Византийское путешествие

Великая церковь

Второй день в Стамбуле начался неважно. Проснулся я от шума проливного дождя, выбивавшего барабанную дробь по листьям винограда и пожарной лестнице. Шея болела от тщетных попыток уснуть на подушке, напоминающей мешок с песком. Мраморное море было серым и неспокойным. Честно говоря, в такое утро не хотелось отправляться на пароме до Яловы. Не оставалось ничего другого, как поискать убежища в самом большом крытом здании округи. Поскольку таковым являлась Святая София, храм Премудрости Божией, я вряд ли имел право жаловаться на судьбу. Кроме того, какой смысл отправляться на поиски церквей, монастырей и городов, скрывающихся в горах Анатолии, не посетив предварительно ни с чем не сравнимое здание, как символически, так и физически пребывающее в центре византийского мироздания?

Окрашенный в неопределенные тона ржаво-розового цвета внешний облик Юстинианова шедевра может произвести на посетителя довольно тягостное впечатление. В нем нет изящества, он не взмывает в небеса; напротив, это чудовищный, обременительный груз обретшей видимость более чем 1400-летней истории. Всякий раз я приближаюсь к этому строению со смешанным чувством восторга и настороженности. Сам по себе проход под тускло мерцающими сводами нартекса с мозаичным образом императора, распростершегося у ног восседающего на троне Христа, должен, казалось бы, производить потрясающее впечатление, но я не мог избавиться от чувства, близкого к подавленности. Как человек Запада я знал, что воины Четвертого Крестового похода первыми осквернили этот храм, лишив его золотого и серебряного убранства, но переполнявшее меня чувство простиралось глубже осознания преступлений, которые я не мог предотвратить. Возможно, тут все дело в том, что Святая София, девять столетий бывшая церковью и пять столетий мечетью, больше не является домом молитвы. Лишенная своего предназначения, она превратилась в нечто пустое, вроде каркаса заброшенного вокзала или огромного бассейна.

Некоторая приглушенность интерьеров Святой Софии служит косвенным подтверждением распространенных взглядов, что высшей целью византийских церковных зодчих было создание атмосферы таинственного полумрака, в окружении которого лишь свет свечей освещал тускло мерцавшие пышные образы святых. На деле же византийским идеалом был ослепительный свет. Когда-то окна были больше и многочисленнее, чем сейчас, а поскольку небо Константинополя часто затягивали тучи, да и служба порой совершалась в ночное время, церковь освещалась закрепленными на потолке позолоченными паникадилами. Их свет оживлял мозаику, покрывавшую всю верхнюю поверхность стен и своды. Простейший геометрический орнамент, восходивший к узорам восточных тканей, перемежался витыми гирляндами виноградных лоз и аканта, но, каким бы ни был мотив, фон всегда оставался золотым. А золото, согласно византийским богословам, символизирует истину и чистоту, оно воплощает свет в самой беспримесной форме. Плотин определял красоту как «соразмерность, излучаемую жизнью», и византийцы, неохотно признавая языческие истоки своих идей, с радостью с ним соглашались. Движение света внутри храма было призвано подчеркнуть невещественность здания, хотя оно и было привязано к земле. Иллюзия была настолько сильной, что первые богомольцы волновались: почему купол не падает? Что заставляет его парить в воздухе?

Анфимий из Тралла, главный архитектор Святой Софии, вовсе не был архитектором в современном смысле этого слова. Он был ученым, математиком и знаменитым чудаком, который пытался, среди прочего, вызвать посредством пара искусственное землетрясение. Его храм – чисто геометрический эксперимент в трех измерениях. Храм Святого Полиевкта, очевидно, служил ему источником вдохновения, но все-таки ничего подобного Святой Софии не существовало. Ее купол диаметром в тридцать метров поддерживается по окружности подпорками и с запада и с востока – огромными полукуполами. Во время строительства возникали серьезные проблемы: стены выдавливало наружу, арки угрожали упасть. В 558 году, после пережитой городом серии землетрясений, купол упал. Он был немедленно восстановлен, но в 989 и 1346 годах произошли частичные разрушения храма. Удивительно, что Юстиниан поддержал столь смелый проект. Самый консервативный из императоров, одержимый идеей величия Рима, он, как и его соперница Аникия Юлиана, был воодушевлен идеей удивить потомков и поэтому направил государственные ресурсы на возведение одновременно греческого и восточного, но никак не римского памятника.

Возникает искушение видеть в Святой Софии формальный и символический признак наступления славных перемен. Это так и не так. Действительно, некогда утраченные провинции были воссоединены с империей, законы приведены в порядок, мужчины, женщины и даже евнухи вели себя героически. Но VI век был вместе с тем веком бунтов, грабительских налогов, высокой, как мы бы сейчас выразились, инфляции, чумы и природных катастроф. Одной из причин строительного бума времен Юстиниана была необходимость очень многое восстанавливать. Святая София была построена на месте церкви, сожженной дотла во время страшного восстания Ника, унесшего жизни по меньшей мере тридцати тысяч человек. Может даже показаться, что в ту эпоху только очень богатые и хорошо защищенные люди имели основание благодарить судьбу за возможность жить. Но и у этого времени была своя слава, и хотя византийские архитекторы никогда не предпринимали попыток сравняться с необычайным творением Анфимия, купольные церкви с центральной планировкой приобрели значение строительного стандарта, равно как и роскошные мозаики, и многоцветное мраморное убранство.

За столетия своего существования Святая София видела немало перемен. Начиная с конца IX века, создавались новые фигуративные мозаики, самым значительным сохранившимся образцом которых является изображение Богородицы с Младенцем в апсиде. Оно опровергает распространенное мнение о чрезмерной стилизации и дефиците гуманизма в византийском искусстве. Признаться, в том, как художник передает складки синего одеяния Богородицы, есть кое-какие элементы стилизации, и вместе с тем в изображении драпировок он совсем недалеко отошел от классического натурализма. А мягко моделированное лицо с большими лучистыми глазами воистину человечно. Ученейший патриарх Фотий в своей проповеди по поводу торжественного открытия этой мозаики 29 марта 867 года особо подчеркнул ее «реализм», заметив: «Она выглядит так, что могла бы заговорить, спроси кто-либо, как удалось Ей сохранить девство, будучи матерью, ибо художество делает ее губы, неотличимые от реальной плоти, сомкнутыми в сохранении священной тайны…» В этом эффекте, который достигается соединением тысяч крошечных цветных кубиков из стекла, золота и камня, и заключается уникальное чудо византийского искусства.