Кристина

4. Арни женится

Я помню тот день,

Когда выбрал ее среди всех прочих колымаг,

И сразу сказал:

«Она – призовой скакун, а не ишак!»

«Бич Бойз»

В тот вечер мы могли взять два часа сверхурочных, но отказались. Получили чеки и сразу поехали их обналичивать в либертивилльский филиал Сберегательного банка Питсбурга. Вернее, я-то большую часть денег сбросил на сберегательный счет, пятьдесят долларов перевел на чековую книжку (я казался себе на удивление взрослым уже потому, что обладал ею, – впрочем, это ощущение быстро теряет новизну), а наличными взял только двадцатку.

Арни снял все наличные, какие у него были.

– Вот. – Он протянул мне десять баксов.

– Нет уж, оставь себе. Скоро у тебя каждый пенни будет на счету. Эта развалюха быстро тебя разорит.

– Возьми, пожалуйста. Я не люблю быть должником, Деннис.

– Да я серьезно, оставь себе.

– Возьми! – не унимался он.

Ну я и взял. Правда, доллар сдачи ему все-таки впихнул, как он ни артачился.

По дороге к Лебэю Арни разошелся: включил радио на полную громкость и весело отстукивал ритмы то на собственных коленках, то на приборной доске. Заиграла песня «Грязный белый мальчик» группы «Форейнер».

– История моей жизни, дружище, – сказал я, и он громко расхохотался.

Арни вел себя как человек, у которого жена вот-вот родит ребенка. В конце концов до меня дошло, почему он так нервничает: боится, как бы Лебэй не успел продать тачку другому покупателю.

– Арни, успокойся. Она никуда не денется.

– Да я спокоен, спокоен. – Он одарил меня широченной и насквозь фальшивой улыбкой. В тот день лицо у него «цвело» как никогда, и я стал гадать (не в первый и не в последний раз), каково это – быть Арни Каннингемом и жить с этим лицом, сочащимся гноем каждую секунду, каждую минуту жизни…

– Тогда хорош потеть и ерзать! Дыру на штанах протрешь.

– Не протру, – ответил Арни и снова забарабанил по приборной доске, просто чтобы показать, какой он веселый и беззаботный.

За «Грязным белым мальчиком» включили песню той же группы «Герои музыкальных автоматов». То была пятница, и на FM-104 крутили «Блок рока». Когда я вспоминаю тот год – последний учебный год в школе, – мне иногда кажется, что он весь был сложен из этих блоков рока… а еще из постепенно набирающего силу сверхъестественного ужаса.

– Что в ней такого? – спросил я. – Что ты нашел в этой машине?

Арни долго сидел молча, разглядывая Либертивилль-авеню, а потом вдруг выключил радио быстрым щелчком, задушив «Форейнер» на полуслове.

– Не знаю точно, – ответил он. – Может быть, дело в том, что я впервые в жизни – с тех пор как мне стукнуло одиннадцать и у меня появились первые прыщи, – я увидел нечто настолько безобразное и отвратительное, даже хуже меня. Ты это хотел услышать? Такой ответ укладывается в рамки удобного, знакомого и понятного?

– Да брось ты! Это я, Деннис, помнишь меня?

– Помню, – отозвался он. – И мы все еще друзья, верно?

– Насколько мне известно, да. Но при чем тут…

– Значит, мы не должны друг другу врать – в этом суть любой дружбы, если я правильно понимаю. Так что признаюсь: это не пустой треп. Я знаю, как ко мне относятся люди. Чем-то я их отталкиваю, сам того не желая. Понимаешь?

Я неохотно кивнул. Как сказал Арни, мы – друзья, поэтому должны быть предельно честны друг с другом.

Он тоже кивнул – как ни в чем не бывало.

– Остальные… и даже ты, Деннис, вы не всегда понимаете, что это значит. Уроды по-другому смотрят на мир. Нам сложнее шутить, сложнее даже просто оставаться в своем уме.

– Хорошо, это я могу понять. Но…

– Нет, – тихо перебил меня Арни, – тебе этого не понять. Ты только думаешь, что понимаешь, а на самом деле нет. Я тебе нравлюсь, Деннис, поэтому…

– Я тебя люблю, и ты это знаешь.

– Может быть. И я очень ценю твою дружбу. Если это действительно так, ты заметил, что за безобразной личиной, за моими прыщами и глупым лицом кроется что-то еще…

– У тебя не глупое лицо, Арни. Немного извращенское, но не глупое.

– Иди в жопу, Деннис, – с улыбкой сказал он. – В общем, и эта машина такая же. В ней есть какая-то потайная жизнь… Я ее разглядел, вот и все.

– Правда?

– Да, Деннис. Правда.

Я повернул на Мэйн-стрит. До дома Лебэя оставалось всего ничего, и мне вдруг пришла в голову мерзкая мысль. А вдруг отец Арни взял с собой какого-нибудь приятеля или студента, приехал к Лебэю и выкупил у него машину? Да, беспринципно, да, нечестно, но Майкл Каннингем не понаслышке знал о коварстве и хитроумии. Все-таки он специализировался на военной истории.

– Я увидел эту тачку и вдруг ощутил такое притяжение… Сам себе не могу объяснить. Но…

Арни умолк, его серые глаза мечтательно смотрели на дорогу.

– Я понял, что смогу ее преобразить.

– В смысле, починить?

– Ну, не совсем. Чинишь столы, стулья, всякое такое. Газонокосилки. И обычные машины.

Может, Арни заметил, как я приподнял брови. Как бы то ни было, он рассмеялся – робко и как бы оправдываясь.

– Да, знаю, как это звучит. Мне самому не нравится. Но ты мой друг, Деннис, а значит, я должен быть предельно честен с тобой. Мне кажется, Кристина – необычная машина. Сам не знаю почему.

Я уже открыл рот и, наверное, ляпнул бы какую-нибудь несусветную чушь, о которой бы потом горько жалел, – про здравый смысл, дальновидность или даже синдром навязчивых состояний. Но тут мы свернули на улицу Лебэя.

Арни резко втянул воздух, точно ему дали под дых.

На лужайке перед домом старика красовался участок газона еще более желтого и облезлого, чем остальной. У дальнего конца этого мерзкого клочка виднелось болезненное темное пятно – там, где масло впиталось в землю и погубило всю растительность. Зрелище было настолько омерзительное, что мне невольно подумалось: если смотреть слишком долго, можно ослепнуть.

На этом облезлом клочке земли еще вчера стоял «плимут» 58-го года.

Земля никуда не делась, а вот «плимут» пропал.

– Арни, – сказал я, торопливо паркуясь возле тротуара. – Успокойся, не действуй сгоряча, ради бога!

Он не обратил на мои слова никакого внимания. Подозреваю, он вообще меня не услышал. На его побледневшей мертвенной коже пылали багровые прыщи. Он распахнул дверь пассажирского сиденья и выскочил из салона, не дожидаясь, пока машина полностью остановится.

– Арни…

– Это все мой папаша! – в гневе и растерянности проговорил он. – За милю чую проделки этого гада…

И Арни рванул по лужайке к дому Лебэя.

Я вышел из машины и поспешил следом, думая, когда же это все закончится. Арни только что назвал своего отца гадом! Я ушам своим не верил.

Он занес кулак над дверью, и в тот же миг она отворилась. На пороге стоял Роланд Д. Лебэй. Сегодня он соизволил накинуть на корсет рубашку.

Старик одарил взбешенного Арни елейной корыстолюбивой улыбочкой.

– Здравствуй, сынок, – сказал он.

– Где она?! – завопил Арни. – Мы же договорились! Вы расписку дали!

– Спокойно, – ответил Лебэй и посмотрел на меня: я стоял на нижней ступеньке крыльца, засунув руки в карманы. – Что стряслось с твоим другом, сынок?

– Машины нет на месте, вот что с ним стряслось.

– Кто ее купил?! – проорал Арни.

Я никогда не видел его таким злым. Будь у него пушка, не сомневаюсь, он приставил бы ее к виску Лебэя. Я был просто в шоке – и в восхищении. На моих глазах пушистый кролик вдруг превратился в хищника. Я даже на секунду предположил, что у него развилась опухоль мозга, прости господи.

– Кто ее купил? – спокойно повторил Лебэй. – Да пока никто, сынок. Ты внес задаток, вот я и загнал ее в гараж. Чтобы поставить запасную шину и поменять масло. – Он просиял и одарил нас обоих великодушной улыбкой.

– Да вы просто молодец, – сказал я.

Арни недоверчиво посмотрел на него, затем покосился на жалкий одноместный гараж. С домом его соединял крытый проход, тоже видавший виды.

– Кроме того, я не хотел, чтобы она мозолила глаза окружающим. Вдруг бы еще кто позарился? Раз или два какие-то хулиганы бросили в нее камень. О да, соседи мне достались отменные, из БК.

– Это еще что такое?

– Бригада козлов, сынок.

Он окинул зловещим снайперским взглядом противоположную сторону улицы: аккуратные машины соседей, уже вернувшихся с работы, детей, играющих в пятнашки, и людей, попивающих пиво на своих террасах в только что наступившей вечерней прохладе.

– Хотел бы я знать, кто бросил этот камень, – тихо проговорил он. – Очень бы хотел.

Арни откашлялся.

– Простите, что вспылил.

– Ничего! – вновь просиял Лебэй. – Мне нравится, когда человек может постоять за свою собственность. Или почти свою. Деньги принес?

– Принес.

– Ну, тогда милости прошу в дом. Проходите оба. Я перепишу ее на твое имя, и мы пропустим по стаканчику.

– Нет, спасибо. Я лучше тут подожду.

– Как угодно, сынок, – сказал Лебэй и… подмигнул. По сей день я понятия не имею, что это значило. Они вошли в дом, дверь закрылась. Рыбка сидела в садке и ждала, когда ее выпотрошат.

Окончательно упав духом, я прошел по крытому проходу к гаражу и дернул ручку. Дверь легко отворилась и выпустила изнутри знакомую вонь: масла, заплесневелой обивки, спертого летнего зноя.

Вдоль одной стены выстроились грабли и прочие садовые инструменты. У другой лежал старинный шланг, велосипедный насос и древний мешок с клюшками для гольфа. В центре, носом вперед, стояла машина Арни, Кристина. Она была длиной в целую милю, а ведь сегодня даже «кадиллаки» выглядят приземистыми и сплюснутыми. Свет упал на паутину трещин в лобовом стекле и превратил его в мутную ртуть. Какой-то хулиган швырнул камень, как сказал Лебэй, – а может, пьяный ветеран возвращался домой после того, как всю ночь опрокидывал «ершей» и травил военные байки о сражении в Арденнах или на холме Порк-Чоп. Вот это были времена… можно было посмотреть на Европу, Тихий океан и таинственный Восток сквозь прицел базуки. Кто знает… Да и какая разница? В любом случае найти такое лобовое стекло будет непросто.

И недешево.

«Ох, Арни, – подумал я. – Ну ты и влип».

Спущенная шина, которую Лебэй снял, стояла возле стены. Я присел на корточки и заглянул под машину: там уже начинало образовываться свежее масляное пятно, черное на фоне коричневого призрака старого пятна, за долгие годы впитавшегося в бетонный пол. Легче мне не стало. Выходит, двигатель все-таки треснул.

Я обошел машину со стороны водителя и уже схватился за ручку, когда увидел в дальнем углу гаража бочку для мусора. Сверху лежала большая пластиковая канистра, и над ободом бочки виднелись буквы «САПФ».

Я застонал. Да, масло старикан точно поменял. Молодец какой. Старое у него кончилось, и он влил в тачку несколько кварт моторного масла «Сапфир». Такое продается в «Мамонт-марте» по три с половиной доллара за пять галлонов. Роланд Д. Лебэй был просто душка. Сама щедрость!

Я открыл дверь и сел за руль. Здесь запах гаража уже не казался таким тяжелым, насквозь пропитанным затхлостью и разложением. Рулевое колесо у Кристины было широкое и красное – колесо с претензией. И с характером. Я еще раз осмотрел удивительный спидометр, размеченный не до 70 или 80, а до 120 м/ч. И никаких тебе снизу километров мелким красным шрифтом. Когда эта крошка сошла с конвейера, идея о переходе на метрическую систему еще никому не приходила в голову. Ни намека на крупную красную отметку «55». Тогда бензин стоил 29,9 доллара за галлон, а то и меньше – если в твоем городе шла война за самую низкую цену. Нефтяные эмбарго и ограничение скорости до 55 м/ч начали вводить только спустя пятнадцать лет.

«Хорошие были времена», – подумал я и не сдержал улыбки. Сунув руку в нишу слева от сиденья, я нащупал небольшой рычаг, который позволял отодвигать сиденье и регулировать его высоту (если он еще работал).

– Надо же, сколько наворотов, – с издевкой пробормотал я.

В машине был кондиционер (уж он-то точно не работал), круиз-контроль и большое кнопочное радио с кучей хромированных деталей – только AM, разумеется. В 1958 году FM-диапазон представлял собой пустыню.

Я прикоснулся к колесу, и тут что-то случилось.

Даже сегодня, тщательно обдумав все произошедшее, я не вполне понимаю, что это было. Видение? Может быть… На миг мне показалось, что порванная обивка исчезла: сиденья были целые и приятно пахли винилом. Или натуральной кожей? Потертости на руле тоже пропали, и хром красиво мерцал в вечернем свете, падающем сквозь открытую дверь.

«Прокатимся, малыш? – словно бы зашептала Кристина в жаркой тишине гаража. – Прокатимся с ветерком!»

На секунду изменилось все вокруг: исчезла безобразная паутина трещин на лобовом стекле, и даже облезлая, пожелтевшая и заросшая сорняками лужайка перед домом Лебэя стала ярко-зеленая и аккуратная. Тротуар недавно отремонтировали – нигде ни трещинки. На противоположной стороне дороги я увидел (вернее, он мне почудился) «кадиллак» 57-го года. Благородный автомобиль был темно-зеленого цвета, без единого ржавого пятнышка, с гангстерскими белобокими покрышками и почти зеркальными дисками. «Кадиллак» размером с яхту… Ну да, а что? Бензин только что из крана не течет.

«Прокатимся, малыш? Прокатимся с ветерком…»

Конечно, почему нет? Можно выехать из гаража и отправиться в город, к старой школе, которую еще не снесли, – она сгорит только через шесть лет, в 1964-м. Включу радио и, может, услышу «Мэйбелин» в исполнении Чака Берри или «Проснись, крошка Сюзи» братьев Эверли, а то и Робина Люка, распевающего «Милую Сюзи». Потом заеду…

В этот миг я очнулся и выскочил из машины как ошпаренный. Дверь открылась с адским скрипом, и в спешке я ссадил руку о стену гаража. Захлопнув дверь (даже трогать ее было страшно), я несколько секунд молча пялился на «плимут», который, если не произойдет чуда, вот-вот станет собственностью моего друга Арни. Потер ушибленный локоть. Сердце колотилось как ненормальное.

Ничего. Ни новой обивки, ни блестящего хрома на приборной доске. Лишь царапины, вмятины, ржавчина, выбитая фара (вчера я ее не заметил) и погнутая антенна. Да еще пыльная затхлая вонь старой машины.

Тогда я понял, что новый автомобиль Арни мне не нравится.

Я вышел из гаража, то и дело оглядываясь – сам не знаю почему, поворачиваться спиной к Кристине мне не хотелось. Знаю, звучит глупо, но я ничего не мог с собой поделать. Всякий раз я видел лишь древний разбитый «плимут» с помятой ржавой решеткой и талоном техосмотра, истекшим еще в июне 1976-го – давным-давно.

Арни и Лебэй вышли из дома. Мой друг нес клочок белой бумаги – договор купли-продажи на авто, как я понял. Руки Лебэя были пусты: денежки он уже припрятал.

– Надеюсь, она тебе понравится, – говорил Лебэй. Он показался мне сутенером, который только что благополучно впарил проститутку неопытному мальчишке. Меня охватило отвращение: эта лысая черепушка с псориазными пятнами, потный корсет… Фу, мерзость! – Я в этом даже уверен. Со временем ты оценишь ее по достоинству.

Его заплывшие гноем глаза поймали мой взгляд, а затем снова метнулись к Арни.

– Со временем, – повторил он.

– Я тоже в этом не сомневаюсь, сэр, – отрешенно проговорил мой друг. Он двинулся к гаражу, как лунатик, и уставился на свою машину.

– Ключи внутри, – сказал Лебэй. – Тебе придется забрать ее сегодня же… Понимаешь?

– А она заведется?

– Для меня вчера завелась, – Лебэй посмотрел на горизонт, а затем добавил тоном человека, уже ни за что не отвечавшего: – У твоего приятеля наверняка найдутся стартер-кабели, да ведь?

Что ж, у меня в багажнике в самом деле лежали кабели для «прикуривания», но мне не понравилось, как Лебэй это сказал. Потому что… я тихо вздохнул. Буду честен: я не хотел иметь никаких дел с развалюхой Арни, но при этом понимал, что меня потихоньку затягивает в их отношения.

Арни не принимал никакого участия в нашем разговоре. Он забрался в машину. Косые лучи вечернего солнца падали теперь прямо на нее, и в них я увидел облачко пыли, поднявшееся от сиденья, когда Арни сел за руль. Я машинально отряхнул джинсы. Минуту-другую Арни просто сидел, положив руки на руль, и я вновь ощутил подступающую тревогу. Машина словно бы проглотила его живьем. Я велел себе не дурить и не вести себя как тупая семиклассница.

Затем Арни чуть подался вперед, и двигатель закряхтел. Я обернулся и бросил на Лебэя злобный укоризненный взгляд, но тот вновь разглядывал небо, словно пытаясь определить, будет ли сегодня дождь.

Конечно, она не заведется! Мой «дастер» был в неплохой форме, но до него я успел покататься на подержанных драндулетах (отремонтированных драндулетах, таких ржавых ведер, как Кристина, у меня никогда не было). Холодными зимними утрами я не раз слышал этот звук: медленное уставшее кряхтенье, означавшее, что аккумулятор вот-вот сдохнет.

Рурр-рурр-рурр… рурр… рурр… рурррр…

– Не мучайся, Арни, – сказал я. – Она не заведется.

Он даже головы не поднял, все поворачивал и поворачивал ключ в замке зажигания. Мотор мучительно кряхтел и урчал.

Я подошел к Лебэю.

– Ненадолго же вы ее завели. Аккумулятор даже зарядиться не успел!

Лебэй обратил на меня свои желтеющие слезящиеся глаза, ничего не ответил и вновь стал разглядывать небо.

– А может, она и вовсе не завелась? Может, вы попросили приятелей закатить ее в гараж? Хотя вряд ли у такого мерзкого старикана могут быть приятели…

Он посмотрел на меня.

– Сынок, ты еще ничего не понимаешь. У тебя молоко на губах не обсохло. Вот повоюешь с мое…

– Да пошел ты! – выплюнул я и зашагал к гаражу, где Арни все еще пытался завести машину. С тем же успехом он мог пытаться выпить Атлантический океан через соломинку или полететь на воздушном шаре на Марс, подумал я.

Рурр……… рурр…………………….рурр.

Скоро этот старинный ржавый аккумулятор исторгнет из себя последний чих и рев. Тогда мы услышим самый скорбный из всех автомобильных звуков, какой обычно можно услышать на размытых дорогах и заброшенных трассах: глухой стерильный щелчок реле стартера, а следом – предсмертный хрип.

Я открыл дверь со стороны водителя.

– Сейчас принесу кабели.

Арни поднял голову.

– Для меня она заведется, вот увидишь.

Мои губы растянулись в широкой неубедительной улыбке.

– Все равно принесу – на всякий случай.

– Как хочешь, – равнодушно проговорил Арни, а потом тихим, едва слышным голосом обратился к машине: – Ну же, Кристина, давай!

В этот самый миг у меня в голове снова зазвучал тот голос: «Прокатимся, малыш? Прокатимся с ветерком!»

Арни вновь повернул ключ. Я ожидал услышать щелчок и предсмертный хрип, а услышал неторопливый рокот заведенного двигателя. Он поработал несколько секунд, набирая обороты, и снова заглох. Арни опять повернул ключ. Двигатель взревел, а потом грянул такой выхлоп, словно в гараже разорвалась граната. Я подскочил на месте. Арни даже ухом не повел. Он полностью ушел в свой мир.

В подобных случаях я бы уже выругался на машину: «Давай же, сучка» – работает почти всегда, «Поехали, сволочь!» – тоже имеет свои преимущества, а иногда достаточно и громкого энергичного: «Дьявол!» Большинство моих приятелей поступили бы на моем месте точно так же; наверное, это переходит от отца к сыну.

От матери обычно достаются разумные и практичные советы: если подстригать ногти на ногах хотя бы дважды в месяц, носки не будут так быстро дырявиться; брось это, мало ли где оно валялось; ешь морковь, она полезная. От отца же мы наследуем все магическое: талисманы, волшебные слова. Если машина не заводится, обругай ее… и обязательно как бабу. Если вернуться в прошлое поколений эдак на семь, вы наверняка обнаружите там предка, ругающего на чем свет стоит сволочного осла, вставшего на мосту где-нибудь в Суссексе или Праге.

Но Арни не стал ругать машину. Он лишь нежно бормотал: «Ну же, куколка, что скажешь?»

Еще один поворот ключа. Двигатель поартачился, снова раздался выхлоп, а потом машина завелась. Звук был ужасный, как будто четыре из восьми поршней взяли выходной, но мотор работал. Я не верил своим ушам, но стоять рядом с Арни и обсуждать это мне не хотелось. Гараж стремительно наполнялся голубым дымом и выхлопными газами. Я вышел на улицу.

– Все-таки завелась, а? – сказал Лебэй. – Тебе даже не придется рисковать своим драгоценным аккумулятором. – Он сплюнул.

Я не нашел что ответить. Сказать по правде, мне было немного стыдно.

Машина медленно выехала из гаража – до такой степени длинная, что я не знал, плакать или смеяться. Длиннющая. Казалось, это какой-то обман зрения. Арни за рулем этой громадины выглядел совсем крошечным.

Он опустил стекло и подозвал меня к себе. Нам пришлось перекрикивать ревущий двигатель; то была еще одна особенность новой девушки моего лучшего друга – громкий рокочущий голос. Надо как можно скорее поставить новый глушитель, подумал я, если там еще есть на что его ставить – кроме вороха ржавых кружев. Арни сидел за рулем, а у меня в голове работал маленький бухгалтер: запчасти встанут не меньше чем в шестьсот долларов, и это без замены лобового стекла. Одному Богу известно, сколько будет стоить новое.

– Я отвезу ее к Дарнеллу! – завопил Арни. – Видел вчера в газете его объявление: за двадцать долларов в неделю можно держать там машину!

– Арни, это слишком дорого! – прокричал я в ответ.

Очередной грабеж средь бела дня. Упомянутый им гараж находился рядом с четырехакровой автомобильной свалкой, носившей гордое название «Подержанные автозапчасти Дарнелла». Я там бывал: один раз добыл восстановленный карбюратор для «меркьюри», моей первой машины, а недавно купил стартер для «дастера». Уилл Дарнелл был мерзкий боров, который без конца бухал и курил длинные вонючие сигары, хотя все знали, что у него астма. Он не скрывал своей ненависти ко всем юным автовладельцам Либертивилля, но она не мешала ему обдирать их как липку.

– Знаю! – крикнул Арни сквозь рев мотора. – Но я только на пару недель, пока не найду место подешевле! Я не могу отвезти Кристину домой в таком состоянии, предки дерьмом изойдут!

Арни был прав. Я открыл рот, чтобы в последний раз попытаться его урезонить, пока это безумие не вышло из-под контроля окончательно, но передумал. Дело сделано, ничего уже не поделаешь. К тому же мне не хотелось больше перекрикивать рев глушителя и дышать токсичными выхлопными газами.

– Ладно. Я поеду за тобой.

– Заметано, – улыбнулся Арни. – Я поеду по Уолнат-стрит и Бейзин-драйв. Не хочу выезжать на оживленные улицы.

– Понял.

– Спасибо, Деннис!

Он снова перевел рычаг автоматической коробки «гидраматик» в положение «D», и «плимут» рванул вперед на два фута, после чего едва не заглох. Арни слегка газанул, Кристина издала мерзкий звук и поползла по дорожке на улицу. Когда Арни надавил на тормоз, сзади загорелась только одна фара. Мой внутренний бухгалтер безжалостно добавил к смете еще пять долларов.

Арни выкрутил руль налево и оказался на улице. То, что осталось от глушителя, ржаво царапнуло по колдобине. Арни надавил на газ, и машина взревела, точно беглый участник демонстрационных гонок в Филли-Плейнс. Жители соседних домов с любопытством наблюдали за происходящим.

Ревя и клокоча, Кристина покатилась по улице со скоростью около десяти миль в час, то и дело выпуская облачка вонючего голубого дыма, которые медленно растворялись в сладком августовском воздухе.

Через сорок ярдов, у знака остановки, она заглохла. Мимо промчался мальчишка на велосипеде. До меня долетел его наглый хриплый крик: «Отправьте ее на свалку, мистер!»

Из окна показался сжатый кулак Арни. В следующий миг он поднял средний палец в неприличном жесте. Я никогда не видел, чтобы Арни кому-нибудь показывал средний палец.

Завыл стартер, мотор почихал и завелся. На сей раз из выхлопной трубы раздалась целая канонада выстрелов: казалось, прямо средь бела дня на Лавровой улице кто-то открыл огонь из пулемета. Я застонал.

Очень скоро кто-нибудь пожалуется копам на нарушение общественного порядка, и те оштрафуют Арни за управление транспортным средством, не зарегистрированным в установленном порядке и не прошедшим техосмотра – да еще за нарушение порядка в придачу. Вряд ли это разрядит обстановку в семье Каннингем.

Раздался последний выхлоп – эхо его пронеслось по улице, как ударная волна после взрыва мины, – и «плимут» свернул на Мартин-стрит, по которой можно было добраться до Уолнат-стрит. В заходящем солнце красный побитый автомобиль на миг вспыхнул золотом, а затем скрылся из виду. Я успел заметить только локоть Арни, вальяжно торчавший из окна.

Я повернулся к Лебэю – у меня внутри опять все кипело, и я хотел задать ему жару. Ей-богу, на душе у меня кошки скребли. Но от увиденного я обомлел.

Роланд Д. Лебэй плакал.

Это было ужасно, нелепо, абсурдно, но прежде всего – жалко. Когда мне было девять, мы завели кота по имени Капитан Мясоед, и его сбил почтовый грузовик. Мы повезли его к ветеринару – ехали медленно, потому что мама плакала и плохо видела дорогу, – а я сидел на заднем сиденье с Капитаном Мясоедом и все твердил ему, что ветеринар его спасет, все будет хорошо, хотя даже девятилетний тупица вроде меня отлично понимал, что хорошо Капитану Мясоеду уже никогда не будет, потому что кишки у него вылезли наружу, из попы текла кровь, а в переноске и на шерстке засыхало дерьмо: он умирал. Я хотел погладить кота, и он меня укусил, прямо в чувствительное место между большим и указательным пальцем. Боль была сильная, но больше всего меня мучила жалость. С тех пор я ничего подобного не испытывал. Не подумайте, я не жалуюсь; такие чувства людям не стоит испытывать часто. Переборщишь с этим – и сам не заметишь, как загремишь в психушку.

Лебэй стоял на облезлой лужайке, неподалеку от того места, где машинное масло выжгло все живое. Он достал свой огромный стариковский носовой платок и вытирал им глаза. Слезы жирно блестели на его щеках – больше похожие на пот, чем на настоящие слезы. Кадык под дряблой кожей на шее ходил ходуном.

Я отвернулся, чтобы не смотреть, как он плачет, и уставился прямо в открытые ворота его одноместного гаража. Раньше он казался забитым до отказа – не столько хламом, сколько древней громадиной со спаренными фарами, панорамным лобовым стеклом и капотом длиной в акр. Теперь же весь хлам вдоль стен лишь подчеркивал пустоту гаража: он зиял чернотой, как беззубый рот.

Смотреть на это было почти так же неприятно, как и на плачущего Лебэя. Но, когда я вновь обернулся на старикана, тот уже взял себя в руки, перестал лить слезы и спрятал платок в задний карман. Лицо у него по-прежнему было бледное и безрадостное.

– Что ж, – просипел он, – вот я от нее и избавился, сынок.

– Мистер Лебэй, – сказал я, – у меня только одно желание: чтобы мой друг скоро мог сказать то же самое. Если б вы знали, в какие неприятности он влип из-за вашего корыта…

– Проваливай, – перебил меня старик. – Все блеешь и блеешь, как тупая овца. Только и слышу от тебя: бее, бее, беее. Приятель твой поумнее будет. Лучше езжай к нему и помоги.

Я зашагал по лужайке к своей машине. Оставаться в компании Лебэя даже лишнюю секунду мне не хотелось.

– Бее-беее-беее! – заорал он вдогонку, отчего мне сразу пришла в голову строчка из песни «Янгбладс»: «Одну ноту знаю я». – Ничего ты не понимаешь!

Я сел в машину и уехал. Оглянулся я лишь один раз, когда поворачивал на Мартин-стрит: Лебэй все еще стоял на лужайке, солнце блестело на его лысеющей макушке.

Как выяснилось, он был прав.

Я еще ничего не знал и не понимал.