Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 2. Каждому человеку нужно, чтобы было куда пойти
Весенний вид неба вчера меня обманул. Наутро, когда я вышел из метро на станции «Аббес», внезапно обрушился ливень, и всех, кто там фотографировался перед оформленной в стиле бель-эпок вывеской «Métropolitan», буквально смело оттуда, как пестрое конфетти. С визгом и хохотом все кинулись спасаться и укрылись в одном из близлежащих кафе, где к этому времени собралось уже довольно много посетителей.
Я тоже спрятался от дождя в каком-то подъезде и, когда ливень утих, направился к Cimetière de Montmartre. Моя рука непроизвольно прикоснулась к груди: я проверил, что письмо, спрятанное во внутреннем кармане кожаной куртки, по-прежнему там, на месте.
Как ни странно, я чувствовал себя сегодня бодрее обычного. Мне было приятно сознавать, что обещанное Элен письмо наконец-то написано, хотя, казалось бы, это ничего не меняло. Неужели письмо к ней вызвало какой-то катарсический эффект? Во всяком случае, в эту ночь я не просыпался в четыре часа утра, как это часто случалось в последние месяцы. Я даже возненавидел предрассветные часы за то, что мысли, как злые духи, теснили мне грудь, а тьма разъедала душу.
– Что ты сегодня будешь делать, папа? – спросил за завтраком Артюр, с интересом подняв на меня глаза и оторвавшись от булочки и чашки с горячим шоколадом, которую держал обеими руками. Раньше он об этом никогда не спрашивал. Может быть, дети действительно наделены особым чутьем на происходящее, как утверждает моя матушка.
Взглянув на его измазанный в какао ротик, я улыбнулся.
– Я пойду сегодня к maman, – сказал я.
– О! Возьмешь меня с собой?
– Нет, не сегодня, Артюр. Тебе же надо идти в детский сад.
– Ну пожалуйста!
– Нет, родной мой, в следующий раз.
Сегодня я иду с особой миссией, и ничто не должно мне помешать.
Отведя Артюра в детский сад, где меня встретили сочувственные взгляды жалостливых воспитательниц – для них я был несчастный отец, у которого рано умерла жена и которому прощалось, если он вечером опаздывал за ребенком, – я сел на поезд двенадцатой линии, и тот довез меня через сеть подземных путей до Монмартра. Кладбище на севере Парижа для меня, обитателя района Сен-Жермен, было отнюдь не ближний свет, что, наверное, и к лучшему: будь расстояние поменьше, я бы, наверное, дневал и ночевал на кладбище. А так поездка через темные туннели в покачивающемся вагоне метро становилась для меня небольшим путешествием в другой мир, полный тишины и зелени.
Здесь, среди ветшающих статуй и глубоко погрузившихся в землю надгробий, покрывшихся патиной забвения, и свежих цветов, бросающихся в глаза яркостью красок, которым тоже суждено было побледнеть, увядая, время утратило свое значение и Земля замерла в неподвижности.
Я и сам невольно замедлил шаг, миновав входные ворота и очутившись в безлюдных аллеях. В лужах отражались бегущие облака. Пройдя несколько шагов по аллее Гектора Берлиоза, я кивком поздоровался с кладбищенским садовником: тот шел мне навстречу с граблями через плечо, а затем свернул направо, на авеню Монтебелло, а оттуда на узенькую дорожку, высматривая впереди высокий старый каштан. Скоро он зацветет, разливая вокруг чудесный аромат. Я невольно потрогал нагрудный карман, где все еще лежал каштан, подобранный мною с земли в день похорон: гладкая его скорлупа коснулась ладони утешительно, как маленький якорь надежды.
Я бросил взгляд влево: вдалеке за зелеными кустами и рядами надгробий, сливавшихся в одну сплошную поверхность, должна была находиться могила Гейне. Уж не помню точно, что привело меня тогда на кладбище Монмартра. До этого мне почти не приходилось бывать в 18-м округе, столь притягательном для туристов благодаря базилике Сакре-Кёр, открывающейся внизу панораме Парижа и переплетению улочек, тянущихся вверх и вниз по склону холма. Кажется, это мой друг Александр сказал, что хотя бы раз в жизни непременно нужно побывать на кладбище Монмартра – хотя бы ради могилы Марии Дюплесси, или Альфонсины Плесси, более известной как «дама с камелиями», чью несчастную любовь увековечил в своем романе Александр Дюма.
В тот майский день, который, казалось, был так давно, что с тех пор прошла целая вечность, я не спеша брел по аллее мимо ветшающих склепов, своими колоннами и островерхими крышами напоминающих маленькие домики. Погруженный в размышления, я искал глазами могилу «дамы с камелиями». Но до нее я так и не дошел: по пути что-то привлекло мой взгляд. Это была блеснувшая на солнце кудрявая медно-рыжая головка, подобно вечернему облачку маячившая над могильными плитами. Подойдя ближе, я увидел девушку, одетую в зеленое платье, она остановилась перед бюстом Генриха Гейне и благоговейно склонилась над мраморной плитой с начертанными на ней стихами. Она прижимала к груди портфельчик, а голову немного наклонила к плечу, и я тут же влюбился в ее нежные алые губы и вздернутый носик, усыпанный веснушками. Я тихонько подошел и стал рядом, тоже склонив голову к плечу, и вполголоса прочитал стихи немецкого поэта, который обрел здесь свое последнее пристанище:
Девушка обернулась и с любопытством оглядела меня. Она была высокая, почти одного со мной роста.
– Красиво, да? – произнесла она затем.
Я кивнул. Вряд ли то, как я прочитал, прозвучало так уж красиво при моем-то убогом немецком.
– Вы тоже любите стихи Генриха Гейне?
Она произнесла это имя с французским акцентом и так нежно, словно это был любимый родственник: Анри Эн.
– Очень, – сказал я, покривив душой, потому что прежде, можно сказать, совсем не знал его стихов.
– Я очень люблю Генриха Гейне, – заявила она горячо. – Один из последних лириков романтизма. – Она улыбнулась. – Я пишу диссертацию о Гейне и романтической иронии.
– О, как интересно!
– Ему, бедному, досталась нелегкая судьба. Он был болен и жил изгнанником. Поневоле обратишься к иронии. Надо же как-то защищаться, верно? А он тем не менее писал такие прекрасные стихи!
Она задумчиво посмотрела на мраморный бюст, изображавший человека с довольно мизантропическим выражением лица.
– Я рада, что он тут обрел место последнего упокоения, а не под немецкими липами: там его все равно не понимали. А тут он хотя бы рядом с Матильдой. Это была его последняя воля – чтобы его похоронили на кладбище Монмартра. Вы об этом слышали?
Я покачал головой:
– Нет, но могу его понять. Я бы тоже согласился быть здесь похороненным, когда умру. Это очень уютное местечко.
– Да, – сказала она задумчиво, – я бы тоже хотела, чтобы меня здесь похоронили, когда я умру. Я люблю это кладбище.
Где-то защебетала птичка. Свет просачивался сквозь деревья, на дорожке, где мы с ней стояли, заплясали солнечные зайчики.
– Но в такой прекрасный день незачем думать о смерти, – сказал я и решился пойти на приступ. – Не хотите выпить со мной чашечку кофе? Мне было бы очень интересно узнать побольше о вашем друге Генрихе Гейне и о романтической иронии.
– Так-так… И, как я догадываюсь, заодно и обо мне, да? – ответила она, бросив на меня лукавый взгляд.
Она сразу разгадала мой маневр. Я улыбнулся, понимая, что моя хитрость раскрыта:
– Главное, о вас.
Так я познакомился с Элен. На кладбище. Мы охотно рассказывали об этом как о забавном случае. Но в тот майский день, когда мы грелись на солнце, вытянув ноги и всячески дурачась, я и подумать не мог, что всего через несколько лет действительно буду приходить сюда на ее могилу.
Дойдя до могилы Элен, я обнаружил, что промочил ноги. Погруженный в воспоминания, я нечаянно наступил в лужу, где плавало несколько окурков.
Перед узким светлым надгробием с бронзовым рельефом в виде ангельской головки, которая была изображена в профиль и имела черты Элен, лежал букет незабудок. Кто мог их принести?
Я огляделся по сторонам, но не увидел никого поблизости. Я выдернул несколько листьев каштана, застрявших в зелени плюща, которым была покрыта могила, и с тоской окинул взглядом мраморный памятник, на котором золотыми буквами были выгравированы имя Элен и даты ее рождения и смерти, а под ними четыре строчки, которые всегда будут напоминать мне о нашей первой встрече:
Когда-нибудь мы снова будем вместе. Я не назвал бы себя особенно верующим человеком, но всей душой на это надеялся. Может быть, мы будем летать с ней, как два облака, или, как два дерева, сплетемся под землей корнями в вечном объятии. Кто знает? Никто еще не возвращался из царства мертвых, чтобы поведать нам о том, что происходит с человеком после того, как жизнь в нем угаснет; так что человеческий разум становится перед этим в тупик и дальше начинается сплошная неизвестность, надежда и умозрительные представления, которые указывают либо в ничто, либо оставляют нам веру в то, что за пределами земной жизни что-то есть, что-то еще может быть.
– Элен, – сказал я шепотом. – Знать бы, как ты там!
Я нежно провел ладонью по ангельскому лику и ощутил комок в горле.
– Видишь, я сдержал обещание. А теперь смотри внимательно.
Я вынул письмо из куртки, еще раз на всякий случай огляделся и только после этого опустился на колени и нащупал позади памятника, в самом низу, то место, куда надо было нажать, чтобы сработал секретный механизм и открылась дверца встроенного там тайничка. В тайничке должно было хватить места для тридцати трех писем, которые останутся в нем на вечное хранение. Каменная дверца щелкнула и открылась, и, быстро положив внутрь свой конверт, я снова ее захлопнул.
Никто, кроме моего прекрасного ангела, устремившего вдаль отрешенный взгляд, и каменотеса, который выполнил мой заказ и которого я вряд ли еще когда-нибудь в жизни встречу, не узнает о маленькой сокровищнице, приготовленной мной для писем к Элен. Я очень гордился своей придумкой, теперь я мог складывать свои письма в секретный почтовый ящик, а главное, нашел для них такое место, которое существовало в реальной действительности.
Каждому человеку нужно такое место, куда он может прийти, чтобы навестить милого умершего, подумалось мне. И еще я подумал, что люди, наверное, потому и устраивают кладбища. Разумеется, можно держать на столе фотографию и перед ней ставить свечку, но это все же совсем другое, это не место, куда можно прийти и где покоится родной человек.
Тут я вздрогнул, услышав шорох в кустах. Обернувшись, я пристально оглядел кладбище. Из-за одного ветхого надгробия выскочила рыжая полосатая кошка, бросившаяся догонять листок, раньше положенного сорванный ветром с дерева. Я облегченно рассмеялся. Я никому не рассказывал о странном пожелании Элен, даже мой друг Александр ничего не знал про эти письма.
Когда я чуть позже покидал кладбище и шел, глядя себе под ноги, то чуть не столкнулся с белокурой женщиной: она неожиданно вышла мне навстречу с одной из боковых дорожек. Это была Катрин.
– Надо же – Катрин! Ты-то что тут делаешь?
– Полагаю, то же, что и ты, – смущенно ответила она. – Ходила на могилу.
– Ну да… Я тоже, – согласился я с очевидным.
Мы оба чувствовали себя неловко и не находили что сказать. Случайная встреча на кладбище – это вам все-таки не то же самое, что встреча в кафе или в подъезде дома. Возможно, дело в том, что каждый предпочитает побыть со своим горем наедине.
– Очень красивое получилось надгробие, – сказала она наконец. – В особенности ангел.
Я кивнул:
– Да. – И чтобы еще что-то сказать, спросил: – Это ты принесла незабудки?
На это кивнула она:
– Там еще лежали старые цветы, но они уже сильно подвяли. Я их выбросила. Надеюсь, что это ничего. Этот дождик…
Она снова пожала плечами, как бы извиняясь.
– Конечно же ничего, – сказал я, великодушно улыбнувшись.
Мне не хотелось выглядеть так, словно я претендую на монопольное право в отношении могилы Элен. В конце концов, каждый может постоять у могилы, для этого и созданы кладбища. Мертвые даже посторонним людям не могут запретить подходить к их могилам и класть на них цветы или фотографировать, а Катрин была подругой Элен.
– Ты как сюда – на метро? Поехали вместе домой? Или зайдем куда-нибудь выпить чашечку кофе? У меня сегодня с утра нет уроков. – Она убрала с лица выбившуюся прядь и опять грустно взглянула на меня затуманенным взором.
– В другой раз с удовольствием. Сегодня у меня назначена встреча. С Александром, – поторопился я извиниться; мне даже не пришлось врать.
– Ну ладно тогда, – сказала она и, помедлив в нерешительности, спросила: – Ну а как ты-то сам? Более или менее ничего?
– Более или менее, – сказал я, не вдаваясь в подробности.
– Ты знаешь, что всегда можешь оставить у меня Артюра. Он очень любит играть с Зази. – Затем она улыбнулась. – Мы могли бы как-нибудь вечерком вместе поужинать, я приготовила бы что-нибудь вкусненькое. Я понимаю, что у тебя сейчас тяжелое время. Мы все…
Ее миндалевидные глаза заблестели, и я испугался, что она вот-вот расплачется.
– Я знаю. Спасибо, Катрин. А теперь мне пора. Ну, пока…
И я удрал, махнув ей тем неопределенным жестом, который с одинаковым успехом мог означать все или ничего. Конечно, это был невежливый поступок, но я без лишних церемоний оставил ее одну среди улицы и, чувствуя спиной разочарованный взгляд, которым она меня проводила, скрылся, нырнув в многолюдные толпы, запрудившие узенькие улочки, ведущие на площадь Аббес.