Книга Странных Новых Вещей

2. Он никогда больше не увидит людей такими, как прежде

Водитель СШИК появился из магазина на заправке с бутылкой лимонада и неестественно желтым бананом без единого пятнышка. Ослепленный солнцем, он обвел взглядом стоянку, ища свой доверху заправленный лимузин и его драгоценный импортный груз. Грузом был Питер, который воспользовался остановкой, чтобы размять ноги и попытаться напоследок позвонить домой.

– Прошу прощения, – сказал Питер, – не могли бы вы помочь мне с этим телефоном?

Просьба, похоже, застала водителя врасплох, и он потряс руками, показывая, что они обе заняты. В темно-синем костюме, довершенном галстуком, этот человек явно был слишком тепло одет для жаркой Флориды и все еще не оправился от последствий позднего прибытия самолета. Казалось, будто он винит Питера лично в атмосферной турбулентности над Северной Атлантикой.

– А в чем, собственно, проблема? – спросил он, устраивая напиток и банан на сверкающей под солнцем крыше лимузина.

– Да, в общем-то, ни в чем, – ответил Питер, косясь на штуковину, которую он держал в ладони. – Я, видимо, не знаю, как им пользоваться.

И это была правда. Он вообще был не в ладах с техникой и пользовался телефоном только в крайних обстоятельствах, остальное время аппарат мирно спал в кармане, пока не устареет. Каждый год Беатрис сообщала Питеру его новый номер или свой, потому что очередной сервис-провайдер становился слишком проблемным или разорялся. Подобные конторы вообще в последнее время стали разоряться с пугающей частотой. Беатрис легко освоила модное приспособление, а Питер – нет. Он знал только, что ему трудно запоминать эти два номера каждый год, хотя он без малейшего труда запоминал длинные выдержки из Писания. А его сложности с техникой заключались в том, что если он нажимал на телефоне иконку, чтобы позвонить, и ничего не происходило – вот как сейчас, здесь, в слепящем чистилище Флориды, – то он не представлял, что же делать дальше.

Шоферу не терпелось отправиться в путь, предстояла еще долгая дорога. Откусив изрядный кусок банана, он завладел телефоном Питера и недоверчиво исследовал его.

– А его карта годится? – пробормотал он, жуя. – Чтобы звонить… э-э… в Англию?

– Думаю, что да, – ответил Питер. – Конечно.

Шофер с подчеркнутым безразличием отдал ему телефон:

– Как по мне – нормальный рабочий мобильник.

Питер укрылся в тени железного козырька, нависающего над бензиновыми колонками, и попытался еще раз набрать правильную последовательность символов. В этот раз он был вознагражден отрывистой мелодией: международный код, а потом номер Би. Прижав прямоугольничек к уху, он глядел на незнакомую голубизну неба и точеные деревья, окружающие стоянку.

– Алло?

– Это я, – сказал он.

– …ло?

– Ты меня слышишь? – спросил он.

– …слышу тебя… – отозвалась Би. Голос ее был окутан метелью помех.

Случайные слова, словно беспорядочные искры, выпрыгивали во все стороны из крошечного усилителя телефона.

– Я во Флориде, – сказал он.

– …бокая… ночь, – ответила она.

– Извини… Я тебя разбудил?

– …люблю тебя… как у тебя… знаешь?..

– В полном порядке, – сказал он; телефон скользил в потных руках. – Извини, что звоню сейчас, но, может, потом больше и не получится. Самолет опоздал, и мы спешим.

– и… о… в… я… парень что-нибудь знает?..

Он отошел от машины подальше, лишившись тени металлического навеса.

– Этот парень ничего не знает, – пробормотал Питер, веря, что его слова донесутся отчетливей, чем ее слова к нему. – Я даже не уверен, что он работает на СШИК.

– …не… совался?

– Нет, еще не интересовался. Спрошу.

Он слегка робел. Уже минут двадцать или тридцать ехал в машине с шофером и не удосужился узнать, трудится тот на СШИК или просто нанят привезти его. Все, что он узнал до сих пор: маленькая девочка с фотографии на приборной панели – это шоферова дочка, сам шофер только что развелся с матерью девочки, а мать мамы девочки – адвокат и прикладывает все усилия, чтобы зять пожалел, что родился на свет.

– У меня сейчас… голова идет кругом. И в самолете не спал. Я напишу тебе, когда… ну, когда окажусь там. Времени будет много, я тебе обо всем расскажу. Как будто мы путешествуем вместе.

Потом зашуршали помехи, и он уже не был уверен, то ли она замолчала, то ли ее слова утонули в этом шуме. Он заговорил громче:

– Как там Джошуа?

– …первые несколько… о… маю… рядом…

– Извини, прерывается. И этот парень просит меня заканчивать. Пора ехать. Я тебя люблю. Хотел бы… Я тебя люблю.

– …я тебя…

И она пропала.

– Ваша жена? – спросил шофер, когда Питер снова сел в машину и они отъехали от стоянки.

«На самом деле нет, – хотелось сказать Питеру, – это не моя жена, а куча бессвязных шумов в железной коробке».

– Да, – сказал он.

Питеру было сложно объяснить постороннему свое упрямое предпочтение общаться лицом к лицу. Даже Беатрис иногда не могла этого понять.

– Вашего пацана зовут Джошуа?

По всему, водителя не касалось общепринятое табу на подслушивание.

– Джошуа – это наш кот, – сказал Питер, – у нас нет детей.

– Спасает от проблем, – сказал шофер.

– Вы второй человек за два дня, кто говорит мне об этом. Но уверен, что вашу дочь вы любите.

– А что мне остается!

Водитель помахал рукой в направлении ветрового стекла, указывая на весь мир опыта, предназначения или чего-то такого.

– Чем занимается ваша жена?

– Она медсестра.

– Отличная работа. В любом случае лучше, чем адвокат. Помогать людям, а не портить им жизнь.

– Ну, я надеюсь, что быть священником – то же самое.

– Уверен, – легко отозвался шофер, но в голосе его уверенности не было.

– А вы? – спросил Питер. – Работаете в СШИК или они вас разово наняли?

– Я на них уже девять лет работаю, – сказал шофер. – Вожу в основном всякие грузы. Иногда ученых. СШИК проводит много конференций. Ну и время от времени вожу астронавтов. Питер кивнул. И на секунду вообразил, как шофер встречает астронавта в аэропорту Орландо, представил увальня с квадратной челюстью в похожем на луковицу скафандре, неуклюже шагающего по залу прибытия навстречу шоферу, держащему в руках табличку. Потом его передернуло.

– Я никогда не думал о себе как об астронавте, – сказал он.

– Да, слово уже устарело, – согласился шофер. – Я использую его только из уважения к традиции, наверно. Мир меняется слишком быстро. Отвернешься на секунду от чего-то, что было вечно, – и от него уже одно воспоминание.

Питер выглянул в окно. Шоссе казалось точно таким же, как и в Англии, отличие было только в том, что по обочинам стояли гигантские металлические знаки, информирующие его, что такие замечательные достопримечательности, как река Эконлокатчи или местный заповедник имени Хэла Скотта находятся где-то рядом, скрываясь за лесополосой с буреломом. Стилизованные изображения на стендах призывали наслаждаться отдыхом на природе и верховой ездой.

– Что мне нравится в СШИК, – сказал шофер, – так это что они блюдут традиции. Или просто держат марку. Они купили мыс Канаверал, вы слышали? Все там скупили. Должно быть, он стоил им целого состояния, а ведь могли построить космодром где-нибудь еще, сейчас полно места, чтобы прибрать к рукам. Но они захотели именно мыс Канаверал. Это, я вам скажу, высокий класс.

Питер громко хмыкнул в знак согласия. Класс (или отсутствие такового) у мультинациональных корпораций – не тот предмет, насчет которого у него имелись какие-то убеждения. Все, что он знал о СШИК, – это что они владеют некогда заброшенными заводами в некогда захиревших городах в отделившихся частях бывшего Советского Союза. Он несколько сомневался, что слово «класс» годится для того, что там происходило. А что касается мыса Канаверал, то история покорения космоса никогда не представляла для него ни малейшего интереса, даже когда он был ребенком. Он даже не заметил, что НАСА больше нет. Для него это было незначительной крупицей информации, которую Беатрис была обязана выкопать из газет прежде, чем те будут подстелены под мисочки Джошуа.

Он уже скучал по Джошуа. Беатрис часто уходила на работу чуть свет, когда Джошуа еще подремывал на кровати. Даже если он волновался и мяукал, она убегала, говоря: «Папочка тебя накормит». И правда, через час или два Питер уже сидел на кухне, перемешивая сладкие овсяные хлопья, пока Джошуа грыз свои пахучие хлопья на полу, сидя рядом. Потом Джошуа вспрыгивал на кухонный стол и лакал остатки молока из чашки Питера, что ему не разрешалось, когда мамочка была рядом.

– Подготовка, наверно, тяжелая? – спросил шофер.

Питер подумал, что от него ждут рассказов о тренировках в военных лагерях, олимпийских рекордах на выживание. Но ему нечего было рассказать.

– Ну да, были физические нагрузки, – признался он. – Но в основном просто… расспрашивали.

– Да ну? – удивился шофер.

Через несколько минут он включил радио. «…Продолжается в Пакистане, – вступил серьезный голос. – Антиправительственные силы…» Шофер переключился на музыкальную станцию. Из динамика донеслось винтажное воркование A Flock of Seagulls.

Питер откинулся на сиденье и вспомнил некоторые вопросы собеседования. Интервью проходили в зале заседаний на десятом этаже шикарной лондонской гостиницы и длились часами. Одна американка присутствовала на них постоянно, элегантная, утонченно-анорексичная и осанистая, словно знаменитый хореограф или балерина на пенсии. Обладательница сияющих глаз и гнусавого голоса, она лелеяла в ладонях стеклянные кружки кофе без кофеина, пока была погружена в работу, а постоянно меняющаяся команда помогала ей вести допросы. Впрочем, «допросы», пожалуй, неверное слово, поскольку все «дознаватели» были дружелюбны, и Питер испытывал странное ощущение, будто все желают ему удачи.

– Как долго вы можете продержаться без любимого мороженого?

– У меня нет любимого мороженого.

– Какой запах больше всего напоминает вам детство?

– Я не знаю. Может быть, запах крема.

– Любите крем?

– Ну да. Теперь я пробую его только на рождественском пудинге.

– Что вам приходит в голову, когда вы думаете о Рождестве?

– Рождественская месса, празднование рождения Христа во время зимнего солнцестояния в Риме. Иоанн Златоуст. Синкретизм. Санта-Клаус. Снег.

– А вы его празднуете?

– В нашей церкви это грандиозный праздник. Мы собираем подарки для бедных детей, готовим рождественский обед в нашем благотворительном центре… Множество людей чувствуют себя потерянными и подавленными в это время года. И надо помочь им преодолеть себя.

– Хорошо ли вам спится не в своей постели?

Он долго думал над этим вопросом. Вспомнил время, когда они с Би останавливались в дешевых гостиницах, участвуя в евангелистских собраниях по городам и весям. Вспомнил диваны друзей, превращавшиеся в своего рода матрасы. Или еще дальше, вглубь его памяти, когда приходилось решать, оставаться ли в пальто, чтобы меньше дрожать, или, скатав его валиком, использовать как подушку, чтобы не спать головой на голом бетоне.

– Я, вероятно… как все, – сказал он. – До тех пор пока это кровать и я в горизонтальном положении, думаю, что сплю нормально.

– Испытываете ли вы раздражение до первой чашки кофе по утрам?

– Я не пью кофе.

– Чай?

– Иногда.

– Вы когда-нибудь раздражаетесь?

– Меня не так легко вывести из равновесия.

Чистая правда – что доказывали эти же вот допросы. Он обожал споры и сейчас чувствовал, что его скорее испытывают, чем оценивают. Блицопрос был вдохновляющей переменой после церковных служб, где от него ожидали ораторства на час, пока остальные сидели тихо. Он хотел получить эту работу, очень хотел, но решение было в руках Божьих, и беспокойство помогло бы мало, как и нечестные ответы или попытка улестить вопрошающих. Он будет самим собой в надежде, что этого хватит.

– Как вы относитесь к ношению сандалий?

– Что, мне придется их носить?

– Может быть. – Это произнес человек в дорогих черных кожаных туфлях, таких сияющих, что в них отражалось лицо Питера.

– А как вы себя чувствуете, если у вас целый день нет доступа к социальным сетям?

– Я не пользуюсь социальными сетями. По крайней мере, я так думаю. И что это вообще такое, «социальные сети»?

– Ладно… – Каждый раз, когда вопрос повисал в воздухе, они меняли тему.

– Какого политика вы больше всего ненавидите?

– Я ни к кому не испытываю ненависти. И вообще не слежу за политикой.

– Представим, что сейчас девять часов вечера и нет электричества. Что вы будете делать?

– Попробую найти поломку, если смогу.

– Но как вы будете проводить время, если не сможете?

– Побеседую с женой, если она будет дома в это время.

– Как она отнесется к тому, если какое-то время вас не будет дома?

– Она независимая и самостоятельная женщина.

– Можете ли вы сказать, что вы сами – независимый и самостоятельный человек?

– Надеюсь.

– Когда вы напивались последний раз?

– Семь или восемь лет назад.

– Хотите ли вы выпить сейчас?

– Я бы выпил еще персикового сока.

– Со льдом?

– Да, спасибо.

– Представим вот что, – сказала женщина. – Вы приехали в другую страну, и ваши хозяева приглашают вас в ресторан. В ресторане легкая, непринужденная обстановка. И там есть просторный прозрачный загон, где милые беленькие утята резвятся вокруг утки-матери. Каждые несколько минут повар хватает одного утенка и бросает в чан с кипящим маслом. Когда утенок поджарен, его подают гостям, и все счастливы и расслаблены. Ваши друзья заказывают утят и предлагают вам попробовать, утверждая, что это потрясающе. Как вы поступите?

– А в меню есть еще что-нибудь?

– Конечно, много чего.

– Тогда я закажу что-нибудь еще.

– И вы будете сидеть там и есть?

– Зависит от того, что я вообще делаю в компании этих людей.

– Что, если они вас разочаруют?

– Я попробую повернуть разговор к тому, что меня разочаровало, и буду честен там, где, я полагаю, они не правы.

– А проблема с утятами вас не заботит?

– Люди едят всяких животных. Они убивают свиней, которые значительно разумней птиц.

– Значит, если животное глупо, то его можно убивать?

– Я не мясник. И не повар. Я избрал другое занятие в жизни. И если хотите, то это выбор, дающий возможность не убивать.

– А как же утята?

– В каком смысле?

– Вам не хотелось бы встать на их защиту? Например, могли бы вы подумать, что стоит разбить стеклянную перегородку и дать им возможность сбежать?

– Инстинктивно – может быть. Но скорее всего, лучше от этого утятам не стало бы. Если бы меня действительно терзало то, что я увидел в ресторане, возможно, я бы посвятил жизнь перевоспитанию людей в этом обществе, уча их убивать утят более гуманно. Но лучше я посвящу жизнь чему-нибудь, что может убедить людей гуманнее относиться друг к другу. Потому что люди страдают больше, чем утки.

– Вы бы так не думали, будь вы уткой.

– Будь я уткой, я бы вообще, наверно, никак не думал. Именно высшее сознание и есть причина всех наших горестей и страдания, не правда ли?

– А сверчка вы раздавите? – вмешался один из задающих вопросы.

– Нет.

– А таракана?

– Может быть.

– Тогда вы не буддист.

– Я никогда не утверждал, что я буддист.

– Вы не считаете, что всякая жизнь священна?

– Это красивая концепция, но каждый раз, когда я умываюсь, я убиваю микроскопические создания, которые надеялись жить на мне.

– Так где же проходит черта для вас? – присоединилась женщина. – Собаки, лошади. Что, если в ресторане начнут поджаривать котят?

– Позвольте и мне задать вопрос, – сказал он. – Вы отправляете меня туда, где люди делают ужасные вещи, жестокие по отношению к другим существам?

– Конечно нет.

– Тогда к чему все эти вопросы?

– Хорошо, тогда вот такой. Ваш корабль утонул, и вот вы застряли на плоту с крайне вспыльчивым человеком, который оказался гомосексуалистом…

И так продолжалось долго. День за днем. Би уже потеряла терпение и начала подумывать, не следует ли ему сказать СШИК, что его время слишком драгоценно и нечего тратить его попусту на эти шарады.

– Нет, я им нужен, – убедил он ее. – Я уверен.

И вот теперь получивший одобрение корпорации Питер вдыхал целительный воздух Флориды. Он повернулся к шоферу и задал вопрос, на который за все эти месяцы так и не получил прямого ответа.

– Что такое СШИК на самом деле?

Водитель пожал плечами:

– В наши дни чем больше компания, тем сложнее догадаться, чем она занимается. Было время, когда автомобильные компании производили автомобили, а компании по добыче угля копали шахты. Теперь иначе. Если вы спросите СШИК, на чем они специализируются, они скажут что-то этакое… Снабжение. Кадры. Внедрение крупномасштабных проектов.

Водитель втянул остаток сока через соломинку, раздался неприятный булькающий звук.

– Но деньги откуда берутся? – спросил Питер. – Ведь государство их не субсидирует.

Водитель нахмурился, отвлекаясь. Ему надо было удостовериться, что машина в правильном ряду.

– Инвестиции.

– Инвестиции во что?

– Да во многое.

Питер прикрыл глаза рукой, от солнечного блеска болела голова. Он вспомнил, что задавал этот вопрос своим дознавателям из СШИК на одном из первых собеседований, еще с участием Беатрис.

– Мы вкладываемся в людей, – ответила элегантная женщина, тряхнув искусно уложенной гривой и положив сухие тонкие руки на стол.

– Все корпорации говорят это, – заметила Беатрис (чуть резковато, подумал он).

– Что ж… Но так оно и есть, – вмешалась женщина постарше. Ее серые глаза смотрели искренне, в них светился ум. – Ничего нельзя достичь без людей. Личности, уникальные личности с очень специфическими навыками. – Она повернулась к Питеру. – Вот почему мы беседуем с вами.

Питер улыбнулся хитроумности фразы, которая могла бы восприниматься как лесть – мол, они обратились к нему потому, что он один из этих особенных людей, – или же была преамбулой к отказу – у них высокие мерки и он недотягивает до этих высот. Но в одном он был уверен: все намеки, его и Би, что они прекрасно будут работать в команде, если их послать вместе, рассыпались, как крошки печенья, и исчезли в ковре.

– Один из нас должен остаться и присматривать за Джошуа, так или иначе, – сказала Би, когда они после обсуждали все это. – Было бы жестоко оставить его надолго. И потом, церковь. И дом, и выплаты. Я должна продолжать работать. – (Соображения звучали разумно – только вот предоплата от СШИК, даже малая часть всей суммы, покроет огромное количество кошачьего корма, счетов за отопление и соседских визитов.) – Просто было бы приятно, если б и меня пригласили.

Да, это было бы приятно. Но они же не слепые – Питеру очень повезло. Его выбрали, отсеяв многих.

– Итак, – спросил он водителя, – как вы попали в СШИК?

– Банк забрал наш дом.

– Сочувствую.

– Банк забрал почти все эти чертовы дома в Гэри. Завладел ими, но не мог продать и дал им развалиться и сгнить. Но СШИК предложил нам сделку. Они взяли на себя наши долги, позволили нам сохранить дом, а взамен мы должны были работать, ну как, за мелочовку. Кое-кто из моих старых приятелей назвал это рабством. Я называю это… гуманитарной помощью. И эти мои давние приятели теперь прозябают в вагончиках. А я вот здесь и веду лимузин.

Питер кивнул. Он уже забыл название места, где жил водитель, и имел смутное представление о состоянии американской экономики, но очень хорошо понимал, что значит, когда тебе бросают спасательный круг.

Лимузин тихо перестроился в правую полосу, и его накрыла прохладная тень сосен на обочине. Деревянный дорожный знак, какие обычно указывают на места отдыха, придорожные закусочные и бревенчатые домики для отпускников, объявил скорый поворот к СШИК.

– Поезжайте в любой загибающийся город в стране, – продолжал водитель, – и обнаружите толпы людей в той же лодке. Они могут сказать вам, что работают на ту или иную компанию, но копнешь чуть глубже – и найдешь СШИК.

– Я даже не знаю, как это расшифровывается, – сказал Питер.

– И я без понятия! – ответил водитель. – Сейчас появляется много компаний под ничего не значащими названиями. Все что-то значащие названия уже разобрали. Это имеет отношение к торговой марке.

– Я полагаю, что «СШ» означает Соединенные Штаты?

– Наверно. Хотя это интернациональная компания. Кто-то говорил мне, что они начинали в Африке. Знаю одно – работать на них выгодно. Они никогда меня не подставляли. Вы в хороших руках.

В руки Твои предаю дух Мой, сразу подумал Питер, Лука, глава двадцать третья, сорок шестой стих, во исполнение пророчества пятого стиха тридцать первого псалма. Только на этот раз неясно было, в чьи руки он вот-вот предастся.

– Вы почувствуете укол, – сказала черная женщина в белом лабораторном халате, – будет неприятно, покажется, будто в вены закачали пинту йогурта.

– Ух ты, уже не терпится!

Он с трудом примостил голову в пенопластовую впадину, расположенную в гробовидной колыбели, и старался не смотреть на острие, приближающееся к его руке, перехваченной жгутом.

– Не хотелось бы, чтобы вы думали, будто мы делаем что-то не то.

– Если я умру, пожалуйста, передайте моей…

– Вы не умрете. Не с этой штуковиной внутри. Просто расслабьтесь и подумайте о чем-нибудь приятном.

Игла проникла в вену. Раствор потек, прозрачная жидкость вошла внутрь. Питер подумал, что его сейчас вырвет, что он просто лопнет от омерзения. Почему ему не дали снотворное или что-нибудь вроде? Он подумал о своих трех попутчиках – интересно, а они храбрее, чем он? Они лежали в таких же колыбелях где-то в этом же здании, но он не мог их видеть. Он встретится с ними через месяц, когда проснется.

Женщина, которая делала инъекцию, спокойно стояла рядом. Без предупреждения – да и какое могло быть предупреждение? – ее напомаженный рот начал сдвигаться с лица, губы поплыли по щекам, как маленькое красное каноэ. Рот не останавливался, пока не достиг лба, где и примостился между бровей. Потом ее глаза вместе с веками и ресницами двинулись вниз к челюсти, по мере продвижения моргая, как и положено глазам.

– Не сопротивляйтесь, просто отдайтесь сну, – посоветовал рот на лбу. – Это временно.

Он боялся говорить. Это ведь не галлюцинация. Это то, что случается с вселенной, когда вы не можете удержать ее. Атомы в скоплениях, лучи света собирались в эфемерные образования перед тем, как двинуться дальше. И пока Питер растворялся во мраке, его снова охватил самый большой его страх – что он никогда больше не увидит людей такими, как прежде.