Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
2
Штанцлер выглядел ужасно – бледный, отечный, под глазами мешки. Было видно, что кансилльер нездоров и очень, очень устал. Дику стало страшно – если с эром что-то случится, Талигойя не воскреснет, это знали все Люди Чести. Видимо, мысли юноши отразились на его лице, потому что Август засмеялся.
– Не все так плохо, как ты думаешь, Дикон. Садись, нам есть о чем поговорить. Ты, я вижу, так и не научился скрытничать.
– Научился, – расплылся в улыбке Дик, – но я так рад видеть вас…
– Арамона тебя еще не доконал?
– Нет.
– Но пытался?
– Да, он меня обвинил в том, что на самом деле я – граф Медуза.
– Ты меня удивил. Что за Медуза, я не знаю такой фамилии. Кто это?
– Суза-Муза, – пробормотал Дик и понял, что несет чепуху, – эр Штанцлер, на самом деле это кто-то из унаров. Он придумывал всякие смешные штуки и подписывался граф Медуза. Видели бы вы, как Арамона бесился!
– Представляю, – довольно холодно сказал кансилльер. – Мальчишки! Вам хоть небо на землю падай, найдете, как нашкодить. И кто же был этим самым графом?
– Не знаю… Арамона сказал, что – я, но это он со злости.
– Как же тебе удалось доказать свою непричастность? Что удалось, я вижу, иначе ты б, к радости Дорака, уже был в Надоре.
– А… Кроме меня, признались пятеро.
– То есть? Странные дела творятся в Лаик… И никого не тронули?
– Ну… Сначала нас заперли в Старой галерее, мы видели привидения, потом пришел отец Герман и велел всем идти по своим комнатам. Ночью Паоло и отец Герман уехали, а с остальными ничего.
– Я что-то плохо соображаю. Какие привидения?!
Как же рассказать о том кошмаре?
– Вы никогда не поверите, эр Август.
– Поверю. Рассказывай.
– Процессия со свечами. Сначала – аббат с совой, потом по двое монахи, за ними рыцари и унары, а в самом конце – отец и я.
– Не может быть. – И так измученный, кансилльер на глазах постарел лет на пять. – Этого просто не может быть! Тебе наверняка приснилось.
– Мы все видели, – извиняясь, прошептал Дик, – только немного по-разному. Отца и себя видел только я, Арно говорит, последним шел кто-то из Эпинэ.
– А остальные?
– Йоганн с Норбертом видели герцога Ноймаринен, а Альберто с Паоло только монахов.
– Они шли по двое?
– Кроме аббата и последнего монаха. И еще все время колокол звонил.
– Опиши мне рыцарей.
– Ну, они были совсем разные, кто-то старый, кто-то молодой, богатые, бедные и одеты по-всякому. Первые, как во времена узурпатора, а последние по-нашему.
– Это все?
– Нет. – Дик немного помедлил, но кто ему поможет, если не эр Август? – Перед тем, как уехать, ко мне приходили Паоло и отец Герман и говорили странные вещи.
– Что именно?
– Паоло сказал, что он мне должен передать что-то старое, что принадлежит мне. – Дик задумался. – Это не сам он придумал, так люди не говорят… Что-то вроде «их было и всегда будет четверо, но у них одно сердце, и оно глядит на Закат».
– Сердце глядит? Ты ничего не путаешь?
– Не знаю… Может быть.
Конечно, он был слегка пьян и очень устал, но Паоло на самом деле сказал об одном сердце на четверых.
– А что говорил олларианец?
– Чтоб я был осторожен, и еще про то, что нет ничего тише крика.
– И все?
– Ну, он долго объяснял, он же священник, но смысл такой.
– Теперь помолчи, – резко сказал кансилльер, – мне нужно подумать.
Дик покорно замолчал, эру Августу он верил, если кансилльер не поймет, в чем дело, не поймет никто. Штанцлер молчал довольно долго, потом вздохнул и внимательно посмотрел на Дика.
– О монахах Лаик я знаю. О них все знают, но видел их мало кто, это тебе не Валтазар из Нохи, который показывается каждую ночь. Я не слышал, чтоб призраки являлись сразу шестерым, и с ними никогда не было никаких рыцарей. У меня только одно объяснение: танкредианцев как-то разбудили, причем намеренно, но кто и зачем – не представляю.
Единственное, в чем я уверен, это в том, что ты видел не себя, а отца.
Не смотри на меня с таким удивлением, мог бы и сам догадаться, хотя мне, конечно, легче. Я Эгмонта знал еще в твои годы, а ты – его отражение.
Но думать ты, надеюсь, в состоянии? Всегда по двое. Рыцарь и унар. Две тени. Первая – юноша, пришедший в Лаик, вторая – он же, но в миг смерти. Почему так – не скажу, тут нужно с танкредианцами говорить.
– Эр Август, а почему все мы видели разное?
– Дикон, я не адепт Знания. Меня больше беспокоит история с клириком и унаром. Боюсь, Ричард, обоих нет в живых. Никогда б не подумал, что стану сожалеть об олларианце, но он советовал тебе быть осторожным и, похоже, знал, что говорит.
– Откуда вы знаете? – выкрикнул Дик, понимая, что в глубине души считал обоих мертвыми, но гнал от себя эту мысль. – Я же сказал вам только сейчас!
– Ричард Окделл, – покачал головой кансилльер, – я не могу рассказать тебе всего, но у меня есть очень веские причины предполагать, что тебя хотят убить. Я не знаю, как в этом замешаны олларианец и Паоло, но просто так в наше время люди не исчезают. Я займусь этим делом. К счастью, два исчезновения в одном выпуске себе не позволит даже Дорак, но за стенами Лаик нужно быть очень осторожным. Об этом я и хотел с тобой поговорить. День святого Фабиана не за горами. Ты уже решил, что станешь делать дальше?
– Разве это зависит от меня?
– От нас зависит все даже тогда, когда кажется, что не зависит ничего. Ты знаешь, что в Фабианов день унаров представят Их Величествам и Высокому совету, где Лучшие Люди, не имеющие оруженосцев, выберут тех, кто им нужен. Если нужен, конечно. Людвиг Килеан-ур-Ломбах и Ги Ариго готовы взять тебя. Что ты об этом думаешь?
– Не знаю… Я хочу домой.
– «Хочу домой»… Сколько тебе лет, Дикон? Шестнадцать или пять? «Хочу» – это для Ворона, Окделлы говорят «должен». Ты нужен в Олларии, Ричард. Нужен мне, королеве, Раканам, всему нашему делу.
– Эр Август, – неуверенно пробормотал Дикон, – мне… Что я могу?
– Поживем увидим, но потомок Алана и сын Эгмонта может то, что должен. Нельзя стать воином, не побывав на войне. Нельзя стать талигойским рыцарем, отсиживаясь в старом замке. Я написал твоей матушке, она благословляет тебя. Какой цвет тебе ближе – аквамариновый или алый?
– Мне все равно.
– Тебе не должно быть «все равно». С этих слов начинаются все поражения и все отступничества.
– Тогда… Наверное, алый.
– Цвет королевы, – улыбнулся кансилльер, – понимаю. Катарина Ариго родилась слишком поздно – век истинных рыцарей, к сожалению, прошел, а жаль. Во времена Эрнани Девятого все Люди Чести носили бы алые ленты и ломали копья в честь Талигойской Розы …Увы, Ее Величеству приходится жить в той же грязи, что и нам. Кстати о копьях, когда у тебя выпускной бой?
– Через две недели.
– На какое место ты рассчитываешь? Если забыть об Арамоне и его подлости.
– Если честно…
– Окделл не может быть нечестным. Ты не первый, но, надеюсь, и не последний. Кто из унаров сильнее?
– Эстебан и Альберто, потом Катершванцы и, наверное, Арно. С Эдвардом и Валентином мы на равных.
– Значит, шестой или седьмой. Не так уж и плохо.
– Эр Август. Я стараюсь, но мне никогда не догнать Эстебана и Берто.
– И не надо. Я почти рад тому, что лучший не ты, хотя нашему делу это было бы полезно.. Быть первым бойцом, Дикон, опасно. Оружие развращает, людям нравится побеждать, а твоя победа – это чужое унижение и чужая кровь. Не важно, на чьей стороне правда, важно, кто лучше машет клинком. Победитель входит во вкус, начинает дразнить судьбу, смотреть на других, как на грязь под ногами. Его боятся, а он смеется. Ворон начинал с побед в Лаик, и я не знаю, чем он кончит, если его не остановить. Ты хоть понимаешь, о чем я?
– Понимаю, эр Август.
– Врешь. В шестнадцать лет, да еще не отколотив всех обидчиков, этого не поймешь. Но поверь старику – стать первым бойцом не значит стать первым человеком. Если у тебя не выходит победить Эстебана и Альберто клинком, подумай, как их можно обыграть. Словом. Делом. Умом. Ладно, заговорил я тебя, хватит философствовать. Я передам Ги Ариго твое решение, а сейчас обедать, обедать и обедать… Заодно расскажешь старику про своих приятелей.
