Зелёная миля

Глава 4

А тут и подошло время экзекуции Арлена Биттербака, который был не вождем, а первым старейшиной своего племени в резервации Уашита и членом Совета чероки. Он убил человека по пьянке, собственно, напились они оба. Вождь размозжил ему голову бетонным блоком. Спор же возник из-за пары сапог. И совет моих старейшин назначил казнь на семнадцатое июля.

Для подавляющего большинства заключенных «Холодной горы» свидания случаются нечасто и жестко ограничены во времени, а вот мои подопечные из блока Е в этом получают значительные послабления. Шестнадцатого июля Биттербаку разрешили пройти в большую комнату, примыкающую к столовой и называемую Аркадой. Стена из сетки с вплетенными в нее рядами колючей проволоки делила Аркаду пополам. Здесь Вождю предстояло повидаться со второй женой и теми из его детей, кто пожелал приехать в тюрьму. Повидаться и попрощаться.

Его увели Билл Додж и двое временных надзирателей. Мы же приступили к отработке элементов экзекуции. За час предстояло сделать два прогона. При удаче – три.

Перси особо не протестовал, когда его определили в щитовую в компании с Джеком ван Хэем, в силу своей неопытности он еще не знал, где хорошее место, а где плохое. В итоге за экзекуцией Перси смог наблюдать через небольшое, забранное решеткой окно, если б ему доставило удовольствие лицезрение спинки стула. Зато от спинки его отделяло совсем маленькое расстояние, и он мог увидеть искры, которые летели из-под колпака после подачи электрического тока.

У окошка на стене висел черный телефонный аппарат без диска. Связь он обеспечивал одностороннюю и только из одного места: кабинета губернатора. За свою жизнь я повидал немало фильмов о тюрьме, когда этот телефон звонил аккурат перед поворотом рубильника, но за годы службы в блоке Е наш телефон не зазвонил ни разу. В кино спасения достичь легко. Как и подтвердить свою невиновность. Ты платишь четверть доллара за билет, вот и получаешь правды ровно на эту сумму. В настоящей жизни все дороже и на те же вопросы даются совсем другие ответы.

На репетиции вместо трупа мы отвозили к катафалку манекен, а все остальное отрабатывали на старике Два Зуба. За долгие годы он вошел в эту роль и отлично с ней справлялся. В тюрьме его любили, особенно всем нравился его акцент, скорее канадский, чем французский, который приобрел своеобразное звучание после долгих лет проживания на Юге. Даже Зверюге он нравился. А вот мне – нет. Я видел в нем одряхлевшую копию Перси Уэтмора, человека, который не станет мараться, чтобы убить какую-то живность и самому приготовить еду, однако будет стоять у костра и наслаждаться запахом жарящегося мяса.

На репетиции мы отрабатывали те роли, которые нам предстояло сыграть в ходе экзекуции. Брут Хоуэлл был у нас, как мы говорили, выпускающим. То есть надевал металлический колпак, дежурил у телефона губернатора, подзывал врача, если возникала такая необходимость, и давал команду повернуть рубильник, когда наступал решающий момент. Если все проходило без сучка без задоринки, похвалы мы не слышали. Если возникали осложнения, свидетели винили во всем Зверюгу, а начальник тюрьмы – меня. Никто из нас не жаловался – бесполезно. Планета вращается, знаете ли. Можно вращаться вместе с ней, а можно зацепиться за что-то и протестовать, но тогда тебя свалит с ног.

Дин, Гарри Тервиллигер и я подошли к камере Вождя через три минуты после того, как Билл и еще два надзирателя увели Биттербака в Аркаду. Дверь в камеру они оставили распахнутой, старик Два Зуба с растрепанными седыми волосами уже сидел на койке.

– На простыне пятна от спермы. – Два Зуба хохотнул. – Наверное, он постарается избавиться от них, прежде чем вы, парни, выведете его отсюда.

– Заткнись, Два Зуба, – бросил Дин. – Обойдемся без шуточек. Мы заняты важным делом.

– Хорошо, хорошо. – Лицо старика сразу стало серьезным. Лишь в глазах по-прежнему сверкали веселые искорки. Когда репетировалась казнь, жизнь в старике так и бурлила.

Я выступил вперед.

– Арлен Биттербак, как сотрудник суда и страж закона предъявляю вам ордер, извещающий о том, что ваша смертная казнь состоится сегодня в означенный в нем час. Выходите из камеры.

Два Зуба поднялся с койки.

– Я выхожу, я выхожу, я выхожу, я выхожу.

– Повернитесь, – приказал Дин.

Когда старик повернулся, Дин внимательно осмотрел его плешивую, в перхоти, макушку. Мы знали, что макушку Вождя к завтрашнему вечеру чисто выбреют, но в обязанности Дина входила проверка работы цирюльника. Щетина ухудшала контакт, что могло привести к нежелательным осложнениям. А мы для того и репетировали, чтобы их избежать.

– Хорошо, Арлен, пошли, – приказал я старику Два Зуба, и мы пошли.

– Я шагаю по коридору, я шагаю по коридору, я шагаю по коридору, – повторял Два Зуба.

Я шел от него справа, Дин – слева, Гарри – сзади. На развилке мы повернули направо, подальше от жизни, что продолжалась на тюремном дворе, и навстречу смерти, которая ждала в кладовой. Мы зашли в мой кабинет, и Два Зуба без напоминания упал на колени. Сценарий он запомнил назубок, возможно, лучше нас. Бог тому свидетель, в тюрьме он появился раньше, чем мы.

– Я молюсь, я молюсь, я молюсь. – Два Зуба воздел к небу узловатые руки. Выглядели они совсем как на знаменитой гравюре, вы понимаете, о чем я говорю. «Господь – мой пастырь», и так далее.

– Какой Биттербак веры? – спросил Гарри. – Надеюсь, нам не придется приглашать этого шамана-чероки, который будет прыгать по кабинету, тряся концом?

– Вообще-то…

– Все еще молюсь, все еще молюсь, все еще устремляюсь помыслами к Христу, – перебил меня Два Зуба.

– Заткнись, старый козел, – бросил Дин.

– Я молюсь!

– Так молись про себя!

– Чего вы так запаздываете? – заорал из кладовой Зверюга. В связи с экзекуцией ее освободили от хлама. Мы приближались к зоне смерти. Это чувствовалось даже по запаху.

– Не дергайся! – огрызнулся Гарри. – Что это ты такой нетерпеливый?

– Молюсь. – Губы старика изогнулись в неприятной улыбке. – Молюсь о терпимости, всего лишь о терпимости друг к другу.

– Вообще-то Биттербак – христианин. Так он говорит, – докончил я прерванную фразу. – И его вполне устроит баптистский священник из Тиллман-Кларка. Его фамилия Шустер. Мне он тоже нравится. Шустрый такой, не дает им совсем уж расклеиться. Вставай, Два Зуба, на сегодня ты уже достаточно помолился.

– Шагаю. – Старик поднялся. – Снова шагаю, снова шагаю, снова шагаю по Зеленой миле.

Даже ему, при его невысоком росте, пришлось пригнуться, чтобы не задеть головой дверь в дальней стене моего кабинета. Мы же просто согнулись. В ситуации с настоящим заключенным это был наиболее опасный момент, поэтому я удовлетворенно кивнул, взглянув на возвышение со Старой Замыкалкой и увидев Зверюгу с револьвером наизготовку. Так и надо.

Два Зуба спустился по ступеням и остановился. Складные стулья, числом сорок, уже стояли на положенных местах. Биттербака повели бы к возвышению по дуге, подальше от сидящих. Во избежание эксцессов при казни число надзирателей увеличивалось на полдюжины. Командовал ими Билл Додж. У нас еще ни разу приговоренный к смерти не нападал на присутствующих при казни… и мне хотелось, чтобы так продолжалось и дальше.

– Готовы, парни? – спросил Два Зуба, когда у ступеней мы все вновь выстроились в прежнем порядке. Я кивнул, и мы зашагали к возвышению. Я часто думал, что мы более всего напоминаем конвой знаменосца, забывшего захватить с собой знамя.

– А что должен делать я? – полюбопытствовал Перси из щитовой, приникнув к оконной решетке.

– Наблюдай и учись, – ответил я.

– И не лапай рубильник, – пробормотал Гарри.

Два Зуба его, однако, услышал и хохотнул.

Мы подвели старика к возвышению, и он сам, без напоминания, повернулся спиной к Старой Замыкалке: всезнающий ветеран, не допускающий отклонений от заведенного порядка.

– Сажусь, сажусь, сажусь, бросаюсь в лоно Старой Замыкалки.

Я опустился на правое колено у его правой ноги. Дин – на левое у левой. В этот момент уязвимыми оказывались мы. Если приговоренный внезапно обезумеет… такое время от времени случалось. Мы оба чуть развернулись, чтобы колено защищало промежность. Прижали подбородок к груди, чтобы обезопасить шею. А затем, разумеется, с максимальной быстротой, дабы ограничить во времени нависшую над нами опасность, проскочили следующий этап: закрепление ног. Вождю на свой последний променад предстояло выйти в шлепанцах, ведь словами «могло быть и хуже» не утешить надзирателя с разорванной гортанью. И невелика радость корчиться на полу с раздутой, как воздушный шарик, мошонкой в присутствии сорока зрителей, главным образом журналистов, восседающих на складных стульях.

Мы закрепили ноги старика. У Дина замок был размером побольше, из-за емкости с жидкостью. Завтра Биттербак должен сесть на Старую Замыкалку с выбритой левой голенью. У индейцев волосяной покров на теле практически нулевой, но лишнего риска нам не надо.

Пока мы занимались ногами старика, Зверюга закреплял его правую руку. А тут и Гарри мягко подошел слева и проделал то же самое с левой. Покончив с этим, кивнул Зверюге, который крикнул ван Хэю:

– Позиция один!

Я слышал, как Перси спросил ван Хэя, что это значит (мне с трудом верилось, что он так мало знает, столь немногому научился за время пребывания в блоке Е). Ван Хэй тихим голосом объяснил. Сегодня «позиция один» ничего не значила, но завтра, услышав команду Зверюги, ван Хэй повернет рубильник, подключая тюремный генератор к блоку Е. Свидетели услышат низкое гудение, а лампы по всей тюрьме засветятся ярче. В других блоках заключенные, видя эти яркие фонари, думали, что экзекуция закончена, хотя на самом деле она только начиналась.

Зверюга встал перед Старой Замыкалкой.

– Арлен Биттербак, вы приговорены к смерти на электрическом стуле, приговор вынесен присяжными и утвержден судьей. Господи, спаси народ нашего штата. Вы хотите что-нибудь сказать перед тем как приговор будет приведен в исполнение?

– Да. – Глаза старика блестели, он радостно улыбался беззубым ртом. – Я хочу съесть на обед жареного цыпленка, я хочу посрать в твою шляпу, я хочу, чтобы Мэй Уэст села мне на физиономию, потому что охоч я до женских «кисок».

Зверюга пытался сдержаться, но безуспешно. Откинув назад голову, он расхохотался. Дин согнулся в три погибели, сотрясаемый приступами хохота. Не отставал от него и стоящий у стены Гарри. Рассмеялся даже ван Хэй, у которого начисто отсутствовало чувство юмора. Я тоже позволил себе смешок-другой, но не больше. Все-таки завтра на том месте, где сидел сейчас Два Зуба, умрет человек.

– Хватит, Зверюга, – прекратил я веселье. – И ты, Гарри. Придержи язык, старик. Если еще раз скажешь что-нибудь подобное, я на самом деле прикажу ван Хэю перевести рубильник в «позицию два».

Два Зуба радостно улыбнулся, как бы говоря: «Но ведь хорошая шутка, босс Эджкомб, хорошая шутка». Но улыбка сразу поблекла, когда он увидел мою суровую физиономию.

– Что-то не так? – спросил он.

– Смешного тут ничего нет. Негоже смеяться, когда речь идет о смерти. Если ты этого не понимаешь, не раскрывай пасть.

Только шутка действительно получилась хорошей, наверное, это меня и разозлило.

Я огляделся. Зверюга смотрел на меня, все еще улыбаясь.

– Черт, – вырвалось у меня, – наверное, староват становлюсь для этой работы.

– Нет, – покачал головой Зверюга. – Ты-то в самом соку, Пол.

Насчет меня он, конечно, ошибся. Из него тоже весь сок уже вышел, и мы оба это знали. Однако приступ смеха прошел. Теперь оставалось только надеяться, что завтра никто не вспомнит шутку старика и не начнет смеяться вновь. Вы скажете, что такое невозможно, не может смеяться надзиратель, подводя к электрическому стулу приговоренного к смерти, однако когда человек в напряжении, случиться может всякое. А потом вспоминать об этом будут еще двадцать лет.

– Угомонишься ты наконец, Два Зуба? – спросил я.

– Да. – На лице старика застыла обида.

Я кивнул Зверюге, показывая, что мы можем продолжить. Он снял маску с медного крюка на задней стороне спинки стула и натянул ее на голову старика. Макушка осталась открытой. Затем Зверюга наклонился, одной рукой достал из ведра губку, надавил на нее указательным пальцем другой руки, лизнул кончик пальца, после чего вновь бросил губку в ведро. Завтра он вложит губку в металлический колпак. Не сегодня. Незачем лишний раз мочить старику голову.

К колпаку, сработанному из стали, с двух сторон крепился ремешок, так что чем-то колпак напоминал и каску пехотинца. Зверюга надел колпак на голову старика Два Зуба, покрыв им ту часть головы, которую не закрыла маска.

– Мне надевают колпак, мне надевают колпак, мне надевают колпак, – пробубнил из-под маски Два Зуба. Ремешок, заведенный под подбородок, не позволял шевелить челюстями, и я подумал, что Зверюга затянул его сильнее, чем того требовала репетиция. Он отступил назад и повернулся к пустым стульям.

– Арлен Биттербак, электрический ток будет проходить по вашему телу, пока вы не умрете, в соответствии с законами этого штата. Да помилует Господь вашу душу.

Зверюга повернулся к забранному решеткой прямоугольнику:

– Позиция два!

Старик Два Зуба, возможно решив, что одной шутки мало, начал дергаться и извиваться, чего практически никогда не случалось с настоящими клиентами Старой Замыкалки.

– Меня поджаривают! – кричал он. – Поджаривают! Поджа-а-а-аривают! О-о-о-о-о! Индейка уже готова!

Но тут я заметил, что Гарри и Дин даже не смотрят на него. Они отвернулись от Старой Замыкалки и не сводили глаз с двери, ведущей в мой кабинет.

– Будь я проклят! – вырвалось у Гарри. – Один из свидетелей явился на день раньше.

С порога, свернув хвост колечком, поблескивая черными бусинками глаз, за нами наблюдал мышонок.