Ангел с Чёртова острова

2

– Две минуты. – Учитель Ларсон поднял руку и растопырил указательный и средний пальцы. Так еще делают политики, когда хотят убедить избирателей, что все будет прекрасно, хотя в глубине души сами в этом сомневаются.

Я кивнула и подумала, что главное – расслабиться и не нервничать. Как сказала бы бабушка, «поучись спокойствию у удава». На сцене стоять мне уже много раз приходилось, да и реплики я выучила так, что от зубов отскакивают. К тому же вчера на генеральной репетиции все прошло отлично, так что сейчас можно не переживать. Вот только в голову все время лез этот хитрый политик с растопыренными латинской буквой V пальцами. И в животе у меня урчало. Честно говоря, я просто волновалась. Не из-за выступления, конечно. Дело в том, что мне непременно надо было добежать до кабинета нашего школьного завхоза, взять там кое-что и сразу же вернуться назад, чтобы успеть к выходу.

Народу в зале было полным-полно. Я слегка раздвинула занавес. На третьем ряду восседала моя мачеха, Пони. Ее светлые кудряшки торчали во все стороны, прямо как солнечные лучи. Вчера, во время генеральной репетиции, на этом же ряду сидели мама с папой, но между ними почему-то уселся наш учитель физкультуры, которого я называю Гигантсеном. Рядом с ним мама и папа выглядели маленькими и перепуганными, точь-в-точь детишки возле кабинета стоматолога. На премьеру родители не пришли: у них дела. Дача в Швеции, которую теперь, когда мама с папой развелись, надо продавать.

Я снова посмотрела на мачеху. Мачеха – глупое слово. Хотя нет, не глупое – просто какое-то чудное. Похоже на «мячик». Беленький и аккуратный, он прыгает вверх-вниз, в такт героической песне о суровых краях.

– Астрид, – шепнул мне вдруг кто-то прямо в ухо, и от неожиданности я едва не завопила.

– Ой, прости, – извинился учитель Ларсон, отступая назад, – но ты уж очень задумалась. Вот я и решил тебя разбудить. – На последнем слове он поднял два пальца и загнул их, изображая кавычки. Я такие «кавычки» терпеть не могу – особенно с тех пор, как у меня появился отчим. Потому что отчим мой – словно одна большая кавычка. В ответ я чуть было не нагрубила учителю Ларсону, но вовремя сдержалась. Он же ничего плохого не хотел. Ко всему прочему, он довольно забавный, хотя и изображает всякие дурацкие кавычки, прямо как мой отчим.

– Просто вживаюсь в роль. – И я показала учителю Ларсону большой палец.

– Отлично. – Ларсон заулыбался. – Астрид, на тебе вся пьеса держится. Ты – сильнее, чем Тарзан, веселее, чем цирк, а чулок у тебя длиннее, чем день перед праздником. Вперед, Пеппи!

– Это точно, – согласилась я, – вперед, Пеппи.

Вообще-то я надеялась, что Ларсон выберет «Братья Львиное сердце» или какую-нибудь другую пьесу для тех, кто постарше, но учитель решил, что самым молодым актерам сыграть ее будет тяжеловато. К тому жевыбери он «Братья Львиное сердце» – и главной роли мне уж точно не досталось бы. Многие говорят, что я похожа на мальчика, но играть мальчика на сцене я бы ни за что не согласилась.

* * *

Томми и Анника впервые пришли в гости на виллу «Курица», и мы сыграли в салочки. Потом я рассказала им о моем отце, капитане и правителе южных морей, и изобразила, как он ходит, так что зрители засмеялись. Я люблю, когда люди смеются, но заставлять их грустить мне тоже нравится. Когда я вытащила из бутылки записку, в которой говорилось, что капитана Эфраима захватили пираты, в зале стало тихо-тихо, а маленькая девочка на первом ряду расплакалась. Так сильно расстраивать зрителей не входило в мои планы, и я растерялась. Томми пришлось два раза спросить, что я теперь буду делать, прежде чем я спохватилась и ответила, что, конечно же, отправлюсь спасать папу Эфраима.

В следующей сцене Томми с Анникой идут домой – они хотят переночевать у Пеппи и должны отпроситься у родителей. Для меня этот перерыв был самым длинным, потому что после сцены дома у Томми и Анники учитель Ларсон ввел музыкальный номер с участием полицейских Клинка и Кланка. По-моему, в фильме, из которого Ларсон взял всю эту историю, такого эпизода нет, но учитель вечно что-то путает – так было с тех самых пор, как я начала заниматься в театральном кружке. Видно, поэтому он и расписание спектаклей составил таким образом, что после премьеры нас ждет перерыв на целую неделю, и лишь потом мы отыграем еще четыре представления.

Я выскочила со сцены, едва не сбив с ног Ларсона.

– Ты куда это? – выпалил он так громко, что двое опускавших занавес рабочих замерли.

– Желудок прихватило. – Я схватилась руками за живот, – срочно надо в туалет.

– Спектакль идет! – ужаснулся он.

– Ничего, я быстро. – Я прошмыгнула мимо него, но побежала не к туалетам, а наверх, на второй этаж.

За неделю до начала летних каникул вся наша детская театральная труппа помогала разбирать чердак в театре – именно тогда я и заприметила, где у завхоза лежит ящик с инструментами и где он прячет ключи от своего кабинета. А чтобы мой план сработал, мне надо было во что бы то ни стало забраться в кабинет к завхозу и вытащить из ящика клещи. Без этих клещей лето – а может, и вся моя жизнь – превратится в один большо-о-ой-пребольшой кошмар. Я снова подумала о том, что у меня аж полтора отца, а инструментов у них – разве что молоток да пара отверток. Правда, у дедушки имеется целый гараж, битком набитый всяческими инструментами, вот только дедушка живет далеко, на севере Норвегии.

Я вытащила ключ из шкафчика в коридоре как раз в тот момент, когда Кланк и Клинк запели свою песню. В кабинете завхоза пахло кофе и картошкой фри, а на заваленном всякой всячиной столе виднелись коробочки из-под гамбургеров.

Клещи, похожие на большую латинскую букву V, лежали в ящике для инструментов и оказались вовсе не такими уж тяжелыми. Зря я всю ночь не спала – лежала и думала, вдруг они будут тяжеленными и я рюкзак даже поднять не смогу, не то что его унести.

Ухватив клещи правой рукой, левой я потянула за ручку двери. Не открывается! Просто удивительно, насколько у некоторых людей левая рука слабее правой – даже дверь ею не откроешь. Я переложила клещи в левую руку, но дверь все равно не поддавалась. Я отложила клещи в сторону, вцепилась в ручку обеими руками и потянула на себя. Дверь заклинило.

Дыхание перехватило, и мне пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не заорать от ужаса. Клинк с Кланком по-прежнему пели, а может, и нет, впрочем, какая разница – как только их песня закончится, будет мой выход! Томми с Анникой приходят на виллу «Курица», зовут меня – и на сцену опускается кровать, прицепленная к воздушному шару, а на кровати должна сидеть я!

– Астрид, Астрид, Астрид, – сказала я, но какой толк повторять собственное имя? Я снова подергала дверь. Нет, похоже, заклинило намертво!

Я огляделась и увидела в стене окно. Совсем маленькое окошко. Даже, скорее, форточка. Может, удастся спуститься оттуда по веревке? Вообще-то лазаю я не очень, но надо хотя бы попытаться. Да и, скорее всего, с другой стороны невысоко. Несколько метров. Если с такой высоты упасть, вряд ли разобьешься. Правда? И чего я об этом сейчас думаю? Не думай. Не думай. Не думай! Все равно веревки тут нет. Вот теперь музыка внизу, похоже, точно стихла. Совсем скоро Томми с Анникой начнут меня звать!

Я схватила стул и пододвинула его к окну. Вспомнила, что бабушка перед каким-нибудь важным делом непременно крестится, и тоже перекрестилась. А потом залезла на стул. К счастью, шпингалеты открылись легко, я выглянула наружу и заметила прямо возле окошка пожарную лестницу, а под окном – что-то вроде выступа. Вот только если театр и правда загорится, то через такое крошечное оконце завхозу ну никак не выбраться. Впрочем, не время сейчас об этом думать. Может, раньше завхозы были щуплыми и низкорослыми? Кажется, я где-то читала, что рост викинга не превышал полметра. Или, может, полутора метров?

Я выпустила клещи из рук, и они с грохотом упали на выступ под оконцем. Там, внизу, все наверняка тоже услышали этот грохот, но я ни о чем не думала и упрямо лезла в окно. Сперва я высунула голову, потом вылезла сама. Примостившись на выступе, я захлопнула окошко.

Я полезла вниз по лестнице, громко топая по перекладинам, но осторожничать времени не было. Спрыгнув с последней ступеньки во двор, я помчалась к дверям. Первое платье Пеппи, которое для меня сшили, оказалось слишком коротким – точнее, это папа так решил и запретил мне его надевать. Сейчас я была этому рада. Надень я то коротенькое платье – и спрятать клещи было бы некуда. Я распахнула дверь на сцену и по отчаянным голосам Томми и Анники поняла, что зовут они меня уже давно.

– Ты куда подевалась? – воскликнул учитель Ларсон, а по щекам у него текли то ли слезы, то ли пот. Я лишь отмахнулась, плюхнулась на огромную кровать и показала, что можно начинать. Кровать медленно поднялась вверх, и когда учитель Ларсон остался внизу, я сунула клещи под подушку.

– Пеппи, ты где?! – снова закричали Томми с Анникой.

– Я тут! – громко крикнула я в ответ, кровать повисла над сценой, и зрители ахнули. – Осторожнее, приземляюсь! – прокричала я.

– Но ведь кровати не умеют летать, – словно бы удивился Томми.

– Никакая это не кровать, – и тут у меня почему-то вырвалось: – это клещи! – оговорилась я и от досады едва язык себе не прикусила, но сказанного не воротишь. Томми с Анникой удивленно переглянулись, а суфлер сложил рупором ладони и поднес их ко рту.

– Я хотела сказать – это воздушный шар! – поправилась я.

* * *

Когда мы доиграли до конца, зрители ужасно громко нам хлопали – моей игрой еще сроду никто так не восхищался. И все равно мне взгрустнулось, ведь ни мамы, ни папы в зале не было. Конечно, за день до этого они приходили на генеральную репетицию, но настоящая-то премьера сейчас. Бабушка говорит, что генеральная репетиция – это вроде как вечер накануне Рождества, и тут я с ней согласна. Лучше б, конечно, мама с папой провели со мной и настоящее Рождество. Но сильнее всего мне хотелось, чтобы мама с папой не расходились. Или, если уж дела и впрямь пошли так плохо, просто разъехались и не искали себе новых жен и мужей.

Моя мачеха вскочила и тоже захлопала в ладоши, а рядом с ней стояли и хлопали какие-то мужчины. Как говорит бабушка, некоторые женщины действуют на мужчин, словно липучка на мух. Так оно и есть. Мачеха помахала мне, но я притворилась, будто не замечаю. У меня есть несколько одноклассников, у которых родители тоже в разводе, но у них отцы не женились заново. Почему бы Пони не заполучить себе кого-нибудь свободного? Так нет же – ей непременно мой папа понадобился.

Откланявшись, я первой убежала со сцены, быстро нашла клещи и, спрятав их под платьем, выскочила в раздевалку. Там я стянула с себя платье и чулки, надела брюки, рубашку и куртку и лишь тогда поняла: у меня проблема. Клещи оказались такими здоровенными, что не умещались в рюкзаке. Господи, Астрид. Ну что ж ты такая глупая? Как тебе вообще в голову пришло притащить розовый рюкзачок «Хелло, Китти», с которым ты ходила во второй класс? Сейчас все увидят, что ты в нем прячешь. Ручка двери повернулась, и в дверь громко постучали.

– Секундочку! Я одеваюсь! – крикнула я.

– Астрид, давай уже быстрее! Тут всем домой хочется! – судя по голосу, кричала Эмма – та, что играла Аннику.

– Уже выхожу! – успокоила я ее и метнулась к окну. Можно выбросить клещи в окно, а потом подобрать. Я отодвинула щеколду, дернула за ручку, но окно не поддавалось.

– Астрид! – снова послышалось из-за двери.

– Бегу-бегу! – заверила я, засовывая клещи в брюки, по одной рукоятке в штанину. На самих кусачках был ограничитель, так что живот мне не прищемило, но железо было прямо-таки ледяным, да и двигалась я, как моряк во время качки. На всякий случай я прикрылась рюкзаком.

– Простите. Мне во время выступления что-то плохо стало, и поэтому я решила побыстрее переодеться. В этих колготках я просто задыхаюсь! Но мы отлично отыграли, да? – Я улыбнулась Эмме и проскочила мимо нее к выходу. К счастью, без парика и в обычной одежде Пеппи не узнать, поэтому я незаметно выскользнула на улицу, где меня уже ждала Пони. Она распахнула объятия, но я сделала вид, будто не поняла, и просто хлопнула ее по ладони.

– Какие вы молодцы, Астрид! – Она заулыбалась так, словно я была ее настоящей дочкой и она мною гордилась.

– А то! Ну что, поехали домой? – Я двинулась к машине.

– А не хочешь в кафе зайти? Мороженого бы поели и лимонаду выпили, – предложила Пони, – туда много народа из вашего театра пойдет.

– Я что-то совсем выдохлась. Домой хочу, – уперлась я.

– Ну, как хочешь, – сдалась она и больше даже улыбаться не пыталась.

Я зашагала к машине, стараясь двигаться побыстрее, но, строго говоря, получалось у меня плохо, и со стороны я напоминала заводную игрушечную собачку.

– Ты как-то странно ходишь, – подметила Пони.

– Это я на сцене коленкой ударилась, – ответила я.

– Ох, вот бедняжка, – посочувствовала она, – давай посмотрю.

– Не надо, всё уже в порядке. – И я заковыляла к задней дверце, вот только с железными клещами в штанинах особенно не сядешь, поэтому я лишь прислонилась к ней.

– Сядешь вперед? – Пони открыла машину.

Я покачала головой.

– Учитель Ларсон говорит, что после выступления надо уметь выключаться и освобождать голову, поэтому я лучше лягу, прямо тут, на заднем сиденье, – сказала я.

Пони посмотрела на меня и скривилась – так, словно ей хотелось прочитать мне нотацию, но она взяла себя в руки.

– Ты большой оригинал, – сказала она.

– Ну, не я одна, – ответила я, укладываясь на сиденье.

Домой мы ехали в полной тишине, и я обдумывала все то, что мне предстояло совершить в ближайшие дни. Все, что требовалось уладить, чтобы моя задумка сработала.