчера. И вам стоило ко мне прислушаться. – Его довольный смешок звучит мерзко. – Что ж, я ухватил вас за задницу.

Манфред отводит трубку подальше от лица – как если бы она фонила радиацией.

– Наш разговор записывается, – предупреждает он. – Повторяю: что вам нужно?

– Я всего лишь исполнитель воли вашей жены. Я, знаете ли, не наврал ей, сказав, что, если она воспользуется моими услугами, ее интересы будут удовлетворены сполна. Мой вчерашний звонок предупреждал вас о том, что защита ваша слабеет. Сейчас у меня на руках ордер на заморозку всех принадлежащих вам активов, и он заверен подписью в суде еще три дня назад. Вся эта мышиная возня с липовыми компаниями не помогла, Масх, и теперь с вас причитается. Сначала, конечно, налоги, ну а потом уже разбирайтесь с супругой. Но так и знайте – на налогах она настаивает особенно.

Манфред оглядывается и ставит вызов на удержание.

– Где мой баул? – спрашивает он ИИНеко. Та равнодушно проходит мимо – ей явно нет до него дела. Вот черт! Баула нигде не видно. Вдруг он сейчас на пути в Марокко – с бесценным грузом плотного инфошума?

Манфред снова прикладывает трубку к уху. Глашвиц распинается о «справедливом урегулировании» и баснословном налоговом долге, выдуманном и заверенном Памелой (кем же еще!); убеждает, что чистосердечное признание и раскаяние смягчат его участь.

– Где этот чертов баул?! – вопрошает Масх и, включив микрофон, срывается на Глашвица: – Да заткнитесь вы уже! Вы мне думать мешаете!

– Я не заткнусь, мистер Масх. Считайте, вы уже в суде. У вас не получится бежать от ответственности вечно. У вас есть жена и малютка-дочь – они требуют заботы…

– Дочь? – Манфред мигом забывает о блудном чемодане.

– А вы не знали? – спрашивает Глашвиц с елейным удивлением в голосе. – Выемка произведена в прошлый четверг. Ребенок, насколько знаю, совершенно здоров. У вас есть гостевой доступ к веб-камере в клинике – я-то думал, вы в курсе. Пока я не буду давить на вас, мистер Масх, но вы времени не теряйте, подумайте обо всем хорошенько. Чем скорее мы придем к взаимному согласию, тем скорее я разморожу ваши активы. До скорого!

Из-за платяного шкафа Аннет слышится осторожное бибиканье, и чемодан выезжает к ногам Манфреда. Счастливый хозяин облегченно вздыхает. Ну вот и все. Нет уж нужды раздумывать долго о налете копирайт-рэкетиров, об обиде Аннет и судебных притязаниях жены. Он стал отцом против собственной воли – ну и что? Самое время перейти к плану Б.

– Поди сюда, мой чемоданчик, – велит Масх. – Давай посмотрим, что я могу поиметь со своих репутационных мытарств…

Отбой.

Одного взгляда на отправленный Аннет материал хватает, чтобы все мрачные думы улетучились. Итак, на повестке дня – сдобренный хиханьками и хаханьками влог о том, что Манфред Масх, человек-загадка международного масштаба, прибыл на недельку в Париж – кутить, ширяться и отрываться. А еще, ходят слухи, он обещал изобретать по три новые смены парадигм – каждый день перед завтраком. Как вам такое, люди, – Настоящий Коммунизм! Не просто продуманный, но и с перспективой воплощения в реальность! Ну а бонусом – классный аппарат централизованного планирования с безупречным интерфейсом взаимодействия со внешними рыночными системами! Много круче, чем экономика свободного рынка, гораздо круче методики Монте-Карло ! Уйма сложных расчетов? Да запросто – проблема решена раз и навсегда! Но почему Манфред Масх это делает? Да просто потому, что может! Вертеть экономику на палочке от чупа-чупса – это весело и безопасно, а слушать вопли Чикагской школы экономики – и вовсе бесценно.

Даже пристально изучив этот квазирелиз, Манфред не находит ничего подозрительного. Ну да, он занимается именно тем, о чем сказано, и вообще хотел повстречать внештатного церэушника как раз для слива чего-то подобного в сеть. Они обсуждают всю историю, пока Масх намыливает Аннет спину в ванной.

– Не понимаю, до чего они докопались, – дается диву он. – Никаких триггеров для этих ребят там нет, если не считать сам факт нашего совместного пребывания в Париже. И ты ни в чем не ошиблась – всё, как я и хотел.

– Mais oui. – Морской змейкой Аннет ловко разворачивается и откидывается назад, погружаясь в теплую мыльную воду. – Я тебе об этом и толковала, да вот только ты меня слушать не хотел.

– Теперь, как видишь, слушаю. – Капельки конденсата покрыли линзы «умных очков» Масха, и глядеть сквозь них – все равно что через лазерный калейдоскоп. – Аннет, прости, что втянул тебя в это. Я могу устроить все так, чтобы тебя это не затрагивало.

– Ну уж нет. – Она присаживается, подается вперед, глядя на него со всей возможной серьезностью. – Я же сказала тебе вчера – хочу стать твоим доверенным лицом. Не думай! Соглашайся!

– Да зачем мне доверенное лицо? Я нигде не задерживаюсь и не берусь под контроль – это, считай, мое кредо.

– Тебе, может, толковый менеджер и ни к чему, но твоим компаниям он нужен как воздух. Сколько у тебя там исков, вагон и маленькая тележка? У тебя нет времени с ними возиться, сколько бы их ни было. ЕС упразднил капиталистов, но доверенные лица по-прежнему в ходу. Так что соглашайся.

Что ж, здесь было над чем поразмыслить.

– Знаешь, – признался Манфред, – система компаний ведь может быть продана.

– Ну так отлично! – с энтузиазмом откликается Аннет. – Как думаешь, кто ее купит? Москва? Госсовет по восстановлению закона и порядка?

– Я подумывал пристроить ее Итальянской коммунистической партии. Мне так или иначе потребуются средства для развода, ну и кое-какое багажное дельце закрыть, но все не так просто. Кому-то придется управлять этой бесовщиной – кому-то, кто понимает, как сопрячь централизованную систему планирования с капиталистической экономикой. Тут очень пригодился бы сисадмин с опытом работы в транснациональной корпорации, а если бы его вдобавок интересовал поиск новых путей и средств сопряжения предприятий централизованного планирования с миром вообще… тогда бы это точно был наш клиент. – И тут Масх фокусирует взгляд на ней: догадка коробит его. – Хм, слушай… тебе что, и правда будет интересно?..

В Риме жарче, чем в пригороде Южной Каролины в День благодарения; в воздухе разлит запах работающих на метане «шкод» с нотой запеченного зноем собачьего дерьма. Машины – компактные концепт-кары диких расцветок – раскатывают по аллеям, ныряют в туннели и снова выныривают: ни дать ни взять растревоженный пчелиный улей. Судя по всему, тестирование на прочность их электронных систем управления здесь что-то вроде неофициального вида спорта, и это при том, что бортовые компьютеры в тех же «фиатах» издревле славились тем, что были сляпаны и прошиты абы как.

Манфред выступает из-под сводов Термини, главного вокзала Рима, моргая, словно филин, от пыли и зноя. «Умные очки» методично скармливают ему справочный материал о людях, что жили здесь еще в пору старой республики. История подстерегает его на каждом шагу: очки подключились к туристическому порталу и уймутся не скоро, но у Манфреда нет сил их переключать. Минувшие выходные вымотали его, он словно серая тень былого себя: ветром дунешь – унесет. За весь день ему на ум не пришло ни одной сносной идеи для патентования; для утра понедельника, в которое предстоит аудиенция у экс-министра экономики и вручение подарка, способного устроить министру повышение, а Манфреду – свободу от настырного пристава Памелы, расклад не самый лучший. Но Масх не печется о своем самочувствии – ему приятно осознавать, что Аннет теперь на его стороне.

Встретить экс-министра сразу, лицом к лицу, Манфред не чает. Все, с чем ему пока что доводилось иметь дело, – лощеная аватарка в костюме-тройке, смоделированная под всякого рода публичную активность. Потому-то, подходя к заляпанной побелкой двери и звоня в колокольчик, Масх никак не ожидает, что навстречу ему выйдет этакий Аполлон Тианский в довольно-таки рисковых анатомически-рельефных бриджах и кожаном берете.

– Э-э… добрый день. Я на встречу с министром, – говорит с осторожностью Масх. ИИНеко, сидящая у него на плече, пытается перевести его слова и разражается какой-то чехардой из торопливо-переливчатых слогов. На итальянском, шутка ли, даже простое приветствие звучит так, будто куда-то опаздывает.

– Я из Айовы, пойму и так, – говорит загадочный привратник-культурист. Просунув большой палец за край кожаного ремня, он ухмыляется в усы: – А что за повод? – Тут же, обернувшись, он кличет через плечо: – Джанни, к тебе гости!

– Повод сугубо экономический, – не сходя с осторожно-удивленного тона, сообщает Манфред. – Вернее, суть в том, что я пришел положить всякой экономике конец.

Аполлон, подобравшись, пятится от двери, и тут из-за его могучих плеч выныривает министр собственной персоной.

– О, синьор Масх! Все в порядке, Джонни, я ждал его!

Джанни, живчик-коротышка в белом пушистом халате, хватает Масха за руку – и без церемоний тащит за собой.

– Пожалуйста, проходите, друг мой! Уверен, дорога вас утомила. Джонни, принеси-ка джентльмену что-нибудь освежающее! Вы предпочитаете кофе или что-то посерьезнее?

Считаные минуты спустя Манфред уже тонет в жутко мягком кресле, обивка коего сделана из воловьей кожи цвета топленого молока. Кружка дьявольски крепкого эспрессо дымится, нетвердо пристроенная на коленку, а сам Джанни Виттория распинается перед ним о трудностях создания постиндустриальной экосистемы на руинах бюрократического аппарата, корнями уходящего в эру твердолобого модернизма двадцатых годов. Джанни – человек-аттрактор в хаосе поделенной на фазы итальянской политики, своего рода оракул-левак. Он – бывший профессор, специалист по марксистской экономике, и все его идеи пропитаны разящим не в бровь, а в глаз гуманизмом. Все, в том числе и его заклятые враги, в один голос твердят, что Джанни – один из лучших политических теоретиков эры развала Евросоюза. Его интеллектуализм не позволяет ему, наплевав на средства, взойти на самый верх политического олимпа, а соратники отзываются о нем даже менее сдержанно, чем противники, обвиняя в самом тяжком из политических грехов – возвышении правды над властью. Года два назад Манфред уже встречался с Джанни – в чат-комнате на сервере – для обсуждения мировой политической обстановки. В начале минувшей недели Масх выслал ему документ с детализацией встраиваемой плановой экономики и предложением с ее помощью надрать зад нескончаемым притязаниям Италии восстановить свой правящий аппарат. Если у них все получится, Италия станет самой прогрессивной страной мира, дав импульс новой волне распространения коммунистических идей, базирующихся на идеалах гуманизма и стремлении к промышленному превосходству, а не на выдаче желаемого за действительное.

– Друг мой, – выслушав, высказывается Джанни, – боюсь, вы замахнулись на нечто неисполнимое. Мы же в Италии! Тут каждой собаке до́лжно веско высказаться, а иначе-то как? Не всякий здесь понимает, о чем мы с вами толкуем, но разве им это помешает посудачить? Непреложность консенсуса утвердили после сорок пятого года, дабы то, что имело место незадолго до него, более не повторялось, однако же вдумайтесь, друг мой: у нас в распоряжении пять разных способов издания новых законов, из них два почитаются «средством экстренного выхода из застоя», но ни один закон не подействует, если на нем общественное согласие клином не сошлось. Задумка у вас свежая, смелая, и мне это по душе. Если она сработает, придется понять, почему мы работаем – а это уже восходит к вопросам человечности в принципе, и здесь уже жди раздрая.

Манфред понимает, что не вполне уловил смысл услышанного.

– Погодите-ка, – удивленно спрашивает он, – а как вопросы человечности связаны с экономикой?

Громко вздохнув, министр поясняет:

– Вы нестандартная личность, Манфред. Вы не пользуетесь деньгами, но при этом богаты, ведь люди, которым вы некогда помогли, рады обеспечить вас всем необходимым. В сущности, вы средневековый менестрель, снискавший расположение августейших особ. Плоды труда вашего не отчуждаются – они сдаются по собственной воле; и все, что нужно для производства, всегда при вас – в вашей голове.

Манфред хлопает глазами. Интересный сленг, наверняка технический, но какой-то чудно́й, ортогональный его собственному опыту. М-да, так, видимо, чувствуют себя люди, не успевающие привыкнуть к наступлению будущего. Манфред с удивлением открывает для себя, что непонимание – сродни чесотке.

Джанни массирует висок костяшками пальцев, смахивающими на орешки.

– Редкие люди проводят отпущенные им годы вот здесь, в голове. Массам ваш образ жизни невдомек. Они – как средневековые крестьяне: таращатся на менестреля во все глаза, но в толк никак не возьмут. Ваша система управления плановой экономикой – она и восхитительная, и элегантная! Сам Ленин пустил бы скупую слезу счастья. Но назвать ее экономикой нового века, увы, не выйдет. А знаете почему? Потому что она на человека не рассчитана.

Манфред почесывает в затылке.

– А мне кажется, в экономике дефицита нет ничего «рассчитанного на человека», – замечает он. – Но все дело в том, что пару десятков лет спустя человек сам по себе будет устаревшим – как минимум как экономический объект. Я лишь хочу, чтобы перед тем, как это произойдет, все мы стали богаче самых смелых своих фантазий. – Масх берет паузу – отхлебнуть кофе и подумать. – Ну и еще – рассчитаться с бывшей женой, – решает честно заявить он.

– Ага-а-а! Ну, друг мой, следуйте за мной – я познакомлю вас с моей библиотекой, – говорит Джанни, вставая. – Вот сюда, пожалуйста. – Коротышка министр, не торопясь ни капли, покидает белую гостиную с ее плотоядными кожаными диванами и восходит по чугунной винтовой лестнице, ведущей в странную навесную пристройку под крышей – нечто среднее между дополнительным ярусом и техническим этажом.

– Человек нерационален, – рубит Джанни сплеча. – Вот где парни Чикагской школы экономики дали главного маху. Да и неолибералы и мои предшественники – туда же… Да подчиняйся действия людей логике, прожили бы долго азартные игры? И ежу понятно, что казино всегда остается в выигрыше. – Лестница обрывается у порога очередной белой и просторной комнаты с деревянным верстаком у стены. На верстаке установлен 3D-принтер в окружении увитых соединительными кабелями серверов. Сервера жуть какие старые, а вот принтер – будто только что с конвейера: новехонький, недешевый. Напротив верстака стена снизу доверху обвешана книжными полками, и Манфред присвистывает от такого нерационального хранения информации: килограммы на мегабайт, не иначе.

– Что он производит? – спрашивает Манфред, кивая на принтер, утробно гудящий и самозабвенно спекающий из пластикового порошка нечто, смахивающее на жесткий диск на пружинном заводе, явившийся часовщику Викторианской эры в бредовом сне.

– О, это просто новая игрушка Джонни – микромеханический цифровой фонограф-проигрыватель, – пренебрежительно отмахивается Джанни. – Он когда-то разрабатывал двигатели Бэббиджа для Пентагона, вот теперь и развлекается на досуге. А вы лучше вот на что гляньте. – Министр осторожно извлекает с книжной полки переплетенный в ткань документ и показывает корешок Манфреду. – «Теория игр», автор – Джон фон Нейман. Самое первое издание, с автографом.

ИИНеко мяукает и отправляет на дисплей левой линзы «умных очков» Манфреда горсть справочной информации (почему-то – неудобным фиолетовым шрифтом). Фолиант в твердом переплете сухой и пыльный на ощупь, и Манфред не сразу вспоминает, что со страницами следует обращаться аккуратно.

– Сей замечательный экземпляр – из личной библиотеки Олега Кордиовского. Олег – поистине счастливчик: купил книгу в 1952 году, когда гостил в Нью-Йорке, и таможенники дозволили ему оставить ее себе.

– Это что-то по части Госплана? – спрашивает Манфред, изучая информацию.

– Верно. – Джанни тонко улыбается. – За два года до этого ЦК осудило кибернетику как буржуазную девиационистскую лженауку , призванную дегуманизировать пролетария, – уже тогда с потенциальной мощью робототехники считались. Увы, никто тогда не смог предвидеть ни компьютеры, ни сети.

– Не понимаю, куда вы клоните, министр. Никто в ту пору не ожидал, что ключевое препятствие на пути к ликвидации рыночного капитализма будет преодолено в течение полувека, так?

– Конечно, никто не ожидал. Святая правда: с восьмидесятых годов прошлого века сделалось возможным – в принципе возможным – разрешать проблемы перераспределения ресурсов алгоритмически, компьютерным способом, и не нуждаться больше в рынке. Ведь рынки расточительны – они рождают конкуренцию, при которой большая часть продукта отправляется на свалку. Почему же они до сих пор существуют?

Манфред пожимает плечами.

– Это вы мне скажите. Всему виной консерватизм?

Джанни закрывает книгу, ставит ее обратно на полку.

– Рынки дают своим участникам иллюзию свободы воли, друг мой. Оказалось, люди не любят, когда их заставляют что-то делать – пусть даже в их собственных интересах. По необходимости командная экономика должна быть принудительной – она, в конце концов, командует.

– Но в моей системе этого нет! Она определяет, куда идут поставки, а не что кому требуется производить…

Джанни качает головой.

– Так или иначе, перед нами все одно экспертная система, друг мой; ваши компании не нуждаются в людях – и это хорошо, но тогда они не должны руководить деятельностью людей. Если мы дадим им такие полномочия, вы просто поработите человечество при пособничестве абстрактной машины – и пополните ряд исторических диктаторов.

Взгляд Манфреда скользит по книжной полке.

– Но ведь сам рынок – абстрактная машина, к тому же паршивая! Я-то в основном от него свободен, но как долго он будет продолжать угнетать людей?

– Может быть, не так долго, как вы боитесь. – Джанни садится рядом с принтером, в данный момент ваяющим устройство вывода аналитической машины. – В конце концов, предельная ценность денег уменьшается: чем их у вас больше, тем меньше они значат для вас. Мы сейчас находимся на пороге периода длительного экономического роста, когда среднегодовые показатели превышают двадцать процентов, если судить по прогнозам Совета Европы. Последние обессилевшие остатки индустриальной экономики увяли, а двигатель экономического роста той эпохи, сектор высоких технологий, вездесущ теперь. Ради спокойной жизни людей до того момента, как предельная стоимость денег окончательно обнулится, можно, сдается мне, позволить небольшой регрессивный балласт.

Осознание вспыхивает в голове Манфреда подобно лампочке.

– Так вы хотите покончить с дефицитом – не только с деньгами!

– Именно. – Джанни ухмыляется. – Это много больше, чем просто экономические показатели; вы должны рассматривать изобилие как фактор. Не планируйте экономику, берите от нее то, что вам нужно. Разве вы платите за воздух, которым дышите? Должны ли выгруженные сознания – те, что мало-помалу станут основой нашей экономики, – платить за процессорные циклы? Ответ – твердое «нет». А теперь – хотите узнать, как вы сможете заплатить за урегулирование развода? И могу ли я заинтересовать и вас, друг мой, и ваше очаровательное доверенное лицо в моем скромном проекте?..

Ставни распахнуты настежь, шторы раздернуты – окна просторной комнаты Аннет беспрепятственно впускают утреннюю прохладу. Манфред сидит на стульчике для игры на фортепиано, разверстый чемодан – у него в ногах; он подключается к стереосистеме – довольно-таки старомодной, с выходом на спутниковый интернет. Кто-то стереосистему эту ловко взломал, сняв алгоритм защиты авторских прав грубым вмешательством: следы от паяльника хорошо видны на задней панели.

Аннет полусидит-полулежит на диване, закутавшись в халат и нацепив «умные очки» с турбопропускной способностью; сейчас она с коллегами из Ирана и Гвианы хочет разрешить некую нестыковку в штатном расписании «Арианспейс».

Чемодан полон инфошума, но из стереосистемы бодро звучат аккорды рэгтайма. Тут все просто: если вычесть энтропию из инфопотока (то есть распаковать своеобразный архив), обнажатся зашифрованные сведения. Емкость голографической памяти чемодана – примерно триллион терабайт: с лихвой уместятся вся музыка, все фильмы и все видео, созданные на протяжении двадцатого века. Все это, к слову, не контролируется авторским правом и классифицируется ныне как сдельный труд обанкротившихся компаний, произведенный до той поры, когда Ассоциация крепко взялась за медиаиндустрию. Манфред транслирует музыку через стереосистему Аннет, но сохраняет шум, с которым она была заархивирована. Ведь по нынешним меркам энтропия высшей пробы – тоже ценность.

И вот Манфред со вздохом сдвигает очки на лоб и гасит все дисплеи. Он все оценил и просчитал, до последнего логического узла. Джанни прав: до того как все участники заступят на позиции, начинать ничего нельзя. На краткий миг Манфред сам себе кажется старым и «недогоняющим» – будто обычный человек без апгрейдов сознания. Его голова со вчерашнего дня гудит от планов и наметок, а после возвращения из Рима он так толком и не отдохнул.

У Манфреда стремительно развивается синдром дефицита внимания – инфопотоки в его мозгу все время бьются за право властвовать, все время спорят об очередности, ни на чем сфокусироваться толком не выходит, потихоньку растет раздражение. Однако Аннет на удивление стойко сносит перепады его настроения. Глядя на нее, Масх ощущает вдруг прилив гордости. Да, само собой, ее увлеченность им произрастает из неких загадочных собственных интересов… но почему тогда ему куда комфортней с ней, чем с Пэм?

Потягиваясь, она приподнимает очки.

– Ты что-то хотел?

– Просто задумался. – Масх улыбается. – Прошло уже целых три дня, а ты еще ни разу не указала мне, как себя вести и что делать.

Аннет строит неопределенную мину.

– А что, нужно?

– Да нет, я… я просто никак не привыкну. – Он пожимает плечами. Чувство утраты некой важной компоненты собственной жизни никак не покидает его, однако Масх уже не пытается постоянно ее восполнять. Так вот, значит, каково это – уравновешенные отношения? Они ли это, впрочем? И в детстве, чрезмерно огороженном родительской гиперопекой от внешних угроз и, что уж греха таить, от внешнего мира в целом, и во взрослой жизни он всегда был так или иначе подчинен кому-то. Частенько – на совершенно добровольной основе, как в случае с Пэм. Возможно, только теперь он по-настоящему свободен от неприглядной привычки; но ежели так, откуда взялся весь этот свалившийся словно снег на голову кризис идей? Почему неделю кряду великолепный Манфред Масх не выдумывает ничего нового? А что, если его научно-техническое рвение и все проявления творческого начала – всего-навсего отдушина, и, чтобы фонтанировать классными задумками, ему необходимо пресмыкаться под чьим-то жестким каблуком?

Ну или ему взаправду нужна одна лишь Памела.

Аннет встает со своего места, неспешно направляется к нему. Масх смотрит на нее и чувствует влюбленность. Страсть. Вот только это вроде как не то же самое, что любовь.

– Когда они придут? – спрашивает она, прижимаясь к нему.

– Понятия не имею.

Аккурат в этот момент разражается трелью дверной звонок.

– О. Пойду-ка встречу.

Она бежит к двери, распахивает ее.

– Ты!

Манфред рывком оборачивается, едва не вывихнув шею. Он как собака на поводке – поводке Памелы, само собой. И все-таки – то, что она заявилась сюда лично, для него тот еще сюрприз.

– Ну да, я, – бесхитростно отвечает Аннет. – Проходи, устраивайся.

И Памела в сопровождении своего подсоса-пристава вплывает в комнату. Ее глаза разбрасывают фонтаны искр, как ацетиленовая горелка.

– Смотрите-ка, кого робокошка на хвосте притащила, – цедит она, опаляя Манфреда самым гневным взглядом из всех, с какими ему доводилось сталкиваться. На самом деле такая открытая враждебность Памеле обычно не свойственна – где она только научилась?

Манфред встает; ему до одури странно видеть доминантную бывшую жену и Аннет (любовницу? соучастницу? предмет обожания?) в одной комнате. Где-то на втором плане – лысоватый тип средних лет в двубортном костюме, с набитым документами кейсом под мышкой – именно так мог бы выглядеть преданный слуга, в которого Манфреду, похоже, уготовано было преобразиться под чутким руководством Памелы. Масх слабо улыбается.

– Кто-нибудь хочет кофе? – спрашивает он. – А то третья сторона что-то опаздывает.

– От кофе не откажусь, покрепче, без сахара, спасибо, – на одном дыхании тараторит пристав. Он ставит кейс на журнальный столик, возится с упрятанным где-то за отворотом пиджака переключателем, и линзы его «умных очков» озаряет мерцающий свет. – Извещаю, что с этого момента встреча записывается на видео – думаю, вы понимаете…

Фыркнув, Аннет уходит на кухню – готовить вручную, что не очень эффективно, но зато уютно. Пэм намеренно держится так, будто соперницы попросту нет.

– Ну и ну. – Она качает головой. – Я-то думала, у твоей французской булочки будет будуар поновее, Мэнни. И пока чернила на документах о разводе не начали выцветать: ты не учел, я смотрю, что мое время – тоже деньги?

– Странно, что ты не в больнице, – говорит он, меняя вектор разговора. – Неужто в наше время послеродовые хлопоты тоже отдают на аутсорсинг?

– Зависит от работодателя. – Памела скидывает свое пальто и вешает на крючок за широкой дубовой дверью. – Мой, как понимаешь, готов оплатить любую прихоть. Потому что я – ценнейший кадр. – На ней – дорогущее и очень короткое платье; оружие подобных калибров не стоит, по мнению Масха, поставлять на фронт войны полов без непреложного лицензирования. Хотя, к вящему его удивлению, на него оно сейчас не действует. Ее пол как будто не играет роли – Памела в его глазах перешла в какой-то иной биологический вид. – Будь ты внимательнее – сам бы уразумел.

– Я и так внимателен, Пэм. Единственная валюта, что всегда при мне, – внимание.

– Отличная шутка, мистер Масх, – вклинивается Глашвиц. – Вы же, надеюсь, осознаёте, что прямо сейчас платите мне исключительно как зрителю этой низкосортной пантомимы?

Манфред смотрит на пристава в упор.

– Вам прекрасно известно, что никаких денег у меня нет.

– О-о-о. – Глашвиц ухмыляется. – А я считаю, что вы лукавите, мистер Масх. И судья со мной, если что, согласится. Вы просто ловко замели все следы. Несколько тысяч корпораций в вашем негласном владении – они все-таки существуют. Вряд ли с настолько огромной кормушки вы не имеете ни цента. Что-нибудь да сыщется на дне, если хорошо поскрести, верно?

Откуда-то с кухни доносится шипение вперемежку с бульканьем – будто сотню змей разом жарят на сковородке: кофейник Аннет разродился. Манфред пальцами левой руки перебирает воздух, выводя что-то на воздушной клавиатуре. Он не хочет, чтобы кто-то из гостей это заметил, а занимается он сейчас тем, что вбрасывает сводку своей нынешней активности на репутационный рынок. Памела идет на кухню, и Манфред, тихо выдохнув, привольно устраивается на диване.

– Элегантно вы меня приперли, – комментирует он ситуацию.

Глашвиц довольно кивает.

– С идеей мне помог один стажер. Если хотите знать, я ни черта не понимаю в DDoS-атаках, ну а вот Лиза на них выросла. Метод – не из наших рядовых, но сработал ведь!

– О да. – Мнение Манфреда о приставе падает на пару пунктов. Памела возвращается из кухни с кислым выражением лица, а следом за ней, почти сразу, выходит Аннет, с очень невинным, сияющим прямо-таки личиком. В руках у нее – турка и кружки. Любопытно, что там между ними произошло, думает Манфред, но тут один из электронных агентов сбивчиво нашептывает что-то ему на ухо, а чемодан испускает заунывный электронный крик и пересылает ему чувство совершенного отчаяния. Вдобавок ко всему кто-то снова звонит в дверь.

– Так объясните мне, что там у вас за махинация? – наседает Глашвиц с полуулыбкой и доверительно подается вперед. – Где ваши деньги?

– Нет у меня денег, говорю же, – сварливо отнекивается Манфред. – Все мои труды направлены сейчас на то, чтобы концепция денег устарела. Разве Памела вам не сказала? – Он смеряет пристава снисходительным взглядом – всего, от дорогущих наручных часов от «Патек» до перстня с печаткой и операционкой, написанной на Java.

– Вы это дело бросьте. Поймите уже, наконец: несколько миллионов – и можете хоть на все четыре стороны отправляться, мне ведь без разницы. Я тут только потому, что ваша жена с ребенком не хочет по миру ходить, с голоду помирая. Мы ведь оба понимаем – ну не может быть, чтобы у такого человека, как вы, мистер Масх, не была где-нибудь припрятана золотая заначка. Вы свою репутацию-то видели? Такую не заработаешь попрошайкой.

Манфред фыркает.

– Что верно, то верно, вот только раз уж вы помянули мою жену – она же высокопоставленный аудитор, ценнейший кадр, по собственному признанию. Такая по миру не пойдет, даже если захочет. С каждого лопоухого штрафника, влипшего в ее паутину, ей причитается – и немало. А на ребенка, готов поспорить, уже заведен трастовый фонд. Ну а я…

Стереосистема сигнализирует повторно. Манфред вешает «умные очки» на нос. Тут же голоса давно умерших музыкантов заползают ему в уши, требуя дать им волю. И снова кто-то стучится в дверь – Аннет идет открывать.

– Вы усложняете дело, – предупреждает Глашвиц.

– Ждешь друзей? – спрашивает Пэм, глядя на Манфреда и приподнимая бровь.

– Не совсем.

Аннет открывает дверь, и пара охранников в полной экипировке спецназа шагают внутрь. В руках они сжимают гаджеты, смахивающие на помесь цифровой швейной машинки с гранатометом, а их шлемы утыканы таким количеством датчиков, что напоминают бутафорию из космической фантастики пятидесятых.

– Вот они, – чеканит Аннет.

– Maus oui. – Дверь затворяется сама по себе, и стража занимает свои позиции по обе ее стороны. Аннет подкрадывается к Памеле.

– Вы двое надеялись заявиться в мою pied-à-terre  и беспрепятственно обобрать Манфреда? – спрашивает она и фыркает.

– Ты совершаешь большую ошибку, дамочка, – отвечает Памела голосом настолько холодным, что с его помощью можно получить жидкий гелий.

Рация одного из стражников ругается трескучей статикой.

– Нет, – говорит Аннет отстраненно. – Никакой ошибки нет. – Она кивает Глашвицу: – Вас известили о передаче?

– Какой еще передаче? – Пристав, кажется, сбит с толку, но едва ли на него оказали впечатление бравые братцы-стражники.

– По состоянию трехчасовой давности, – тихо вступает в разговор Масх, – компания agalmic.holdings.root.1.1.1 была продана закрытому акционерному обществу-акселеранту «Афины» – департаменту венчурных капиталов в Маастрихте, если быть точным. 1.1.1 – это корневой узел центрального древа планирования. «Афины», подчеркну, не обычное ЗАО, а ЗАО-акселерант. Приобретает взрывные бизнес-планы и делает так, чтобы они таки прогремели.

С лица Глашвица потихоньку утекает краска – сложно сказать, от злости или страха потерять заработок.

– На самом же деле «Афины» находятся во владении подставной компании, которой заправляет Итальянская коммунистическая партия. И самый важный нюанс: прямо сейчас, в этой комнате, присутствует исполнительный директор 1.1.1.

– Опять эти детские попытки уйти от ответственности? – гневно выкрикивает Пэм.

Аннет скромно кашляет в кулак.

– Так что думаете? Кого именно вы сейчас хотите засудить? – мироточивым голоском осведомляется она у Глашвица. – Можете ознакомиться с нашими законами о бесчестном ограничении торговли, ежели хотите. О политическом вмешательстве извне, особенно при случаях, где замешаны финансовые отношения с правительством Италии…

– Вы не сделаете…

– Я – сделаю. – Хлопнув руками по коленкам, Манфред встает. – Все уже готово? – громко спрашивает он у позабытого на время чемодана.

В чемодане что-то приглушенно попискивает, а потом синтетический голос говорит:

– Выгрузка завершена.

– Отлично, отлично! – Масх одаряет Аннет улыбкой. – Запускай-ка наших последних гостей.

Словно только и дожидаясь этого момента, дверной звонок снова щебечет. Парни из стражи расступаются, Аннет открывает дверь – и впускает двоих безупречно наряженных мафиози. В комнате становится тесновато.

– Кто здесь Манфред Масх? – спрашивает воротила-старший, без всякой очевидной причины таращась на Глашвица и многозначительно покачивая увесистым алюминиевым чемоданом. – У нас есть к нему дело.

– Ассоциация авторских прав, если не ошибаюсь? – спрашивает Манфред.

– Истинно так. Если вы Манфред Масх, у меня приказ о вашем аресте.

Манфред предупредительно поднимает руку.

– Но вам нужен не я, – говорит он, – а вон та дама. – Он указывает на Памелу. Та застывает с отвисшей челюстью – вся ее поза выражает немой протест. – Понимаете, та интеллектуальная собственность, что вами преследуется, хочет немного свободы. И ныне она свободна настолько, насколько возможно: координируется и защищается комплексной системой корпоративного инструментария, базирующейся в Нидерландах. Акционером же № 1 – по сводкам четырехминутной давности – выступает моя жена Памела, надеюсь, уже бывшая. И да, она присутствует здесь! – Масх подмигивает Глашвицу. – И ничего особого она уже не контролирует.

– Ты хоть понимаешь, с кем связался, Манфред? – рычит Памела, вконец утрачивая самообладание, и даже братцы-стражники вздрагивают, а юнит из Ассоциации авторских прав, тот, что помоложе да покрупнее, нервно хватается за рукав куртки босса.

– Ну… – Манфред берет чашку и отпивает. Корчит рожицу: – Ты ведь сама хотела урегулировать развод, верно? Самыми ценными активами в моем распоряжении были как раз-таки права на спорадические продукты сдельного труда, несколько лет назад утекшие сквозь пальцы Ассоциации авторских прав. То была частица культурного наследия родом из двадцатого столетия – взятая в оборот музыкальной индустрией какой-нибудь десяток лет назад. Дженис Джоплин, «Дорз», много разных других – гении, коих с нами уж нет, в силу последнего обстоятельства не способные отстоять свои права. Когда специализирующиеся на звукозаписи картели ушли коту под хвост, права освободились, и я пригрел их – в надежде дать этой музыке полную свободу. Вернуть ее в публичное пользование, если хотите знать.

Аннет кивает стражникам. Один из них кивает в ответ и что-то бормочет в микрофон на своем шлеме.

– Я работаю над решением парадокса централизованного планирования, над задачей построения взаимодействий анклава с таким планированием в условиях внешнерыночной экономики. Один мой хороший товарищ, Джанни Виттория, предположил, что у способов, разработанных мной, есть и применение иного рода. Формально я не освободил музыку – просто отдал права на нее фиктивным организациям и агентам в сети холдинга изобилия, насчитывающего в настоящее время один миллион сорок восемь тысяч пятьсот семьдесят шесть компаний. Они, скажем так, играют друг с другом в мячик – одна компания держит у себя права на конкретную песню в среднем около, хм-м-м-м, пятидесяти миллисекунд. Поймите, наконец – я не владелец этих компаний. У меня в них даже доли нет: я передал все, что с этого имел, Памеле, а она сейчас перед вами. И, если хотите знать, музыкальный бизнес я покидаю: у Джанни есть для меня работка куда серьезнее. – Масх прихлебывает кофе из чашки. Мафиози из Ассоциации сверлят его взглядами. Пэм явно намерена теми же средствами испепелить его на месте. Аннет стоит, опершись на стену, – похоже, драма, разыгрывающаяся перед ней, немало ее забавляет.

– Может, вы как-нибудь уладите вопрос меж собой? – спрашивает Манфред, после чего бросает Глашвицу в сторонку: – Да, прошу вас перестать закидывать меня своими бестолковыми исками, пока итальянское правительство вас не прищучило по моей указке. Более того, пораскинув циферками, вы поймете, что общая стоимость интеллектуальной собственности, которую я спровадил Памеле, – вернее, стоимость, приписанная ей вон той парочкой джентльменов, – чуть выше миллиарда долларов. И, так как эта сумма больше, чем 99,9 % стоимости всех моих активов, от меня вы, увы, не получите ни гроша – гонорара не видать, не так ли?

Глашвиц осторожно поднимается. Воротила из Ассоциации щурится на Памелу.

– Это правда? – спрашивает он. – Этот сморчок отдал вам активы интеллектуальной собственности Сони-Бертельсманн-Майкрософт-Мьюзик? Ну, тогда у нас к вам большие претензии, леди. И вы явитесь в наш головной офис для урегулирования вопроса – иначе без проблем не обойдется.

– MP3-формат вредит вашему здоровью, ребятишки! – поддакивает второй мафиози.

Аннет хлопает в ладоши. Жест – команда двери распахнуться настежь.

– Не могли бы вы все покинуть мои апартаменты? – спрашивает она. – Гостям я рада, но всякому гостеприимству есть предел, сами понимаете.

– Это и тебя касается, – на всякий случай уточняет Масх, глядя на Памелу.

– Ублюдок, – припечатывает та. Манфред вымученно улыбается, в который раз изумляясь своей неспособности ответить так, как пришлось бы Пэм по вкусу. В химии их отношений друг с другом – некая значительная перемена.

– Я-то думал, ты хотела добраться до моих денег. Так почему бы тебе не принять на себя и связанные с ними обязательства? Слишком много в одни руки?

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Я еще доберусь до тебя и до твоей европейской манды, которая и двух байт не стоит. Я тебя еще выпотрошу – ради нашего потомства.

– Попробуй – и я засужу тебя за нарушение патентного права. Геном-то принадлежит мне, – с улыбкой, вмиг сделавшейся ледяной, парирует он. Пэм выпад застает врасплох.

– Только не говори мне, что запатентовал и собственные гены! Куда делся энтузиаст дивного нового мира, свободно разбрасывающийся информацией?

Улыбка Манфреда окончательно истаивает.

– Случился развод. И еще – Итальянская коммунистическая партия.

Развернувшись на каблуках, Памела гордой походкой направляется к двери. Ручной пристав плетется в кильватере, бухтя о коллективных исках и попрании DMCA . Громила из Ассоциации авторских прав треплет его по плечу, братцы-стражники покидают тень – выпихивая весь собравшийся странствующий цирк на лестничную клетку. Дверь за ними гулко захлопывается, отсекая хаос уже готовящихся неизбежных ответных исков, и Масх наконец-то позволяет себе облегченно выдохнуть.

Аннет подходит к нему сзади, опирается подбородком на его макушку.

– Как думаешь, сработает? – спрашивает она.

– Ну, Ассоциация еще долго будет рвать и метать, пробуя засудить сеть компаний за распространение музыки по неподвластным ей каналам. Пэм получила на все это добро права – они нивелируют ее запросы касательно развода, но она не сможет забрать деньги, не пройдя через все судебные дрязги. Ну а что до ее прихвостня – если он хочет ухватить меня за бока, пусть сначала разживется политической неприкосновенностью. Да, похоже, придется записать в планы на будущее: «не возвращаться в Америку до тех пор, пока не наступит сингулярность».

– Не понимаю, чего ты так к этой сингулярности привязался, – вздыхает Аннет.

– Помнишь старую поговорку? Если любишь – отпусти. Я люблю музыку – потому-то и отпустил ее.

– Ничего ты в итоге не отпустил! Просто переписал права…

– …и перед этим – как раз в последние часы – перебросил все свои запасы на сеть анонимных публичных файлообменников с криптографическими алгоритмами защиты. А это значит, что пиратство будет цвести и пахнуть. Все компании запрограммированы на автоматическое принятие всех входящих копирайт-запросов, и, пока мафия их не взломает, ситуация не поменяется. Но дело-то не в этом – дело в масштабах. В итоге мафия ну никак не сможет остановить раздачу контента. Пэм сможет урвать с процесса долю, если поймет принцип, но она не поймет. Она же верный адепт классической экономики – верит, что только при дефиците ресурсов они смогут как-то распределяться. Но у информации ведь принцип работы иной. Дело в том, что люди смогут свободно слушать ретро – и вместо командной системы советского образца моя сеть выступает брандмауэром, служащим для защиты свободы интеллектуальной собственности.

– Ох, Манфред, какой же ты все-таки бесповоротный идеалист. – Аннет поглаживает его плечи. – И все ради чего – ради музыки?

– Не только ради нее. Едва у человечества появится функциональный искусственный интеллект, едва первые человеческие сознания подвергнутся выгрузке в Сеть, назреет тут же вопрос: как защитить их от юридических поползновений? Благодаря Джанни я теперь вижу как.

Он все еще объясняет ей, как заложить основы трансчеловеческого взрыва, который должен произойти в начале следующего десятилетия, когда она берет его на руки, несет в свою спальню и совершает над ним возмутительные акты интимной близости. Но в этом нет ничего плохого. В этом десятилетии он все еще – человек. И это пройдет, понимает бо́льшая часть его метакортекса и уплывает в Сеть обдумывать глобальнейшие вопросы, оставляя слабую плоть наслаждаться моментом.

Имеется в виду проблема перепроизводства рождественской атрибутики, когда огромное количество игрушек и украшений после праздников отправляется на свалку.

Импровизация на тему «крылатой фразы», впервые произнесенной Мэй Уэст (1893–1980) – американской актрисой, известной своими меткими выражениями. Фразу «Это пистолет в вашем кармане или вы просто рады меня видеть?» она произнесла в адрес полицейского, который встречал ее в феврале 1936 года на железнодорожном вокзале Лос-Анджелеса после прибытия из Чикаго. Эти же слова она также произнесла в двух своих фильмах – «Она была неправа» (1933) и «Секстет» (1978).

Гоночные соревнования на максимальное ускорение по прямому участку дороги (от англ. to drag – тащить, волочиться).

Феджин – главарь шайки малолетних воров, персонаж романа «Оливер Твист» Чарльза Диккенса.

TGV (сокр. фр. Train à Grande Vitesse, скоростной поезд) – французская сеть скоростных электропоездов, разработанная GEC-Alsthom (ныне Alstom) и национальным французским железнодорожным оператором SNCF.

Пожалуйста (фр.).

В прошлом (фр.).

Маре́ (фр. le Marais – букв. «трясина») – исторический район и квартал Парижа на правом берегу Сены.

Национальный скандинавский алкогольный напиток крепостью 37,5–50°. Название напитка происходит от латинского выражения aqua vitae, что переводится как «живая вода».

Тьюринг-полнота – фундаментальное понятие в информатике, свойство системы при некотором простом представлении ввода и вывода реализовать любую вычислимую функцию.

Один из первых компьютерных симуляторов эволюции. Игровое поле представляет собой доску, разделенную на клетки, «живые» или «мертвые», развивающиеся по простейшим правилам, но при этом представляющие базовый эволюционный процесс на наглядном примере.

Широкий класс вычислительных методов, позволяющих исследовать численные характеристики системы путем многократного моделирования со случайным выбором исходных параметров. Необходимая полнота представления об исследуемых свойствах системы и о ее работе получается как путем увеличения числа модельных экспериментов, так и путем выбора более эффективного алгоритма генерирования набора исходных параметров.

Ну конечно (фр.).

Здесь уместна отсылка на ряд критических статей, появившихся в советской прессе в начале пятидесятых, например «Кибернетика – наука мракобесов» М. Ярошевского («Литературная газета» от 5 апреля 1952 года, № 42 (2915), стр. 4) и «Тоска по механическим солдатам» («Техника – молодежи», август, 1952, стр. 34). Однако на уровне ЦК подобные обвинения никогда не выносились, и «вычислительное дело» в СССР стремительно развивалось в упомянутый временной период.

Городскую квартиру (фр.).

DMCA (англ. Digital Millennium Copyright Act) – закон, дополняющий законодательство США в области авторского права директивами, учитывающими современные технические достижения в области копирования и распространения информации. Разработан Марсией Уилбур и принят в декабре 2000 года.

«Все проходит, и это пройдет» – слова на перстне библейского царя Соломона.