XII
Я поправлялся очень медленно; долго еще после того как прошла резкая форма болезни, продолжались ужасные припадки озноба, страшно измучившие меня. Во время этих припадков, сам не понимаю почему, но всегда чувствовал какое-то непреодолимое желание выпить молока. Между тем чернокожие говорили мне, что в окрестностях водятся большие стада буйволов. Их развели здесь белые поселенцы, а после того как они покинули эти места, животные разбежались и совершенно одичали. Я и решил, как только до некоторой степени окрепну, попытаться поймать и приручить одну из буйволиц, чтобы иметь возможность пользоваться ее молоком.
Действительно, однажды мы с Ямбой отправились на охоту. Вскоре она нашла их следы около озера, лежавшего недалеко от моей хижины. Оба мы взобрались на большое дерево на берегу и оттуда поджидали будущую добычу. Ждать пришлось довольно долго; наконец мы увидели огромную буйволицу с теленком, которая медленно и спокойно шла прямо по направлению к нам. Все мое вооружение состояло из лука со стрелами и лассо, сделанного из кожи кенгуру; один конец аркана был прикреплен к длинной палке. Увидя животных, я осторожно спустился с дерева и притаился, выжидая, чтобы теленок подошел достаточно близко; как только он приблизился, я быстро накинул петлю ему на шею и таким образом поймал его прямо на глазах его матери, которая не понимала, в чем дело, и начала жалобно мычать.
Ямба между тем, видя, как удачно я справился, также спустилась с дерева и хотела подойти ко мне; как вдруг громадный буйвол, которого раньше никто из нас не заметил, со всех ног бросился прямо на нее. Ямба тотчас же поняла страшную опасность, угрожавшую ей, с быстротой молнии вернулась к дереву и вскарабкалась на него как раз в ту минуту, когда огромное животное было уже подле нее. Я закричал ей, чтобы она как-нибудь отвлекла внимание буйвола, пока я совсем справлюсь с теленком и его матерью. Затем я выпустил из рук палку, к которой был прикреплен аркан, и позволил теленку уйти, волоча его за собою. Но, как легко было предвидеть, палка скоро зацепилась за пни деревьев, так что теленок оказался более верным пленником, чем когда-либо. Тут повторилась старая история с китами: буйволица ходила, не переставая, вокруг теленка и выказывала крайнее беспокойство и горе; она ни на минуту не покидала его и все мычала, точно призывая его уйти отсюда. Тогда я направился к Ямбе, которая все время старалась отвлекать на себя внимание старого буйвола; разъяренное животное со страшным ревом взрывало ногами землю у основания дерева. Я уже наложил стрелу на лук и совсем готов был спустить ее, как вдруг бык услышал, к несчастью, шум моих шагов и бросился прямо на меня. Минута, признаюсь, была ужасная, но я не растерялся: я знал, что могу смело положиться на свое искусство в стрельбе из лука; еще во время своего пребывания в школе в Монтре я уже славился там как прекрасный стрелок, а после постоянно упражнялся. Поэтому я спокойно выжидал, пока животное приблизилось ко мне на расстояние нескольких шагов, и тогда выпустил стрелу. Она попала ему прямо в правый глаз. Бык в первую минуту как бы присел на ноги и страшно заревел от боли. Ямба между тем, беспокоясь обо мне, спустилась с дерева; но едва она ступила на землю, как разъяренное животное быстро обернулось и бросилось к ней с большей яростью, чем прежде. Но Ямба на этот раз просто спряталась за дерево, а я между тем выступил вперед, обратил его внимание на себя и тем заставил его двинуться опять на меня. И на этот раз я выждал, пока он почти подбежал ко мне, и пустил вторую стрелу в левый глаз, таким образом совсем ослепив его. Несчастное животное быстро остановилось и стало как-то нерешительно пятиться назад, страшно ревя от мучительной боли; тут я, совершенно позабыв о своей лихорадке, бросился на него с топором и нанес ему такой удар в голову, что бык пошатнулся. Двумя или тремя следующими ударами я опрокинул его на землю и затем убил. Как только буйвол умер, я решил испробовать действие обычного между туземцами способа лечения от лихорадки, потому что припадки озноба и теперь повторялись почти ежедневно, обыкновенно поздно вечером. Каких только трав не давала мне Ямба, ничто не помогало, я никак не мог согреться; на этот раз я решил испробовать действие животной теплоты.
Как только буйвол умер, я разрезал его тело между передними и задними ногами и влез в него, совершенно потонув в горячей крови его внутренностей. Но голова моя, понятно, оставалась снаружи. Ямба сейчас поняла, что я делаю, и когда я сказал, что хочу уснуть в таком положении, она заявила, что будет сторожить, чтобы ничто не беспокоило меня. Я проспал таким образом, погруженный во внутренности быка, весь остаток дня и всю ночь. Проснувшись на другой день, я, к удивлению, почувствовал себя пленником: труп остыл и утратил гибкость, так что меня надо было буквально вытаскивать из него. Выбравшись, я имел самый ужасный, отвратительный вид: все тело мое было покрыто застывшей кровью, даже мои длинные волосы были совершенно испачканы ею. Но я никогда не забуду той радости, которую испытал, почувствовав себя опять здоровым: я был теперь полон сил и энергии.
Прежде всего необходимо было обмыться; с этой целью я отправился к лагунам и там при помощи особого рода мягкой глины вымылся, а затем, как и всегда в подобных случаях, стал бегать по берегу, чтобы обсохнуть. Странный способ лечения, который употребил я, то есть пребывание в течение нескольких часов в трупе только что убитого животного, практиковался чернокожими очень часто; они прибегали к нему во всех серьезных болезнях и непоколебимо верили в его целебное действие. Не знаю, как в других случаях, но мне он действительно помог сразу.
Между тем наша буйволица все продолжала ходить вокруг своего плененного теленка, только изредка оставляя его на несколько минут, чтобы немного подкрепиться пищей. На следующий день мы устроили из ветвей небольшую загородку, вроде сарайчика, и загнали ее туда. Два дня продержали мы ее тут, не давая ей ни пить, ни есть и не подпуская к ней теленка, чтобы этими мерами усмирить ее. Действительно, когда по прошествии этого времени мы вошли к ней, она была совершенно смирна, брала из наших рук пищу и воду, – одним словом, казалась вполне ручной. Я мог даже сам доить ее и, право, никогда в жизни не пробовал ничего вкуснее ее молока, которого она давала в изобилии. Несколько дней я только им и питался и замечательно поправился и пополнел. Между тем чернокожие, узнав, что мне удалось убить старого буйвола, прониклись большим уважением ко мне, сочтя за великого охотника. Они сами часто пытались убить какого-нибудь из них своими копьями, но им никогда это не удавалось. Мясо убитого мною животного я отдал дикарям, сам не решился даже попробовать его; но кожу его оставил себе, и она очень пригодилась мне в следующее дождливое время года, потому что была тверда, как дерево, и по крайней мере в полдюйма толщиной.
После этого я опять возвратился к малайцам, капитану Дэвису и остальным моим друзьям в бухте Раффли и прожил с ними еще месяца три или четыре. За это время я чувствовал себя прекрасно, был по-прежнему крепок и силен и почти все дни проводил на охоте. Кроме обычных в этих местностях животных здесь попадались даже пони и английские породы рогатого скота, по всей вероятности завезенные сюда некогда поселенцами, но теперь совершенно одичавшие. Капитан Дэвис за это время успел сообщить много сведений, полезных для меня; между прочим, от него я узнал, что в трех или четырех милях отсюда лежит Порт-Дарвин, где, по всей вероятности, можно встретить белых людей. С Дэвисом мы часто беседовали по этому поводу, и он не переставал все обнадеживать меня. Однажды он указал мне на дерево, стоявшее недалеко от его лагеря; на этом дереве была вырезана следующая надпись:
Людвиг Лейчардт,
прибывший сухим путем из Сиднея.
1847 г.
Было очевидно, что эта область, действительно, посещалась белыми, по крайней мере хоть один из них был уже здесь; и так как из надписи было видно, что он прибыл сюда сухим путем, то во мне зародилась надежда, что, быть может, когда-нибудь и я смогу возвратиться тем же путем в цивилизованные страны. Чернокожий, знавший английский язык, уверял меня даже, что отец его служил проводником господину Лейчардту; но удалось ли этому последнему когда-нибудь возвратиться обратно в Сидней, он не знал, потому что белый путешественник, как называл его капитан Дэвис, сел в Порт-Эссингтоне на корабль.
Обсудив все сведения, собранные мной, я решил попытаться достичь Порт-Дарвина, рассчитывая найти там европейских поселенцев. И вот, сделав необходимые приготовления, Ямба, я и собака вновь пустились в плавание по неизвестному нам морю в утлой лодке, которая имела всего 15 футов длины и 14 дюймов ширины. Понятно, мы по-прежнему старались держаться вблизи берега. Путешествие началось очень благополучно; мы счастливо пробрались через пролив Энсли, минуя огромный пролив Вандименовой земли с ее аллигаторами, разлившимися реками и заливчиками. По расчету, мы должны были быть уже недалеко от Порт-Дарвина, как вдруг, совершению неожиданно, разразилась страшная буря и нашу лодку быстро понесло волнами в открытое море по направлению к юго-западу. Маленькая лодочка наша, понятно, в одну минуту была почти залита водой, так что мы с Ямбой вынуждены были тотчас выскочить из нее прямо в море и, уцепившись вдвоем за один конец ее, заставить другой конец подняться вверх и таким образом не допустить ее совсем переполниться водой. Это случилось недели через две после того, как мы оставили капитана Дэвиса. Мы знали, что если бы лодка была залита, то все наше имущество, – старая собака, живые гуси, вода, всякая провизия, все это неминуемо погибло бы в рассвирепевшем море. Между тем наступила ночь; это была одна из самых ужасных ночей, какие только мне случалось переживать когда-либо. Но я так уже привык ко всяким опасностям, что считал их чем-то почти необходимым.
Представьте себе, если только можете, наше положение: громадные волны вздымаются подобно высоким горам; кругом распространилась глубокая ночная темнота, и посреди всего этого мы вдвоем, погруженные в волны, цепляемся, для спасения своей жизни, за край маленькой, выдолбленной лодки, всего 14 дюймов шириной. Хотя пребывание в воде скоро довело нас до крайнего изнеможения, но мы не смели вскарабкаться в лодку. Можно ли поверить, что мы были вынуждены оставаться всю ночь напролет в море, уцепившись за край лодки, полузатопленные, постоянно толкаемые подобно совершенно незначительным атомам среди этих громадных волн, которые буквально ослепляли своим фосфорическим светом? Несколько раз в течение этой ужасной ночи я готов был уже выпустить край лодки, за который придерживался, и пойти ко дну, но каждый раз в таких случаях подле меня раздавался голос Ямбы, всегда ласковый, ободряющий; пересиливая страшный рев бури, она уговаривала меня не отчаиваться и напоминала, сколько ужасных опасностей мы уже благополучно пережили вместе. К утру она уговорила меня войти в лодку и отдохнуть, сама же все еще оставалась в воде, стараясь удерживать передний конец лодки над громадными волнами, которые все еще продолжали набегать. Но мне было крайне трудно вскарабкаться в лодку, потому что я страшно замерз и почти окоченел. Теперь мы совершенно не могли определить, какого направления следовало нам держаться, чтобы добраться до какого-нибудь берега, потому что к этому времени нас отнесло очень далеко в море, и мы не имели ни малейшего представления о том, где находимся теперь.
Целый день мы беспомощно неслись по течению волн; наконец море совершенно успокоилось. Когда мы несколько отдохнули, то решили, что материк должен лежать к юго-востоку, и принялись грести веслами по этому направлению. Через несколько часов, действительно, мы с восторгом увидели маленький скалистый островок, к которому немедленно причалили и вышли на берег. Пищи на нем оказалось много, в виде различных птиц; но пресной воды нигде не было, так что пришлось затронуть небольшой запас ее, который мы всегда имели при себе в кожаном мешке. Судя по виду скал и по запаху, распространявшемуся по всей местности, я думаю, что это был один из островов, богатых гуано. Тут я догадался, что мы были уже подле Порт-Дарвина, но проехали мимо него во время страшной бури, когда боролись за свою жизнь.
Всю ночь мы провели спокойно на этом островке, прекрасно выспались и утром бодро пустились в дальнейший путь, опять заходя во все бухточки и на островки. Слабый луч надежды опять затеплился в моем сердце: мне казалось, что в конце концов, несмотря на то, что буря отнесла нас очень далеко от цели нашего путешествия, мы все-таки когда-нибудь попадем в Порт-Дарвин. Море в этих местах было покрыто множеством островков; каждый вечер мы приставали к какому-нибудь из них и проводили ночь на берегу; а утром пускались дальше. Погода все время стояла прекрасная, так что ничто не препятствовало нашему плаванию.