Новый Робинзон

XVII

В ту же ночь я призвал Ямбу и отправил ее к одному дружественному нам, то есть мне и родному жене племени чернокожих туземцев, стан которого, – в горах Короля Леопольда, – был в расстоянии дней трех пути от того места, где я находился. Посланную свою я научил сказать, что великий белый вождь находится в опасности и нуждается в отряде смелых воинов, которых необходимо немедленно послать к нему на помощь.

Верная подруга с восторгом взялась исполнить эту просьбу и, действительно, вскоре вернулась в сопровождении отряда воинов, которые торжественно вступили в стан того племени, гостем которого я был.

При виде новоприбывших страшный вождь, бывший господином несчастных девушек, стал упрекать меня в нарушении дружбы. Но я, не обратив внимания на его слова, хладнокровно заявил, что, по моему мнению, он сам поступает незаконно, владея белыми женщинами, и что я намерен взять их у него; если же он не согласен по доброй воле отпустить их, то я предлагаю ему, согласно обычаю, вступить со мной в бой и решить путем единоборства, кому из нас двоих должно владеть ими.

Мгновенно приведенный в ярость моим заявлением, чернокожий вождь немедленно согласился на единоборство, к великой радости своих воинов, предвкушавших удовольствие быть зрителями интересного боя; видимо, он сильно надеялся на свою могучую силу. Но я, сознавая его превосходство в этом отношении, полагался зато на свою ловкость и большую практику во всевозможных гимнастических упражнениях, которыми занимался с детства. А наша схватка должна была состоять именно в борьбе, без употребления оружия. Решено было, что тот, кто из трех раз два раза перебросит через себя противника, будет считаться победителем и, стало быть, господином несчастных девушек. Можно себе представить теперь положение бедных Бланш и Глэдис Роджерс в это время, а также и мое душевное состояние, когда я вышел на бой, ценой победы в котором мог купить свободу двух несчастных соплеменниц!

Между тем туземцы приступили к приготовлению к бою. Прежде всего они обвели своими дубинами пространство около 20 квадратных футов; за эту черту борцы и должны были перебрасывать друг друга.

С своей стороны, мы смазали тело жиром, а свои необычайно длинные волосы я туго закрутил, образовав из них подобие пышного шиньона на затылке; после этого оба мы немедленно вступили в борьбу.

Все воины, свои и чужие, уселись чинно полукругом на траве, обхватив обеими руками колени и положив на них подбородок. Не сводя глаз, с живейшим интересом следили они за всеми мельчайшими подробностями борьбы.

Я старался не терять ни минуты, так как чувствовал, что если начну раздумывать, то могу отступиться, и потому одним скачком прыгнул в арену, где мой противник уже ожидал меня, – и надо сознаться, – далеко не в спокойном состоянии. В один момент его огромные руки обхватили меня за талию и плечи; мне скоро стало ясно, что этот великан, рассчитывая на свою силу, думает принудить меня стать на колени и затем опрокинуть на спину. Но я, как бы поддаваясь ему, ловко вывернулся из-под рук и в следующий момент, пользуясь удобным случаем, подскочил к гиганту, проворно обхватил его за бедра, потянул на себя, взвалил его на спину, – и менее чем в мгновение ока, прежде даже, чем сам я мог понять, что случилось, мой противник был уже переброшен через мою голову за черту арены. Присутствующие, все до одного ярые спортсмены в душе, громко захлопали себя по бедрам в знак удовольствия, а я мог быть уверен, что с этого момента завоевал их симпатии. Между тем мой противник, упавший на голову и чуть было не сломавший себе шеи, поднялся на ноги и поводил кругом злобным, недоумевающим взглядом, не понимая, как это могло случиться, что его, силача и гиганта, я мог перебросить без всякого видимого усилия или напряжения. Но когда мы сошлись с ним во второй раз, он стал уже гораздо осторожней, – и мы боролись некоторое время молча, но упорно, не поддаваясь друг другу. Я сознавал, что дорога каждая секунда и, схватив своего противника, хотел опять перекинуть его за спину, но на этот раз он был настороже и счастливо увернулся от меня. Когда мы опять схватились с ним, он еще раз прибегнул к своему старому приему, то есть постарался повалить меня на землю силой своей тяжести, но это не удалось ему, Я сознавал, что он несравненно сильнее меня, и отлично понимал, что чем дольше будет продолжаться борьба, тем я все больше буду терять шансов на успех, а потому, неожиданно отбросив его в сторону, ловко подшиб его и с силой перебросил через себя в сторону. И теперь еще не забыть мне, как его громадное тело кубарем перекатилось за черту, при громком, одобрительном вое и криках восхищения, которыми приветствовали меня его единоплеменники, нужно сказать, далеко недолюбливавшие своего грозного вождя.

От страшного усилия, которое мне пришлось употребить при этом, упал и я, хотя в черте арены, но тотчас же поспешил вскочить на ноги, среди восторженных криков зрителей, приветствовавших меня как победителя.

Между тем мой соперник, очнувшись от падения, тоже поднялся и, прежде чем я успел понять в чем дело, подскочив ко мне, со всего размаха нанес страшный удар в челюсть своим увесистым, сжатым кулаком. Так как это был превосходно сложенный, мускулистый детина, то сразу вышиб мне несколько зубов и залил рот кровью, разбив обе губы. Удар этот наполовину ошеломил меня; притом я положительно захлебывался кровью, но обращать внимание на такие пустяки было некогда… Взбешенный донельзя таким вероломством, я незаметно выхватил из ножен свой стилет и со страшной силой вонзил его короткий острый клинок прямо в самое сердце. В ту же минуту мой враг замертво упал к моим ногам с глухим, предсмертным хрипом. Вынимая из раны свое оружие, я держал его таким образом, чтобы его совершенно нельзя было заметить у меня в руке. Благодаря этому обстоятельству, а также тому, что роковая рана вызвала внутреннее кровоизлияние и почти не оставила на теле убитого крови, все присутствовавшие решили, что я убил противника каким-то сверхъестественным способом.

Когда убитый мною великан свалился к моим ногам, я поставил ногу на его тело и, сложив на груди руки, обвел торжествующим взглядом присутствующих: согласно местному обычаю, ближайшие родственники убитого имели полное право бросить мне вызов, чтобы иметь возможность отомстить за кровь своего близкого, но на этот раз никто не сделал этого, вероятно, потому, что все были возмущены недостойным поступком моего врага, как можно было заключить по тем угрожающим крикам, какими было встречено его вероломное нападение на меня. Но я все-таки, по обычаю, стал вызывать желающих вступиться за покойного. Однако никто не отозвался. Напротив, меня со всех сторон осыпали приветствиями и даже предлагали почетное звание вождя. Но я поспешил отклонить столь лестное предложение, заявив, что спешу к друзьям в горах Короля Леопольда, хотя, в сущности, имел намерение вернуться прямым путем домой, к родственному мне племени на Кембриджском заливе. Само собою, обе девушки должны были сопровождать меня, против чего никто и не думал возражать.

Но, отказываясь от настойчивых предложений ново-приобретенных друзей погостить у них, я не мог отказаться, не оскорбляя их, от присутствия на празднествах, которыми должны были сопровождаться погребение старого вождя и выбор нового. Против обычая, тело убитого не было съедено, вероятно, потому, что покойный выказал себя трусом, – его решили похоронить; но пред похоронами его сначала поджарили в сидячем положении на огромном костре, а затем, когда оно уже достаточно обуглилось, завернули в древесную кору и положили на помост, устроенный в раздвоенном, наподобие вил, дереве, которое находилось за околицей стана.

Исполнив этот обряд, дикари принялись за свой неизменный корроборей, тянувшийся на этот раз с перерывами, в продолжение целых двух недель. Насилу я вырвался от них.

Наконец все было готово, и мы вчетвером, – я, моя верная Ямба и две обезумевшие от радости девушки, – тронулись в путь в сопровождении эскорта воинов.

Но едва мы выбрались в пустыню, лежавшую за кочевьем дикарей, как девушки стали жаловаться на боль в ногах: бедняжки едва ступали босыми ногами по раскаленной почве. Желая помочь горю, я с помощью все той же Ямбы сплел из травы носилки и дал было нести девушек своим провожатым. Но воины, не привыкшие носить никаких тяжестей, кроме оружия, оказались решительно неспособными для этой работы. Волей-неволей нам пришлось с Ямбой возложить этот труд на себя и по очереди тащить то одну, то другую барышню.

К довершению бедствия, сопровождавшие нас воины скоро вернулись обратно, – и мы с Ямбой остались одни вместе со слабыми, не привыкшими к путешествию по австралийским пустыням, девушками. К счастью, нам не было надобности спешить; мы могли двигаться вперед не торопясь, делая коротенькие переходы, с частыми, продолжительными остановками, во время которых сооружали травяные шалаши для защиты наших изнеженных барышень от ночного холода и страхов. Зато в пище мы не встречали недостатка, находя ее везде в изобилии, а попадавшиеся нам по пути туземные племена относились к нам очень радушно.

Наконец, мы достигли большой реки, которая протекала в направлении северо-северо-восток к Кембриджскому заливу и, если не ошибаюсь, обозначена на карте Австралии под названием Орд-ривер. Придя к этой реке, мы построили большую туземную лодку (катамаран), благодаря которой могли продолжать свое путешествие с большим удобством, проводя все ночи на берегу.

Оставив за собой горный хребет Короля Леопольда, мы поплыли среди цветущей равнины, поросшей высокими, благоухающими травами и хотя не густым, но прекрасным лесом. Встречавшиеся нам по дороге дикие гранитные скалы изобиловали наносным оловом и другими горными породами.

Перемена способа передвижения благотворно отразилась и на барышнях: они стали уже поправляться, к ним понемногу возвращались силы, а вместе и веселое расположение духа. Досаждали им только одежды, которые, ссохнувшись от жары, причиняли большое неудобство. Но мы помогли этому горю, приготовив им новое одеяние из шкур убитых по дороге двуутробок.

Гораздо труднее было мне справиться с другим делом. Нужно заметить, что и сам я не знаю, но только эти девушки почему-то вообразили, что мое жилище – нечто более близкое к цивилизации, чем жилище дикарей, и что наше селение похоже на село или деревню с рядом маленьких домиков или хижин, обставленных не только необходимой мебелью, но имеющих даже камины, пианино и тому подобные принадлежности обихода цивилизованных людей. И так велика была их радость, их радужные мечты, их стремление поскорее увидеть все это, что у меня не хватило духа разуверять их. До поры до времени я не хотел нарушать их иллюзий, в награду за что имел удовольствие замечать, как они с каждым днем становились все более и более похожи на то, чем были на самом деле. Когда я увидел их в первый раз, при свете яркого костра, под жалким навесом, они показались мне почти старухами: так были тощи, изнурены, запуганы и почти одичалы; а теперь же, на нашем большом катамаране, незаметно скользившем вниз по течению прекрасной широкой реки Орд, они начинали выглядеть моложе и казались даже весьма красивыми, несмотря на свой весьма неприглядный наряд. Выражение безграничного ужаса, не покидавшее их раньше ни на минуту, теперь совершенно исчезло; они смеялись и болтали, щебеча точно птички, только что выпущенные на волю. Очевидно, они чувствовали себя вполне спокойными и свободными. Бруно моего они полюбили с самого начала; он с своей стороны также быстро привязался к ним, доказывая весьма наглядно свою любовь заботами об их материальном благополучии: он отправлялся самостоятельно на охоту и приносил к их ногам трофеи своих побед, в большинстве случаев, молодых уточек. Иногда же он прямо, по собственному желанию, проделывал перед ними весь свой репертуар фокусов. А когда девушки возвращались к нашей кочевке после небольшой прогулки по лесу с ногами, окровавленными и исколотыми колючками, и со вздохом садились к костру, где мы с Ямбой ожидали их, занятые стряпней, Бруно подбегал к ним и принимался лизать их раны и царапины, всячески выражая при этом свое сочувствие и любовь…

Между тем наше плавание по реке продолжалось. Во время его мы занимались, порою для выгоды, порою просто для развлечения, ловлей рыбы, буквально кишевшей в самой реке и ее притоках, особенно красноперок…