Морской волк

Глава XXIX

– Дурак! – выбранил я себя с досады.

Я разгрузил лодку и перенес на берег все наши пожитки к тому месту, где решил расположиться лагерем. На берегу нашлось небольшое количество выброшенной морем щепы, и взгляд на жестянку с кофе, которую я захватил с собою с «Призрака», навел меня на мысль об огне.

– Подлинный идиот! – продолжал я.

– Ну, перестаньте! – ласково остановила меня Мод и осведомилась, почему именно я был подлинный идиот.

– Да я не захватил спичек, – проворчал я в ответ. – Понимаете, ни одной спичечки! Теперь бы приготовить горячего кофе, сварить супу, чаю, а на чем?

– А вы вспомните Робинзона! Он тер одну палку о другую!

– Я читал много воспоминаний, написанных потерпевшими крушение: все они пробовали этот способ – безуспешно. Припоминаю Винтерса, газетного корреспондента, путешествовавшего по Аляске и Сибири. Я однажды встретил его у знакомых, и он рассказывал нам, как пытался добыть огонь именно трением палки о палку. Это было очень забавно. Он неподражаемо рассказывал о своем неудачном опыте. Помню, как в заключение, сверкнув своими черными глазами, он сказал: «Джентльмены, островитянин южных морей, быть может, сумеет это сделать, может быть, сделает и малаец, но это превышает способности белого человека».

– Но ведь мы же прожили столько времени без огня, – весело сказала Мод. – Почему мы не можем жить без него и дальше?

– Но кофе, кофе! Вы только подумайте о кофе! – воскликнул я. – И какой превосходный кофе! Я взял его из собственной кладовой Волка Ларсена. И кругом отличные дрова!..

Признаюсь, я безумно хотел кофе, и, как я впоследствии узнал, Мод также питала слабость к этому напитку. Кроме того, мы столько времени сидели на холодной пище, что застыли внутри так же, как и снаружи. Горячая пища была бы нам очень полезна. Но я больше не жаловался и принялся за устройство для Мод палатки из паруса.

Я думал, что это очень простое дело. Были под руками и весла, и мачты, и веревки. Но без знания дела, когда каждая деталь являлась опытом и каждый успешный опыт целым открытием, это оказалось очень трудно.

Целый день проработал я над сооружением палатки. В первую же ночь пошел дождь, палатка промокла, и Мод принуждена была возвратиться в лодку.

На следующее утро я выкопал вокруг палатки глубокую канаву, а через какой-нибудь час после этого внезапным порывом ветра палатку сорвало и бросило на песок ярдах в тридцати от места, где она находилась.

Увидев мою физиономию, Мод подняла меня на смех. Я сказал ей:

– Как только спадет ветер, я на лодке отправлюсь исследовать остров. Здесь обязательно должны быть люди или какая-нибудь стоянка. Шхуны должны посещать этот остров, и он должен принадлежать какой-нибудь стране. Но мне хотелось бы устроить вас поудобнее, раньше чем я отправлюсь.

– Я тоже отправлюсь с вами, – ответила она.

– Было бы лучше, если бы вы остались. Вы и так много перенесли. А плыть на лодке и грести в такую отчаянную погоду не очень-то приятно. Вам крайне необходимо отдохнуть, и я просил бы вас остаться.

Что-то подозрительно похожее на влагу вдруг заволокло ее глаза, прежде чем она успела отвернуться.

– Я все-таки отправлюсь с вами, – сказала она тихо, и в ее голосе послышалась мольба. – Я смогла бы вам чем-нибудь помочь…

Голос ее дрогнул.

– Если что-нибудь вдруг случится с вами, – продолжала она, – как я останусь здесь без вас одна? Подумайте об этом!

– О, не беспокойтесь, я буду очень осторожен! – ответил я. – К тому же я не пойду далеко и вернусь к вечеру. Да, дело решенное! Вам будет лучше остаться здесь, постараться ничего не делать, отдохнуть и хорошенько выспаться.

Она обернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд ее был тверд, но спокоен.

– Пожалуйста! – сказала она. – Прошу вас!

Я попробовал было настоять на своем. Но она упорно смотрела на меня. Я хотел было говорить – и не смог. И я тотчас же заметил, как радостный огонек блеснул у нее в глазах, и понял, что моя ставка бита. Ей невозможно было отказать.

В полдень ветер прекратился, и мы решили отправиться в путь на следующее утро вместе. Проникнуть внутрь острова из нашей бухты не представлялось никакой возможности, потому что скалы отвесно поднимались у самого пляжа, а с другой стороны бухты они вырастали прямо из воды.

Настало утро, серое и угрюмое, но спокойное. Я поднялся рано, чтобы успеть снарядить лодку.

– Дурак! идиот! скотина! – бормотал я, когда наступило время будить Мод. Но на этот раз я чуть не подскакивал от радости.

Она приподняла край паруса, высунула голову и спросила полусонным голосом:

– Кого это вы так честите?

– Кофе! – крикнул я. – Понимаете? Кофе! Что сказали бы вы о чашке горячего кофе!

– Вы испугали меня, – проговорила она, – и к тому же вы слишком жестоки. Я уже приучила себя к мысли обходиться без него, а вы опять мучаете меня своими напоминаниями!

– Ну так смотрите!

Я набрал среди камней сухих щепок, настругал стружек и сложил все это в маленький костер, затем вырвал из записной книжки листок и достал из коробки патрон. Удалив из него кончиком ножа пыж, я высыпал порох на гладкий камень, затем вынул из патрона пистон и положил его тоже на камень, среди пороха. Все было готово. Мод глядела из своей палатки. Держа в левой руке бумагу, я взял в правую руку камень и ударил им по пистону. Вырвался клуб дыма, блеснул огонь, и бумага загорелась.

Мод радостно захлопала в ладоши.

– Прометей! – воскликнула она.

Но я был слишком занят, чтобы отвечать ей. Слабый огонек требовал ухода. И я подкладывал стружки и щепочку за щепочкой, пока, наконец, он не превратился в целый костер и огонь с треском не охватил сучья и палки.

Быть выброшенным на необитаемый остров не входило раньше в мои расчеты, и потому я не захватил с собой ни кастрюли, ни вообще каких-либо кухонных принадлежностей. Я воспользовался ковшом для вычерпывания воды из лодки, а когда мы съели часть наших консервов, то у нас получился целый ряд блестящих импровизированных кастрюль.

Я вскипятил воду, но кофе заварила сама Мод. И какой это был вкусный кофе! Моей обязанностью было поджарить консервированное мясо с толчеными морскими сухарями. Завтрак вышел на славу, мы уселись около огня и, попивая кофе, разговаривали о нашем положении. За завтраком мы просидели гораздо дольше, чем это полагается у обыкновенных путешественников-исследователей.

Я был убежден, что мы найдем на острове стоянку. Я знал, что все промыслы на Беринговом море охраняются, но Мод высказала предположение, решив подготовить меня к разочарованию, что этот остров мог быть никому не известным островом, не попавшим ни под чью охрану. Но и эта возможность не испугала ее: она была в очень хорошем настроении.

– Если вы правы, – сказал я, – то нам следовало бы подготовиться здесь к зиме. Наши запасы не вечны, но ведь здесь есть котики. Они могут уйти отсюда куда-нибудь в другое место, поэтому я должен как можно скорее заготовить достаточное количество мяса. Затем необходимо соорудить хижину и запастись топливом, натопить котикового жира для освещения. Во всяком случае, работы у нас будет немало, если этот остров действительно необитаем. Однако я все еще надеюсь, что мы найдем людей.

Но Мод оказалась права. Мы осмотрели остров с моря в бинокль, побывали на лодке во всех его бухтах и иногда даже высаживались на берег, но не нашли нигде и следа людей. Кстати, мы убедились, что были не первыми, попавшими на этот остров. Высоко на песке, у второй от нас бухты, мы наткнулись на разбитую лодку, на которой еще уцелела надпись белыми буквами: «Газель. № 2». Лодка лежала здесь, видимо, давно: она наполовину была занесена песком, и разбитый бок ее, высунувшийся из-под песка, носил на себе признаки продолжительного действия непогоды. На корме лодки я нашел заржавленное охотничье ружье и матросский нож, сломанный пополам и до того заржавленный, что едва можно было признать в нем нож.

– Пойдемте отсюда, – сказал я ласково, но я чувствовал, как билось мое сердце, и мне казалось, что где-нибудь, здесь же на берегу, я увижу и побелевшие человеческие кости.

Я не желал, чтобы душа Мод омрачилась такой находкой. Мы уселись в нашу лодку и отправились к северо-восточной части острова. На южном берегу не встречалось песчаных отмелей, и мы обогнули черный мыс и тем закончили объезд всего острова. По моему мнению, он в окружности имел около двадцати миль, при ширине от трех до пяти миль. На его отмелях, по самому скромному моему вычислению, находилось до двухсот тысяч котиков. Остров был выше всего в своей юго-западной части и постепенно понижался к северо-востоку. Возвышался остров над морем всего на каких-нибудь пять футов. За исключением нашей маленькой бухты, все остальные глубоко входили в самый остров; их окружали песчаные отмели, поднимавшиеся постепенно на целую милю или около того. Затем шли довольно каменистые долины, на которых там и сям рос мох. Сюда выходили котики; старые самцы стерегли свои гаремы, а молодые держались особняком.

Более подробного описания наш остров не заслуживает. Скалистый, мрачный, открытый морю и ветрам, потрясаемый ревом двухсот тысяч котиков, он представлял жалкое и унылое место. Мод, подготовившая меня к разочарованию и бывшая весь день в самом великолепном настроении, все-таки не выдержала и, когда мы высадились у себя в бухте, разрыдалась. Она храбро старалась скрыть это от меня, но когда я снова добывал огонь, я слышал, как она плакала у себя в палатке, уткнувшись в одеяла.

Теперь настала моя очередь казаться веселым, и я разыгрывал свою роль так старательно и с таким успехом, что в конце концов заставил ее смеяться и даже петь. Она спела для меня перед тем, как идти спать. В первый раз я услышал ее пение и, лежа у огня, слушал и восхищался, потому что она оказалась настоящей артисткой, как и во всем, что ей приходилось делать. Ее голос был не сильный, но удивительно красивый и выразительный.

Я все еще спал в лодке. В эту ночь я лежал с широко открытыми глазами, смотря на первые звезды, которые уже столько раз видел, и обдумывал свое положение. Теперь я понимал лежавшую на мне ответственность; такого рода ответственность была нова для меня. Волк Ларсен совершенно прав. Я не стоял на собственных ногах, а жил за счет своего отца. Мои банкиры и поверенные заботились о моих деньгах вместо меня. Я не нес ответственности ни за что. И теперь, первый раз в жизни, я почувствовал ответственность за другого, и это была великая ответственность, потому что она касалась самой дорогой для меня женщины на всем земном шаре, единственной, которую я безумно любил, – моей «маленькой женщины», как я мысленно называл ее.