ОглавлениеНазадВпередНастройки
Шрифт
Source Sans Pro
Helvetica
Arial
Verdana
Times New Roman
Georgia
Courier
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Одиночество
Как стыдно одному ходить в кинотеатрыбез друга, без подруги, без жены,где так сеансы все коротковатыи так их ожидания длинны!Как стыдно — в нервной замкнутой войнес насмешливостью парочек в фойежевать, краснея, в уголке пирожное,как будто что-то в этом есть порочное…Мы, одиночества стесняясь, от тоскибросаемся в какие-то компании,и дружб никчемных обязательства кабальныепреследуют до гробовой доски.Компании нелепо образуются —в одних все пьют да пьют, не образумятся.В других все заняты лишь тряпками и девками,а в третьих — вроде спорами идейными,но приглядишься — те же в них черты…Разнообразны формы суеты!То та, то эта шумная компания…Из скольких я успел удрать — не счесть!Уже как будто в новом был капкане я,но вырвался, на нем оставив шерсть.Я вырвался! Ты впереди, пустыннаясвобода… А на черта ты нужна!Ты милая, но ты же и постылая,как нелюбимая и верная жена.А ты, любимая? Как поживаешь ты?Избавилась ли ты от суеты?И чьи сейчас глаза твои раскосыеи плечи твои белые роскошные?Ты думаешь, что я, наверно, мщу,что я сейчас в такси куда-то мчу,но если я и мчу, то где мне высадиться?Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!Со мною женщины в себя уходят, чувствуя,что мне они сейчас такие чуждые.На их коленях головой лежу,но я не им — тебе принадлежу…А вот недавно был я у однойв невзрачном домике на улице Сенной.Пальто повесил я на жалкие рога.Под однобокой елкой с лампочками тускленькими,посвечивая беленькими туфельками,сидела женщина, как девочка, строга.Мне было так легко разрешеноприехать, что я был самоуверени слишком упоенно современен —я не цветы привез ей, а вино.Но оказалось все — куда сложней…Она молчала, и совсем сиротскидве капельки прозрачных — две сережкимерцали в мочках розовых у ней.И как больная, глядя так невнятно,поднявши тело детское свое,сказала глухо: «Уходи… Не надо…Я вижу — ты не мой, а ты – ее…»Меня любила девочка однас повадками мальчишескими дикими,с летящей челкой и глазами-льдинками,от страха и от нежности бледна.в Крыму мы были. Ночью шла гроза,и девочка под молниею магнийнойшептала мне: «Мой маленький! Мой маленький!» —ладонью закрывая мне глаза.Вокруг все было жутко и торжественно,и гром, и моря стон глухонемой,и вдруг она, полна прозренья женского,мне закричала: «Ты не мой! Не мой!»Прощай, любимая! Я твой угрюмо, верно,и одиночество — всех верностей верней.Пусть на губах моих не тает вечнопрощальный снег от варежки твоей.Спасибо женщинам, прекрасным и неверным,за то, что это было все мгновенным,за то, что их «прощай!» — не «до свиданья!»,за то, что, в лживости так царственно-горды,даруют нам блаженные страданьяи одиночества прекрасные плоды.
Это стихотворение больше других понравилось Пастернаку в 1959 году, когда я прочел ему при нашей первой встрече в Переделкине.
