Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 1. Руби
Это было похоже на какой-то очень странный сон: она стояла здесь, на палубе парохода, над головой – голубое небо и солнце, отражавшееся от поверхности моря бесчисленной бриллиантовой россыпью. Справа от нее – серые покрытые шифером крыши маленького городка, как-то виновато прижавшегося к подножию этих величественных утесов, – она никак не ожидала, что скалы окажутся такими высокими и такими ослепительно-белыми.
Как-то не верилось, что она впервые в жизни вот-вот покинет берега Англии. Она вовсе не искала и, уж конечно, не желала подобного приключения. С какой стати ей пересекать эту ненадежную полоску воды, этот Ла-Манш, чтобы повидать страну, которую совсем недавно целых четыре года буквально разрывали на части ужасающие трагические события? Ей всего двадцать один год, и она считала, что в ее короткой жизни и так было более чем достаточно трагизма. К чему еще какая-то новая опасность, новая сердечная боль? Нет уж, избавьте!
Теперь, когда наступил мир, единственное, чего ей хотелось, – жить спокойной, упорядоченной жизнью и в память о своем любимом работать, пытаясь искренне поддерживать тех, кто, как и она сама, скорбит о погибших близких. Боже, боже, как же их много таких! Трагедия не обошла стороной ни одну семью. Но теперь она будет держать эмоции в узде и никому больше не позволит разбить ей сердце. «Это лучшее, что я могу сделать, – писала она в своем дневнике, – единственное, что я могу сделать теперь, когда он отдал свою жизнь за наше будущее, за то, чтобы спасти нас от этих гуннов. Что еще мы можем сделать, чтобы все это имело какой-то смысл?»
Когда однажды в начале июня, после того как подали чай, его родители усадили ее в одно из своих мягких кресел и торжественно вручили брошюру компании «Томас Кук», она сначала подумала, что это какая-то шутка.
«Туры по полям сражений в Бельгии и Франции», – прочла она вслух. Кому захочется ехать и глазеть на такое?..
Она заметила, как вздрогнула Айви, и слова застыли у нее на губах. Ее свекровь была слабой, хрупкой, как хрустальная ваза, и она не могла смириться с тем, что ее единственный сын мертв. С тех пор как Руби узнала эту семью – а это казалось целой вечностью, – Айви никогда не проявляла общительности и отличалась слабым здоровьем.
Когда Руби только начала с ним встречаться, ей показалось довольно странным, что он редко приглашает ее к себе домой. «Маме немного нездоровится», – обычно говорил он. Или: «Она жалуется, что я ей мешаю». Сейчас же от Айви и вовсе осталась только тень. От недостатка свежего воздуха она была бледная как привидение. Почти все время она проводила в постели или просто не выходила из своей спальни.
Руби и Берти познакомились в школе и были друзьями до тех пор, пока однажды, когда они вместе возвращались домой, он украдкой не взял ее за руку. Они не остановились, не произнесли ни слова – просто продолжали идти молча. Но тепло его прикосновения электрическим разрядом пробежало по ее руке до самого плеча, и она отчетливо поняла, что останется с этим мальчиком на всю жизнь. «Я люблю Берти Бартона!» – написала она в тот же вечер в своем дневнике и обвела эти слова кривоватым кругом из сердечек, нарисовав их красным карандашом. Она писала это снова и снова на своем пенале, в школьной тетрадке, на списке покупок, на внутренней стороне запястья. Никто никогда не сомневался, что Руби любит Берти, а он – ее.
А вскоре после этого случилась трагедия. На ее отца, бригадира в компании по строительству лодок в их маленьком городке графства Суффолк, рухнул корабельный двигатель, сорвавшийся с подъемного крана. Отец погиб мгновенно. Последующие несколько дней девочка помнила плохо. Матери рядом с ней не было – та была так опустошена, так поглощена своим горем, что у нее не хватало сил утешать Руби.
Все, что она сейчас помнила, – это то, что Берти всегда был рядом с ней, обнимал ее, когда она плакала, бесконечно заваривал чай с большим количеством сахара, выводил ее на прогулки, чтобы отвлечь ее своими историями о природе: какая птица и какую песню пела; в каких местах предпочитают расти те или иные цветы и как их цветение точно совпадает по времени с появлением определенных насекомых; какие норы в земле роют барсук, лиса или кролик. В ее представлении он почти в одночасье превратился из подростка-школяра в настоящего мужчину.
От дружеских похлопываний по плечу и прогулок за ручку они вскоре перешли к несмелым поцелуям, жарким тайным объятиям за садовым сараем, и вскоре он признался ей в любви. Однажды, когда они сидели дома одни, он опустился на одно колено и преподнес ей обручальное кольцо с бриллиантом, на покупку которого, как виновато признался сам Берти, ему одолжил денег отец.
Ее Берти стал для нее целым миром. Она никогда не смотрела на других парней и была уверена, что никогда и не взглянет. Он тоже утверждал, что она была единственной девушкой для него на веки вечные. «Берти и Руби, навсегда!» – писала она огромными буквами на свежей странице в своем дневнике, окружая слова еще большим количеством сердечек.
Они идеально подходили во всех отношениях: физически очень похожие, оба с вьющимися темно-русыми волосами и веснушчатой кожей – не слишком красивые, но и не уродливые, просто «нормальные», как он любил говорить. Подходящая пара нормальных людей. Он говорил, что ее карие глаза были как имбирное вино; она же утверждала, что его глаза цветом больше напоминают лесной орех. Они оба любили танцевать, гулять, а по вечерам рассказывать всякие глупые истории и играть в карты в пабе в компании близких друзей. И конечно, они собирались жить долго и счастливо. Ей и представить было трудно, что все может обернуться иначе.
Когда на городской доске объявлений развесили уведомления о наборе добровольцев, она умоляла его не идти в армию. Но потом ситуация стала серьезнее, все молодые люди пошли на фронт, и она заставила его пообещать, что он вернется к ней живым и здоровым. Верный своему слову, он дважды возвращался в отпуск после учений. Он изменился: казалось, он вырос на несколько сантиметров и, безусловно, стал сильнее физически, у него налились мышцы, которых она никогда прежде не замечала. Берти-шутник исчез; он стал более серьезным и вдумчивым и изо всех сил старался как можно активнее общаться с окружающими. В помещении он ощущал беспокойство и дискомфорт.
Казалось, он расслаблялся, только когда они с Руби гуляли по лесам и полям. И все же, как бы осторожно она ни задавала свои вопросы, он по-прежнему отказывался говорить о том, чем занимался все это время. Только в самый последний момент он проговорился, что это его последний отпуск в ближайшем будущем: их куда-то надолго отправляют. Он не сказал, куда именно.
Они поженились в понедельник, накануне его отъезда, в местном муниципалитете, церемония вышла спешной, скомканной. Ее мать всю жизнь откладывала деньги на этот случай, и, когда увидела дочь в свадебном платье, разрыдалась. «Война или не война, а у вас будет день, который вы запомните на всю свою жизнь!» – сказала она.
Какой это выдался день! Яркое солнышко, пушистые белые облака, повсюду – улыбки друзей. И такая радость переполняла все ее естество, что казалось, еще чуть-чуть, и она лопнет. А те две ночи в отеле «Милл» – их «медовый месяц» – были самыми счастливыми в ее жизни. Хотя вначале они отчаянно смущались друг друга, она открыла в себе новый мир страсти, невыразимого блаженства, которое как будто ждало своего часа все ее детские годы. Теперь она чувствовала всю полноту жизни.
Днем они гуляли по заливным лугам, останавливались и наблюдали за странными коричневыми рыбинами, томно плывущими против течения реки, или слушали песни жаворонка над головой, а однажды даже заметили, как среди ветвей синей вспышкой мелькнул зимородок.
– Хочется, чтобы это никогда не заканчивалось, – вздохнула она, чувствуя, как от радости кружится голова. – Пожалуйста, не покидай меня, Берти. Я жить без тебя не могу.
– Я скоро вернусь, обещаю, – сказал он, и она поверила.
Когда он ушел, Руби запретила себе переживать. Она решила быть сильной и не унывать. В конце концов, именно об этом он ее просил. Он выполнял свой долг перед королем и страной и поклялся, положа руку на сердце, что будет избегать опасности. Конечно, она скучала по нему, конечно, каждый вечер засыпала в слезах. Но она верила, что скоро он вернется домой, это неизбежно – Берти никогда не нарушал своих обещаний.
Поэтому, когда пять месяцев спустя она получила телеграмму, а потом стандартный армейский формуляр Б104-83, датированный сентябрем 1917 года, гласивший: «С прискорбием сообщаем вам, что ваш муж, Альберт Бартон, пропал без вести в битве при Пашендейле», – она убедила себя, что с ним просто временно нельзя связаться. Поспешно возведя воображаемую стену вокруг сердца, Руби не позволяла себе думать о другом исходе. «Берти обещал вернуться домой целым и невредимым, а он всегда держит свои обещания», – писала она. Он очень скоро появится. Она буквально слышала, как он говорит офицеру: «Я просто покурить выходил, господин офицер. Вы по мне не соскучились?» В школе ему часто попадало за дерзость.
Она сохраняла спокойствие и продолжала работать, как призывали правительственные плакаты. Каждый день заставляла себя тщательно одеваться, съедать то, что так заботливо готовила для нее мать, хоть вся еда для нее сейчас на вкус была как картон. По дороге на работу она механически кивала знакомым прохожим, обменивалась ничего не значащими вежливыми замечаниями о погоде. Добравшись до рабочего места, она, как всегда, прилежно выполняла свои обязанности, улыбка, как приклеенная, не сходила с ее лица, и она надеялась, что ни коллеги, ни клиенты не спросят ее о муже.
Тем не менее слухи, разумеется, поползли. В конце концов, он был сыном хозяина «Хоупгудз», магазина женской и мужской одежды на центральной улице, где она работала в отделе галантерейных товаров. После первой волны выражений сочувствия коллеги научились не упоминать его имени. Такого рода новости стали почти обычным явлением.
Но шли месяцы, а известий все не было. Защитная стена Руби дала трещину и постепенно начала разрушаться. Молодая женщина погружалась в бездну горя и вины, испытывая при этом почти физически ощутимую агонию, от которой не было спасения. Она словно оказалась на дне колодца, со всех сторон окруженная темнотой, и только где-то далеко вверху виднелся проблеск света, настолько высоко, что до него нельзя было дотянуться и не было никаких сил взобраться. Бывали дни, когда она чувствовала, что просто не может так дальше жить, и, прогуливаясь вдоль реки, представляла себе, как, пробираясь через вязкий ил, отдается на волю холодного, бессердечного течения. Но она так и не набралась смелости. Ее мать-вдова, все еще не отойдя от собственной утраты, случившейся всего несколько лет назад, как могла старалась утешить дочь. Но ничто не облегчало боль.
Постепенно друзья Руби один за другим отстранились от нее, сталкиваясь с постоянными ее отказами встречаться с ними в их когда-то тесной компании, и вскоре вообще прекратили приглашать ее или даже звонить. Она перестала вести дневник, потому что не могла придумать, о чем писать. Чувствовала себя пустой оболочкой, раковиной, выбеленной солнцем и соленой водой, вроде тех, которые можно найти на пляже. Трудно представить, что когда-то внутри нее скрывался живой организм. Руби уже не помнила, когда в последний раз смеялась.
Но как она могла жить иначе? Без Берти она словно лишилась половины себя. Она не чувствовала себя живой. Она не испытывала никакого удовольствия от всего, что нравилось им делать вместе: ходить в паб, в кино. На танцы или на прогулки в лес. Она носила только черные или угольно-серые платья. Берти принес величайшую жертву, рассуждала она. Как по-другому она могла почтить его память? Если она будет носить что-то светлое, казалось ей, она оскорбит память мужа. «Так будет продолжаться всю мою жизнь до самой смерти. Только так и должно быть».
Регулярные визиты к его родителям только обостряли их совместное переживание утраты и общее горе. При виде того, как убивается его мать и как стоически страдает отец, у Руби разрывалось сердце. Она выходила от них измученная, как будто дополнительно взваливала на свои плечи бремя и их потери. Покидая их слишком жаркий и душный дом, она запрокидывала голову вверх и жадно глубоко дышала, словно пытаясь черпать силы из свежего воздуха. Шаг за шагом, говорила она себе, день за днем. Скоро станет легче.
Однако легче не становилось. Горе было по-прежнему таким невыносимым, что иногда перехватывало дух и на работе приходилось прятаться в дамской комнате, до тех пор пока ей не удавалось справиться с собой. Со временем ей удалось научиться делать вид, что все в порядке, день ото дня она набиралась опыта в том, как предстать перед миром с открытым лицом. Сначала эта маска была очень непрочной, настолько хрупкой, что грозила разлететься на куски при малейшем неосторожном слове или воспоминании. Но прошли дни, а затем недели и месяцы, и маскировка стала прочнее. И вот теперь, спустя два года, ее личина стала почти естественным выражением ее настоящего «я». В действительности же Руби уже не была уверена, кто она на самом деле.
Однако она точно знала, что никогда не предаст память мужа. Как это случилось однажды, словно в приступе безумия, с мужчиной, которого она ни прежде, ни после ни разу не видела. Но саднящее чувство вины обжигало ее сердце болью, которая, как она чувствовала, никогда не утихнет.
Она рассматривала визиты к родственникам мужа два раза в неделю как свой долг перед Берти, долг, который она готова нести всю оставшуюся жизнь. В конце концов, она все еще была его женой и навсегда ею останется. Мистер и миссис Бартон часто называли ее «нашей дочерью». Кто у них еще остался теперь, когда его не стало?
Но разговаривать с ними всегда было трудно. Айви казалась хрупкой как тростинка, как пуховая головка чертополоха, которую может сдуть одно неосторожное движение. Альберт-старший – неизменно угрюмый и необщительный, но, по крайней мере, он был тверд и предсказуем. Однако она никогда не могла даже представить себе подобную ситуацию: эту брошюрку «Томаса Кука» и это выражение ожидания на их лицах – такое торжественное и печальное.
– У нас есть хорошие друзья, которые ездили в один из таких туров, – сказал свекор, и она чуть расслабилась. Возможно, брошюра была просто предлогом для разговора. – Они рекомендовали его нам. Понимаешь, они нашли могилу своего сына. Сказали, что это было очень трудно, но принесло им огромное утешение.
– Вы рассматриваете эту поездку для себя? – спросила она.
– Мы думали об этом, но… – Он слегка качнул головой в сторону жены, которая молча вытирала глаза кружевным платочком. – Мы подумали, – он замолчал на мгновение, – может быть, ты съездишь от нашего имени?..
«Они спятили, – подумала Руби. – Чтобы я одна путешествовала по полям сражений?! Бродила по окопам, искала его останки вместе с толпой праздных туристов? Это не просто безумие, это весьма неприятно».
– Чтобы отдать дань уважения как член семьи, – продолжал Альберт. – Поскольку у него нет могилы, как ты знаешь.
О, она прекрасно это знала. Тело Берти так и не нашли. И это было тяжелее всего: не знать, как он погиб, не представлять, где он лежит. Ей все еще снились кошмары, навеянные фотографиями в «Иллюстрированных лондонских новостях», на которые она могла смотреть только краем глаза. Она представляла, как его тело, переплетенное с другими телами, гниет в грязной развороченной воронке где-то под Ипром. Она снова вернулась к брошюре, но предложения расплывались у нее перед глазами. Она любила Берти, конечно, любила. Но это – уже слишком. Просто невыносимо видеть собственными глазами то ужасное место!
– Моя дорогая! – окликнул ее Альберт. – Ты ведь согласишься?
– Я, право, не думаю, что я… – начала она, но тут же замолчала, не в силах подобрать нужные слова. Ну не могут же они, в самом деле, просить ее поехать одной в эти жуткие места?
– Ты же слышала эти сообщения, верно? – прошептала Айви в повисшей тишине.
Знакомый рефрен. В течение нескольких месяцев после объявления мира, почти в каждое посещение дома Бартонов, ей демонстрировали вырезку из газеты: фотографии солдат, которым чудом удалось вернуться. Они были похожи на скелеты, но все же выжили. Им удавалось сбежать из лагерей для военнопленных, пройти сотни миль из самой Германии. Другие прятались по лесам Фландрии многие месяцы или даже годы, боялись, что дома их обвинят в дезертирстве. Потом ее втягивали в рассуждения о том, что могло случиться с Берти, – возможно, его взяли в плен или просто ранили. Может, ему помогла какая-нибудь бельгийская семья, которая до сих пор заботится о его безопасности. И, быть может, однажды он сможет вернуться домой.
И хотя она знала, что это было крайне маловероятно, после таких разговоров ей иногда снилось, как из дыма битвы к ней выходит какой-то простоволосый человек в разорванном мундире, с почерневшим от копоти лицом. И вдруг это лицо расплывается в знакомой, любимой улыбке, и она, ошеломленно ахнув, кидается к нему.
Она просыпалась, плакала, смотрела сквозь щель в шторах, как всходит солнце, слушала, как птицы распеваются, готовясь к утреннему хоровому выступлению: сначала лишь несмелый, невнятный щебет, потом трель одинокого черного дрозда, а затем все остальные в полный голос присоединялись к шумной оратории. За окном был все тот же жестокий мир, она по-прежнему в нем одна, а он – мертв. Единственный способ выжить – запереть сердце на замок.
К середине 1919 года сообщений о чудесных возвращениях стало поступать все меньше и меньше, и наконец, к облегчению Руби, они совсем иссякли. Ну вот теперь, надеялась Руби, Айви наконец смирится с тем, что ее сын никогда не вернется домой.
Но нет. Тетя Фло, родная тетка Берти, несколько месяцев назад ходила на сеанс к медиуму и спрашивала о племяннике. Медиум вещал какие-то банальности – это по словам Руби, а не тетушки Фло – о том, что Берти всегда будет с ними, и это было истолковано – неверно, по мнению Руби, – как указание, что каким-то образом он все еще на этом свете. Он был ранен, видимо, но сейчас выздоравливал в госпитале. Руби не верила ни слову. Если бы он был в госпитале, к этому времени они бы уже об этом услышали.
– Мы подумали, что, возможно, ты сможешь найти его, – пробормотала Айви, наклоняясь вперед и хватая Руби за руку. – Это так много значит для меня, дорогая. У меня просто нет сил жить дальше, не зная, жив ли он. Или, по крайней мере, я буду знать, где он покоится.
Это была нелепая идея, и Руби ни в коем случае не собиралась соглашаться ехать во Фландрию одна. Она непременно должна будет найти какой-то способ отказаться – мягко, чтобы не расстроить их еще больше. Пока же, притворившись заинтересованной, она пролистала брошюру.
– Это на четырнадцатой странице, тур, который, по нашему мнению, правильнее всего выбрать, – Альберт наклонился, помогая ей найти нужную страницу. – Не слишком дорого, и хватит времени прочувствовать атмосферу и посетить все те места, которые нужно посмотреть.
В проспекте говорилось:
Неделя в Остенде. С экскурсиями в Ипр и на бельгийские поля сражений. Отправление из Лондона каждый вторник, четверг и субботу. В стоимость входят: проездные билеты (вагон третьего класса железной дороги, каюта парохода второго класса); семь дней полного пансиона с питанием в кафе, включающем завтрак, обед и ужин; кровать в частном отеле; проезд в электрическом поезде до Зебрюгге и Ньюпорта. Все экскурсии – в сопровождении компетентного гида-лектора.
Прилагался подробный ежедневный маршрут. Стоимость «путешествия вторым классом и отеля второго класса» была тринадцать гиней.
– Но это целое состояние! – воскликнула Руби. – А еще и дополнительные траты… – Девушка быстро подсчитала в уме нужную сумму – она примерно равнялась ее трехмесячной зарплате.
– Не волнуйся, дорогая, мы уже обо всем договорились. – Альберт, казалось, читал ее мысли. – Конечно, мы сами заплатим за тебя и выделим деньги на карманные расходы.
– Я никак не могу…
– Сегодня утром я заходил к твоей матери и поговорил с ней, – продолжил свекор. – Я посчитал правильным сообщить ей, о чем мы собираемся попросить тебя, и хотел ее успокоить во всех отношениях.
На мгновение Руби почувствовала себя преданной. Почему мама не упомянула об этом? Но потом она вспомнила, что пришла сюда сразу после работы и домой не заходила.
– Но я никогда не ездила за границу, тем более в одиночку, – возразила она. – Я не владею французским, или на каком там языке говорят во Фландрии.
Альберт-старший выпрямил спину, откинувшись на спинку кресла, и на его лице появилось строгое, задумчивое выражение.
– Мы понимаем, что просим тебя совершить для нас очень трудное дело, дорогая, – сказал он. – Но ты взрослая, ответственная молодая женщина, к тому же ты будешь в надежных руках. «Томас Кук» – очень уважаемая компания. Ты будешь путешествовать в небольшой группе, и гид будет все время присматривать за тобой.
Она снова оторвалась от брошюры и встретила его взгляд, такой обеспокоенный, почти отчаянный. Только тогда она окончательно поняла, что он говорил совершенно серьезно. Ей вдруг стало не по себе, с трудом верилось в происходящее.
– Я связался с ними, чтобы во всем убедиться лично, – продолжал старик. – Я провожу тебя в Лондон, до вокзала Виктории, чтобы удостовериться, что тебя там встретит их представитель. Тебя там будут кормить, всячески опекать. Дорогая, – он наклонился так близко к Руби, что она почувствовала запах табака в его дыхании. – При иных обстоятельствах мы бы никогда не позволили тебе поехать туда. Ты нам слишком дорога.
– Можно мне подумать об этом несколько дней? – спросила она, с трудом выдавив улыбку. Она поговорит с матерью, убедит ту принять ее сторону, попросит отговорить их от этой безумной идеи.
– Конечно, моя милая, – Альберт встал со стула и взял ее за руку. Он впервые прикоснулся к невестке с того ужасного дня, когда пришла телеграмма, – тогда он обнял ее за плечи, утешая.
Он повернулся к Айви.
– Может, подогреешь чайник, дорогая? – После того как жена вышла из комнаты, он прошептал: – Я бы поехал с тобой, Руби, но ты же знаешь, она слишком слаба, чтобы оставаться одной целую неделю. И она отчаянно ждет каких-то новостей – хоть плохих, хоть хороших. Иначе она просто угаснет.
– Может, я останусь с Айви, а вы поедете вместо меня? – предложила она, с надеждой ожидая, что он на это ответит.
– Разумеется, я тоже это предлагал, но она настаивает, что не сможет обойтись без меня. Очевидно, я единственный, кто ее понимает. – Он запустил пальцы в редеющую шевелюру. Этот невольный жест на секунду выдал его раздражение и крайнюю усталость. Ведь ему приходилось нести тяжелое бремя.
Он доверительно склонился к Руби:
– К тому же мы подумали, дорогая моя девочка, что эта поездка и тебе принесет утешение. Наши друзья утверждают, что это очень уважаемая компания, молодой одинокой женщине ничего не будет угрожать. В их группе было несколько одиноких дам. Они лично представят нас своему гиду, бывшему армейскому майору, весьма достойному, по их словам, человеку.
Руби понимала, что это был эмоциональный шантаж, что ею манипулируют, но была не в силах сопротивляться.
– Ты кажешься такой сильной, и это так много значит для Айви, – продолжал свекор. – Ты ведь понимаешь, правда?
Но она вовсе не чувствовала в себе этой силы. Да, она могла держаться, день за днем выполняя привычные, обыденные действия. Но путешествовать одной в Бельгию? Ходить по полям сражений?
Его карие глаза, так похожие на глаза Берти, смотрели на нее с ласковой мольбой. Она не могла устоять перед этим взглядом и тогда, когда ее муж был жив, а сейчас ей казалось, что, откажись она выполнить просьбу его отца, это будет равносильно оскорблению памяти мужа, отрицанием самого факта его существования. Его родители в некотором роде возлагали на нее свои надежды, и меньше всего на свете она хотела причинить им еще больше страданий.
– Конечно, никто из нас никогда не оправится от случившегося. Но, возможно, если ты сможешь привезти что-то… – Альберт покачал головой, не находя слов. – Какую-то памятную вещь, не знаю… Может, открытку, цветок – что-нибудь! Это может облегчить ее душевную боль. Мы будем тебе очень благодарны.
– Когда это планируется? – спросила Руби. – Я обещала маме съездить куда-нибудь вместе с ней на несколько дней летом. Она хочет поехать к морю, тетя Мэй предложила остановиться в ее пляжном домике.
– Это будет всего неделя, и я подумал, что лучше всего в начале июля, когда море спокойное и переправа будет легкой. Я поговорю с миссис Т.
Она подумала, что нужно высказаться сейчас, до ухода, иначе они подумают, что она уже согласилась. Но именно в этот момент Айви вернулась из кухни с чайником, налила ей чаю и протянула чашку через стол с такой умоляющей улыбкой, что Руби не смогла заставить себя вымолвить хоть слово.
Тем же вечером она поговорила с матерью. Внезапно овдовев несколько лет назад, Мэри все же смогла начать новую жизнь: она занялась шитьем, чтобы заработать немного в дополнение к скромному доходу Руби. Она участвовала в работе женского института, пекла чудесные торты, обрабатывала огород, оставшийся после смерти супруга, научилась выращивать картофель, свеклу, бобы и салат, чтобы экономить на счетах за продукты.
За эти годы она стала для дочери лучшей подругой, наперсницей. Руби чувствовала, что мать – единственный человек, который действительно понимал, что она переживает, понимал ежедневную боль утраты.
– Я не хочу туда ехать, мама, – сказала она. – Мне это кажется просто отвратительным.
– Знаешь, они очень серьезно настроены, – Мэри протянула ей кружку какао. – Мистер Бартон заходил сегодня утром. Я торопилась на автобус, но он все равно сказал, зачем пришел. Айви убеждена, что Берти жив.
– Это все ее неугомонная сестра, та самая, которая ходила к медиуму, – со вздохом произнесла Руби, осторожно отодвигая в сторонку молочную пенку тыльной стороной чайной ложки.
– Решение за тобой, родная. Я сказала ему, что решать только тебе.
– Если мне придется поехать, ты бы поехала со мной?
– Как мы можем себе это позволить?
– Мы могли бы попросить его заплатить еще и за тебя.
– Что ты, детка! Я не хочу, чтобы мы были им должны. И потом я не могу оставлять работу так надолго, мы ведь собираемся принять предложение тети Мэй и отдохнуть в ее пляжном домике.
– Мне страшно, мам. Я боюсь этой грязи, этих окопов и всего такого. Боюсь, что вдруг найду его могилу.
Мэри отставила в сторону свою кружку, наклонилась и похлопала дочь по плечу:
– Кто знает, милая, может, это поможет.
Руби не была в этом уверена, хотя ей уже начало казаться, что у нее нет другого выбора, нужно выполнить свой долг перед родителями Берти. Ей придется выставить перед собой воображаемый непроницаемый щит и скрепя сердце сосредоточиться на том, чтобы выжить.
С приближением даты отъезда бедняжка старалась не думать о предстоящем испытании, но никак не могла справиться с тошнотой, поднимавшейся в желудке от страха и волнения.
После свадьбы Руби устроилась на работу продавцом в «Хоупгудз». Альберт унаследовал бизнес от отца Айви, и Берти тоже там работал, «изучая ведение дел». Предполагалось, что он возьмет бразды правления в свои руки, когда отец уйдет на покой.
– Я просто не смогу сидеть дома и бить баклуши, когда ты уедешь во Францию, – как-то сказала она Берти. – Ты не будешь возражать, если я найду работу? Я должна чувствовать, что делаю что-то для победы.
Тогда он улыбнулся ей – улыбка, от которой у нее таяло сердце, осветила его лицо, в уголках глаз стали заметнее гусиные лапки морщинок. Он притянул ее к себе и поцеловал в лоб.
– Руби, дорогая, делай что хочешь. Когда я вернусь домой и у нас появятся малыши, тогда и сможешь сидеть дома и ничего не делать.
Она хотела устроиться автобусным кондуктором в Ипсвиче, но вакансий там не оказалось. Ей предложили работу на военном заводе, но мать воспротивилась этому.
– Это так опасно! Я не могу потерять еще и тебя, детка! Почему бы тебе не спросить у мистера Бартона, не найдется ли у него в магазине местечка для тебя?
Так что последние три года она работала в отделе галантереи под руководством грозного менеджера Ады Тернер, вдовы, известной всем как миссис Т., которая была так предана своей работе, что казалось, у нее нет никаких иных интересов. Она никогда не говорила о семье, не рассказывала о том, где живет и чем занимается по выходным, но знала наизусть номер каждого из двухсот цветов нитей, знала, какая пряжа годится для тех или иных целей: для простой строчки, для толстого и грубого сукна, для обметывания и обтачивания, для вышивки, лоскутного шитья, – и всегда готова была порекомендовать красивые блестящие нити из чистого шелка для очень тонкой работы.
Она могла помочь клиенткам подобрать подходящую ткань для наряда, посоветовать, какой плотности подкладку использовать или как правильно выбрать змейку из нескольких десятков имеющихся в наличии, помочь им найти идеально подходящий вид и размер пуговиц из более сотни представленных образцов. Покупатели ее обожали.
Если по какой-то причине ее не было за прилавком, клиенты замирали над альбомами с образцами до ее возвращения. Когда она приходила и перехватывала на себя заказ, которым уже начала заниматься Руби, та часто чувствовала себя не у дел.
Поначалу миссис Т. и другие сотрудники отнеслись к Руби настороженно и даже с подозрением, ведь она была невесткой босса. Но она вела себя скромно, усердно работала и постепенно заслужила их доверие и уважение. Новая информация, которую Руби должна была усвоить, поначалу сбивала ее с толку, но со временем она приобрела нужные знания и неожиданно обнаружила, что ей нравится новая работа и знакомство со своими «завсегдатаями». Выкройки в альбомах одежды были настолько соблазнительными, что Руби и самой не терпелось их опробовать.
Она стряхнула пыль со старенькой маминой машинки «Зингер» и начала с самых простых предметов – нижних юбок и фартуков. Но вскоре осмелела, стала шить юбки и даже – совсем недавно – сшила жакет из зеленой шерстяной ткани, зауженный в талии вытачками по полочке и по спинке. Она в первый раз изменила черному цвету, который носила с тех ужасных дней 1917 года. Но и этот темно-зеленый цвет был достаточно мрачным, как ей казалось.
И сейчас, на палубе корабля, Руби была в том самом жакете, черной юбке, которую сшила к нему, и шляпке-колоколе, купленной в магазине со скидкой для персонала.
На ее руке висел летний плащ, который Альберт-старший вручил ей несколько дней назад.
– Тебе это может понадобиться, – сказал он. – Во Фландрии часто идут дожди.
Судя по этикетке знаменитой фирмы, он был пошит по последней моде из угольно-черной саржи. Руби и надеяться не смела, что у нее когда-нибудь будет такая роскошная и такая дорогая вещь. Как бы гордился ею Берти, думала она, глядя на свое отражение в витринах магазинов по дороге с работы и чувствуя, как приятно шуршит дорогая ткань вокруг икр.
Как ни парадоксально, бывали в ее жизни краткие моменты вроде этого, когда ее неожиданно охватывало ощущение счастья. Такие моменты заставляли еще острее прочувствовать глубину ее потери, раскачивали шаткое равновесие в ее душе, угрожая сорвать маску сдержанности. Она уже знала, что такие моменты сменялись еще более мощными приступами безнадежного отчаяния, когда боль потери, словно остро отточенный нож, пронзала сердце.
Прошло более двух лет с тех пор, как она в последний раз видела его, и, хотя любимое лицо все еще улыбалось ей с фотографии на прикроватной тумбочке и она целовала эту фотографию каждый вечер перед сном, она постепенно стала забывать самые важные детали: сладковатый запах его мыла для бритья, глубокий тембр его голоса, который, казалось, вибрировал в груди, бурлящую радость в его смехе. Как будто память защищала ее разум, размывая воспоминания о нем, делая его каким-то менее реальным. Ее мучило жгучее чувство вины за то, что образ мужчины, которого она любила на протяжении большей части своей жизни, медленно выцветал, стираясь из памяти. Вины за то, что она была по-прежнему жива, а он – нет.
Но все же не так сильно, как за то, что она предала его, пока он был еще жив.
Отец Берти сдержал свое слово. В назначенный день он заехал за ней на такси, оплатил железнодорожные билеты для них обоих до вокзала Виктория и купил ей чашку чая и сандвич. Во время путешествия он был более оживлен, чем последние несколько лет на ее памяти. Он обращал ее внимание на достопримечательности, мимо которых они проезжали, делился с ней планами по развитию магазина теперь, когда тень войны не нависала над ними дамокловым мечом, и щедро выдавал советы о том, как ей следует вести себя в поездке, в частности об осторожности в общении с незнакомцами. Казалось, он наслаждался этим перерывом в повседневной жизни, вдали от забот о магазине и о своей плачущей, испуганной жене.
На вокзале Виктория он быстро заметил представителя компании «Томас Кук».
– Я майор Уилсон. Зовите меня Джон. Буду рад видеть вас на борту, – пророкотал мужчина, энергично и крепко пожимая ее руку. Затем повернулся к Альберту: – Не беспокойтесь, сэр. Я наилучшим образом позабочусь о вашей невестке.
Майор был невысоким грубоватым мужчиной среднего возраста, с добродушной улыбкой, но гордый разворот плеч не оставлял сомнений, что он не потерпит дерзости. Выяснилось, что он провел двадцать лет в армии, в том числе несколько лет в окопах, потом получил ранение и теперь сильно хромал.
– Самое ужасное в моей жизни, – рассказывал он Руби, ожидая, пока соберутся остальные члены группы, – что пришлось оставить парней сражаться там с гуннами без меня. Это просто разбивало мне сердце. Армии не нужны такие калеки, как я, этакая ни на что не годная развалина, вы уж простите мой французский. – Он поморщился, похлопав себя по колену. – Так что, когда компания «Томас Кук» напечатала объявление, что им нужен гид-проводник, я увидел в этом свой шанс. Сопровождать таких достойных людей, как вы, по полям сражений, чтобы отдать дань уважения своим близким, – это лучший способ почтить память моих старых боевых друзей. И помогает мне во всем разобраться. Это ваш муж, не так ли? Погиб в битве при Пашендейле? Совсем молодой, я полагаю? – добавил он после небольшой паузы.
– Двадцать, – сказала она, стараясь справиться с дрожью в голосе. Майор смотрел, явно ожидая продолжения. – Он пробыл там всего девять месяцев, – добавила она. – Мы только-только поженились. Его тела так и не нашли.
– Да благословит вас Бог, – просто сказал он. – Это смелый поступок – посетить поля сражений. Я восхищаюсь вашей храбростью. Но я могу заверить, что большинство людей считают, что это приносит им некоторое облегчение.
Несмотря на свою первоначальную настороженность, Руби оттаяла, ей импонировала его грубоватая прямота. Она с таким трудом шаг за шагом старалась прожить каждый день, что иногда забывала поднять голову и оглянуться по сторонам. Война закончилась, но избавления от страданий не было: мужчины возвращались с войны покалеченными, часто не могли найти работу или жилье. Газеты говорили о забастовках и беспорядках, нормирование продуктов питания еще не отменили. Ради чего все это было, в конце концов? Но если, как сказал майор Уилсон, эта поездка поможет ей разобраться во всем, тогда, конечно, оно того стоит.
Вскоре вся группа собралась – всего около десяти человек, в основном старше Руби, – и, проследовав к поезду, который направлялся в Дувр, они сели в вагон, пропахший сигаретным дымом и апельсиновыми корками. Тяжелый воздух был буквально пропитан печалью. Руби оглянулась на попутчиков. Главным образом, насколько она могла судить, это были супружеские пары, которые тихо переговаривались друг с другом или просто сидели молча с вытянутыми болезненно-желтоватыми лицами. Человек с повязкой на глазу сидел рядом с бледной, какой-то измученной супругой. Руби заметила еще одну одинокую даму, высокую, довольно эффектную, с блестящими каштановыми волосами, подстриженными под боб-каре, как у кинозвезды, в огненно-красном жакете и шляпке с яркими полями в тон. Красный? На кладбища? Как неподобающе! Слава богу, она, кажется, едет в другом вагоне.
Находясь в группе, Руби чувствовала себя еще более одинокой и в который раз пожалела, что не нашла в себе мужества отказать Альберту в этой просьбе. Она оказалась сидящей напротив супружеской пары, которая жаждала поговорить о двух сыновьях, убитых с разницей в год, на полях Фландрии.
– Они отдали свои жизни за короля и страну, – сказал мужчина. – Это единственное, что нас утешает.
– Мы хотим найти их могилы, – скорбно добавила его супруга. – Чтобы сказать им, насколько мы… – она не закончила, высморкавшись в платок.
– Не нужно так убиваться, – пожурил ее муж, сжимая руку женщины. – Я же говорил тебе, мы должны быть сильными.
Руби словно снова была с Альбертом и Айви.
К концу поездки Руби знала все об их мальчиках. Она ничего не имела против, только вздохнула с облегчением. Пара казалась настолько поглощенной собственной утратой и гордостью, что они не задали ей ни одного вопроса. Или, возможно, они просто были вежливы. Она боялась, что не сможет сохранить самообладание, если кто-то станет выражать ей свое сочувствие. «Это касается только нас с Берти», – сказала она себе.
Теперь, когда Руби стояла на палубе корабля в лучах солнца, она ощутила душевный подъем. Недели ожидания и почти парализующее беспокойство практически отпустили ее. Небо было безупречно голубым, на море – легкая рябь от слабого бриза. Бодрящий запах моря, соли и водорослей, который она вдохнула, как только вышла из вагона, теперь смешивался с запахом свежей краски и корабельного лака.
Последний раз Руби была на воде на искусственном озере в парке Крайстчерч, тогда же она обнаружила, что ее пугает неустойчивость небольшой гребной шлюпки. Но сейчас она чувствовала под ногами прочность и надежность этого корабля, и ей с трудом верилось, что они уже не на суше. Огромная серо-белая чайка приземлилась на перила прямо перед ней и, склонив голову набок, вопросительно уставилась на нее пронзительно-желтым глазом.
– Привет, птица, – сказала Руби. – Боюсь, у меня для тебя ничего нет.
Далеко внизу на пристани матросы как раз оттаскивали деревянные сходни от борта корабля. Огромные канаты, толщиной с руку взрослого мужчины, крепились к каждому краю сходней, и матросы принялись сноровисто за них тянуть. Их крики потонули во внезапном оглушительном реве корабельного гудка, от которого, казалось, вибрировало все ее тело. Чайка улетела, оставив со страху большое белое пятно на сверкающем лаке поручня.
Пушистое перо, кружась, опустилось на палубу, и Руби подняла его, повертела в пальцах, удивляясь его изяществу. Но потом вспомнила, как в начале войны читала сообщения о том, как женщины раздавали такие перья, стремясь пристыдить тех, кто еще не вступил в армию. Она вздрогнула и быстро отшвырнула перо от себя. Лучше бы ее Берти назвали трусом, лучше б он пришел домой с таким пером, чем со своей призывной повесткой! По крайней мере, сейчас он был бы жив.
Сначала почти незаметно, а затем все быстрее корабль удалялся от причала. Рядом с Руби ее попутчики махали собравшимся внизу друзьям, которые выкрикивали пожелания счастливого пути. Пароход стремительно набирал скорость и скоро вышел из доков в открытое море. Поднялся ветер, и большинство пассажиров спустились в каюты, но Руби была намерена наблюдать, как скрывается за горизонтом берег. Это последнее, что видел Берти, покидая Англию, и она тоже должна смотреть, пока земля окончательно не исчезнет из виду. Что было у него на уме в тот день? Испытывал ли он страх? Гадал ли, когда снова увидит эти белые скалы?
А может, его возбуждало путешествие, новые впечатления, незнакомые звуки? В конце концов, он был со своими сослуживцами, они наверняка подбадривали друг друга всякими шутками. В школе его все считали классным клоуном. Она усмехнулась, представив, как другим солдатам, должно быть, пришлись по душе его дерзость и его щедрость – он всегда делился с ними сигаретами, – и то, как он это проделывал, веселило их.
Был ранний вечер, и ослепительно-белые меловые скалы, освещенные солнцем, образовали странную широкую светящуюся полосу вдоль края суши, разделяющую серое море и голубое небо. Руби стояла на палубе потрясенная, пока корабль уходил все дальше от берега.
– Восхитительное зрелище, не правда ли?
В голосе безошибочно угадывался американский акцент. Руби вздрогнула от неожиданности. Она думала, что осталась на палубе одна. Подняв голову, она встретилась взглядом с высокой женщиной, которую заметила, садясь в поезд, и приняла за кинозвезду. Ярко-алые губы растянулись в улыбке, обнажив такие крупные и такие белые зубы, каких никогда раньше Руби не видела.
– Элис Палмер. Рада познакомиться.
