«Черный след»
Стараясь не привлекать к себе внимания, Фрэнк отступил за широкую спину Лангера, сел в кресло. Фраза Кьюсака об «ответственности» и «тренированных Вебером плечах» не выходила из головы. А собственно, что он хотел этим сказать?
– Первые сведения о «черных следах» мы получили неделю назад, – говорил Гэлбрайт, показывая Никольскому копии документов. – Отдел наблюдения нашего филиала представил нам на рассмотрение вот это…
Никольский быстро прочитал предложенный картон.
– Сосед Эдуарда Йонге лично видел «черный след»? – У Никольского был громкий, но приятный голос, чем-то похожий на голос Лангера.
– Да, вот его показания. Обратите внимание на дату, когда он впервые заметил «черный след».
– Гм… давненько. Полтора года назад.
– Случилось это на следующий день после того, как Йонге поселился в окрестностях Сан-Франциско.
– То есть влияние местных условий практически исключено. Немаловажное обстоятельство…
– Которое нам позволило сразу отсечь земную ветвь подозрений. Дальше… – Гэлбрайт передал Никольскому очередной картон.
Совещание превращалось в деловую беседу двух спецов. Фрэнк взглянул на мистера Икс и не нашел никаких изменений ни в его позе, ни в выражении лица. Остальные ребята тоже исподтишка наблюдали за консультантом. Фрэнк видел, как Лангер наклонился к Хасту и, улыбаясь, шепнул ему на ухо что-то, должно быть, забавное. Хаст не был расположен шутить – определенно все еще находился под тяжестью впечатлений от восточной поездки, – и Лангер, махнув на него рукой, стал шептать на ухо Гейнцу. Гейнц оглянулся на старика, вздрогнул, поднял глаза к потолку – даже со спины было заметно, каких усилий стоило ему сдержать смех.
Перед Никольским и Гэлбрайтом вырос ворох пластмассовых листов (по традиции листы назывались «картонами»). Шеф прекрасно ориентировался в этом ворохе, разговор не замирал ни на минуту. Фрэнк старался слушать внимательно. Кое-что понимал. Кое-что… Черт бы побрал манеру шефа втягивать сотрудников в дело прямо с ходу, без подготовки! Вчера, в самом конце рабочего дня, забегает, дожевывая бутерброд, Лангер и, швырнув жетон издалека, мычит: «Перебирайся, малыш, в нашу группу. Шеф дает тебе выход на „черный след“. Понял?» – «Нет. Это что за новость – „черный след“? Объясни толком». – «Мм… а дьявол его знает! Явление, которое… Спроси о чем-нибудь полегче». – «Ладно… Кто наследил?» Кивок снизу вверх, в пространство над головой. Розовый шрам от ожога на шее, ухмылка. Глоток и ответ: «Наши подопечные, понятно. Двое. Из бывших… „дикие кошки“. Некто Йонге у нас под носом. Шустряк. Успел Кьюсаку глаз запечатать прежде, чем тот разглядел, с кем дело имеет, и в контакт не вошел… Ведь я говорил Носорогу: „Нужно меня посылать!“» – «Где второй?» – «На востоке. Некто Кизимов». – «Тоже в контакт не вошел?» – «Мм… чего не знаю, коллега, того не знаю. И шеф не знает. Один Хаст знает, но он еще не вернулся… Так, жетон я тебе передал, с приказом по отделу ознакомишься этажом ниже. Салют!» Этажом ниже автомат-делопроизводитель, урча и вздыхая, выдал узкую ленту: «ЗАПАДНЫЙ ФИЛИАЛ МУКБОП + ОПЕРАТИВНО-СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ + +ГЭЛБРАЙТ ++ СЧИТАТЬ ФР. ПОЛИНГА СОТРУДНИКОМ ОП.-СЛ. ГРУППЫ 07 + ИНСТРУКТАЖ В РАБОЧЕМ ПОРЯДКЕ +++». Вот и все. Через пять минут лента рассыпалась в воздухе. Недоумение осталось.
Первый этап беседы закончился, и Фрэнк решил пересесть к столу. Его примеру последовали все, кроме Лангера, который добровольно взял на себя обязанности бармена.
– Материал добротный, – похвалил Никольский. – Я хотел бы еще раз взглянуть на послужной список Йонге.
Гэлбрайт протянул ему картон. Никольский внимательно перечитал документ и спросил:
– Вы уверены, что в отношении «черных следов» Кизимов аналог Йонге?
– Другими словами, есть ли у нас доказательства? Есть. А доказательства мы раздобыли… где бы вы думали? У себя под носом, в отеле «Эспланейд». Один из служащих в отеле узнал Кизимова на фотоснимке и вспомнил, что наблюдал в его номере явление, которое мы называем «черный след».
– Когда это было? Я имею в виду «черный след» в «Эспланейде».
– Год назад. Разве вам не известно, что Кизимов встречался с Йонге? Взгляните на фотоснимок.
– Для меня это новость. – Никольский посмотрел предложенный картон. – Странный снимок. Такое впечатление, будто Кизимова и Йонге фотографировали вопреки их желанию.
– Так и есть. Их сфотографировали в полицейском участке морской зоны отдыха калифорнийского побережья. Ничего особенного: перевернули катер. Это фото украсило стенд общественного порицания на одном из самых модных пляжей. Нить, которая нам помогла обнаружить Кизимова и его причастность к «черному следу». А главное – дала нам понять, что «черный след» не является монополией Эдуарда Йонге. – Гэлбрайт озабоченно потер виски. – К тому же вчера дошли до нас новые сведения…
– Третье звено? – щурясь, спросил Никольский.
– Кьюсак, будьте добры!.. – Шеф пощелкал пальцами, и Кьюсак подал ему длинный черный футляр.
Крышка пружинно откинулась. Фрэнк, подогреваемый любопытством, подался вперед. В футляре лежала самодельная тросточка в полметра длиной. Обыкновенная палочка из орешника, на подсохшей коре вырезан незамысловатый узор.
– Вы разочарованы? – спросил Гэлбрайт Никольского.
– Нет, я ожидал увидеть что-нибудь в этом роде. Кизимов тоже любил развлекать детвору поющими деревяшками. Пока не узнал, что его рукоделия ставят в тупик взрослых дядей из Управления космической безопасности. Простите, я, кажется, перебил вас.
Гэлбрайт взглянул на часы.
– У нас в запасе три минуты, – сказал он с видом человека, которому не дали произвести сенсацию, но который считает себя выше мелочных побуждений. – Я хотел продемонстрировать вам работу этой… этого… У меня не поворачивается язык назвать деревяшку прибором. Однако иначе не назовешь, поскольку она принимает телевизионные стереопередачи детской программы, хотя техническая экспертиза не обнаружила здесь решительно ничего напоминающего микросхему телеприемника. Биологическая экспертиза подтвердила: самое обыкновенное дерево, канадский орешник, без каких бы то ни было изменений микроструктуры коры и древесных волокон. Но обыкновенное дерево с обыкновенными волокнами, совершенно не согласуясь с авторитетным мнением экспертов, продолжает работать как телевизионный приемник. И через три… впрочем, уже через две минуты желающие смогут убедиться в этом.
– Кто автор… э-э… деревянной конструкции? – задал вопрос Никольский.
– Довольно известный в прошлом космодесантник. Из тех, чей послужной список мало чем отличается от послужных списков Кизимова, Йонге. – Гэлбрайт поискал глазами Фрэнка, добавил: – К тому же он приходится родственником одному из сотрудников нашего отдела.
Фрэнк обмер.
– Да, Полинг, я говорю о Нортоне. Дэвид Майкл Нортон – муж вашей сестры Сильвии Нортон, урожденной Полинг, не так ли?
Фрэнк медленно осознал ошеломительную новость.
– Дэвид Нортон!.. – с каким-то странным удовлетворением проговорил Никольский. Взгляды присутствующих оставили Фрэнка и обратились к нему.
– Я вижу, это имя произвело впечатление не только на Полинга, – заметил Гэлбрайт.
– Признаться, да. – Никольский был очень доволен и не пытался этого скрыть. – Я, грешным делом, ожидал услышать другое имя…
– Любопытно. – Кустистые брови Гэлбрайта сошлись к переносице. – Не буду вас интриговать: никакими другими сведениями мы пока не располагаем. Йонге, Кизимов и Нортон – это все, о ком мы более или менее доказательно можем беседовать с вами по вопросам загадки «черного следа». Материалы, делающие беседу доказательной, перед вами. Это все, что я могу вам сказать в ответ на ваше ожидание.
– Не так уж и мало, Гэлбрайт. Будет ли этого достаточно, покажет сравнительный анализ, на который я очень надеюсь.
– Я тоже. Особенно если у наших коллег из Восточного филиала найдется некое существенное дополнение к тем сведениям, с которыми вы, Никольский, ознакомились и которые достаточно высоко оценили.
– Дополнения будут. Дело вот в чем. Третье звено овеществилось для вас в лице Нортона, для нас в лице Лорэ. Космодесантник в отставке… Впрочем, просматривая списки бывших космодесантников, вы наверняка это имя встречали. Не станете же вы меня уверять, что «открыли» Нортона чисто случайно?.. Но как бы там ни было, идея совместного обсуждения операции «Черный след» дает хорошие виды на урожай.
В холле нависло молчание. Все ждали, что скажет шеф. Фрэнк встретился глазами с мистером Икс. Старик внимательно его разглядывал, и Фрэнку стало не по себе. Заметив, что Фрэнку не по себе, старик перевел взгляд на черный футляр. «Добрый день, малыши!» – негромко, но весело поздоровался черный футляр, и над столом замелькали прозрачные образы, бледные и почти непонятные, как уличные отражения в стеклах витрин. Деревянный телеприемник приступил к демонстрированию своих изобразительных возможностей.
– Та-ак… – сказал шеф. – Действительно, урожай.
– Меня зовут Р-руби, – жизнерадостно донеслось из футляра. – Смотрите, какие у меня кр-расивые пер-р-рышки! Мой бр-рат…
Гэлбрайт захлопнул крышку футляра, собрал документы.
– Йонге, Кизимов, Нортон, Лорэ… – произнес он, складывая листы в аккуратную стопку. – Кто они, эти четверо? Товарищи по несчастью? Изуродованные космосом люди? Нелюди? Безопасные для нашей планеты или потенциально опасные?.. От решения этих вопросов, быть может, зависит судьба человечества. Я произнес громкую фразу, но до тех пор, пока не будет строго доказана ее излишняя высокопарность, она остается в силе. На четырех примерах ясно: мы имеем дело с непонятной для нас реконструкцией природных свойств человека…
Фрэнк обвел взглядом лица присутствующих. Лица были суровы – каждый чувствовал свою ответственность за судьбы человечества. Кроме, пожалуй, Никольского и лысого старика. Старик дремал или делал вид, что дремлет; Никольский рассеянно помешивал соломинкой лед в стакане.
Фрэнк понимал: предстоит скорая встреча с Дэвидом. Ясно как день. И встреча не будет приятной – тоже совершенно ясно. После сообщения Гэлбрайта Фрэнк чувствовал себя в дурацком положении. Если не хуже. Он частенько бывал в семье своей старшей сестры и не мог бы сказать, что встречи с Дэвидом Нортоном вообще доставляли ему удовольствие. Однако ж… он делал это для Сильвии. Теперь он вынужден будет сделать это для человечества. Ни больше ни меньше. Да, дело дрянь… Старина Дэв никогда не казался опасным. Даже потенциально. И тем более для человечества. Резковат, часто угрюм, неразговорчив – да, это за ним водится. Но чтобы опасен?.. Любит природу, детей. Не любит соседей и друзей жены. К своим друзьям и бывшим товарищам по работе в пространстве, иногда посещающим его виллу в Копсфорте, относится очень радушно. Правда, после таких посещений Дэв становится угрюмей обычного. Космический леопард в отставке не может привыкнуть к рутине размеренной жизни в «этом овечьем загоне», как называет он свою виллу в минуты душевной депрессии. Но, с другой стороны, «черный след», деревянные «телевизоры»… Отдел наблюдения вряд ли мог ошибиться. И если Дэв действительно в одной компании с теми, о ком так тревожно распространяется шеф… Бедная Сильвия! Как она там одна… с ним?
Гэлбрайт пододвинул к Никольскому стопку сложенных документов, сказал:
– В полное распоряжение Восточного филиала. Когда мы сможем получить от вас документальные сведения о Лорэ?
– Это зависит от расторопности вашего сотрудника, – пошутил Никольский. Из-за его спины поднялся Хаст, открыл синюю папку и передал шефу пачку пластмассовых прямоугольников.
– Первые двадцать листов – Кизимов, – пояснил Никольский. – Девять следующих – Лорэ. Йонге всего в двух картонах, но мы решили вручить вам копии всех материалов по «черному следу», хотя в половине из них вы уже не нуждаетесь. Мистер Хаст, передав приглашение, как-то не посвятил нас в подробности предстоящей беседы.
– Он выполнял мои инструкции, – сказал Гэлбрайт, жадно просматривая документы. – Кстати, Хаст, я еще не знаю подробностей провала вашей миссии на Памире…
– Вам достаточно вспомнить подробности провала миссии в Калифорнии, и мне не нужно будет ничего объяснять, – лихо отреагировал Хаст. Ответ был явно подготовлен заранее.
– И все-таки меня интересует, чем закончилась ваша беседа с Кизимовым.
Хаст подергал кончик веснушчатого носа, что обычно проделывал в затруднительных для себя обстоятельствах.
– Примерно тем же, чем закончилась беседа Кьюсака с Эдуардом Йонге. Мы немного повздорили…
– Вот как? – Гэлбрайт не спеша перевернул прочитанный лист. Фрэнк и все остальные смотрели на Хаста сочувственно. Шеф почти никогда не устраивал подчиненным разносы, но редко упускал возможность устроить публичный спектакль. – И что же сказал Кизимов вам на прощание?
– Ничего не сказал, – сдался наконец Хаст. – Как только я ознакомил его с показаниями служащего из отеля «Эспланейд», он молча спустил меня с лестницы.
– Почему не наоборот? Если об этом пронюхает Вебер, ваш следующий полигон будет состоять в основном из лестничных пролетов.
– Хоть два полигона, – пробормотал Хаст. – Что такое полигон по сравнению с этим… с этой…
– Здесь сыграла роль неожиданность, – вступился за Хаста Никольский. – Мистер Хаст неосторожно положился на условности этикета светской беседы, и ему выпал случай удостовериться, что эмблему «Вайлдкэт» космодесантники носят не зря.
– Первым удостоверился Кьюсак, – рассеянно сообщил Гэлбрайт. – Йонге его немножко побил. Теперь выпал случай удостовериться Хасту. Дело за Полингом?.. Скажите, Никольский, почему в ваших материалах я не могу найти прямых свидетельств причастности Кизимова к «черным следам»?
– Очень просто: прямых свидетельств у нас нет. Но они есть у вас. Мы заинтересовались Кизимовым после визита Лорэ. Подобно случаю в «Эспланейде», Лорэ имел неосторожность оставить «черный след» в гостинице «Памир» и тем самым дал нам повод начать расследование. Ничего не подозревая, Лорэ побывал в гостях у Кизимова и спокойно укатил к себе домой на берега Адриатики. Разумеется, под негласной опекой наших сотрудников из отдела наблюдения. И Кизимов тоже, само собой разумеется, оказался в поле нашего зрения. Прощупывая его друзей, мы вдруг обнаружили странность, которую назвали «эффектом метеостанции»…
– Извините меня, – перебил Гэлбрайт. – Я здесь уже читал об этом, но, пожалуйста, изложите суть эффекта для остальных.
Никольский помедлил, собираясь с мыслями:
– В северо-западном районе Памира действует высокогорная автоматическая метеостанция «Орлиный пик». Дежурным на метеостанции работает некто инженер-атмосферник Тимков, с которым Кизимов поддерживает приятельские отношения. Надо сказать, метеостанции такого типа оснащены автоматами очень высокой надежности, и там почти никто не бывает, кроме дежурных. Приятель Кизимова заинтересовал нас прежде всего потому, что в прошлом сам был связан с работой в Пространстве. Он участвовал в исследованиях атмосферы Юпитера, попал в какую-то аварию, все обошлось сравнительно благополучно, но дорога в космос для него была закрыта, и Тимков удовлетворился скромной должностью инженера погоды. Месяц назад он, принимая очередное дежурство, пригласил Кизимова посетить его высотную резиденцию. Кизимов прибыл на «Орлиный пик» в одноместном спортивном аэрокаре типа «Фазан». Тимков радушно встретил гостя, познакомил его с оборудованием своего довольно сложного метеорологического хозяйства, и целый день с пятачка, где расположена станция, друзья любовались суровыми ландшафтами Памира.
Вечером Кизимов улетел, а Тимков в отличном расположении духа включил видеотектор и сдал вечерний радиорапорт. К его удивлению, вместо обычной формулы: «Рапорт принят, спокойной ночи, конец связи, конец», – дежурный связист посоветовал ему не отключаться, поскольку связь с «Орлиным пиком» срочно затребовал старший инженер-синоптик Среднеазиатского Центра погоды. В разговоре с Тимковым старший синоптик очень темпераментно пытался выяснить, по какой такой причине приборы метеостанции сегодня выдали Центру совершенно фантастические результаты измерений. Тимков ответил, что аппаратура станции работает нормально, обвинения в его адрес несостоятельны и вообще поддерживать разговор в таком тоне он не считает для себя возможным. Старший синоптик уже повежливее намекнул, что если температуру воздушной среды, равную температуре плавильной печи, Тимков считает нормальным явлением в метеорологии, то разговаривать действительно не о чем. Ошеломленный Тимков всю ночь напрасно возился с проверкой приборов. Аппаратура была в порядке…
Загадка так и осталась бы загадкой, не посети Кизимов «Орлиный пик» вторично. Это было неделю назад. С первыми звездами Кизимов улетел восвояси, Тимков помахал ему вслед и с нехорошим предчувствием направился сдавать вечерний радиорапорт. Предчувствие не обмануло его. Центр сообщил: результаты дневных измерений метеостанции полностью забракованы.
Мы застали Тимкова в момент весьма неприятных для него объяснений с комиссией Центра. Сбитые с толку члены комиссии пытались найти для своего протокола хоть какую-нибудь вразумительную предпосылку, однако Тимков, сбитый с толку гораздо более основательно, ничем не мог им помочь. Он сознавал, что, заподозрив Кизимова, так далеко выходит за рамки понятия о «вразумительности предпосылок», что об этом лучше промолчать. Уловив смысл претензий, предъявленных дежурному инженеру метеостанции «Орлиный пик», мы попросили уважаемых членов комиссии оставить поле деятельности за нами, на что они с большой охотой согласились.
Мы приготовились к трудному разговору, но достаточно было упомянуть о Кизимове, и Тимков выложил нам свои подозрения… То есть даже не подозрения, а твердую уверенность в том, что, стоило Кизимову появиться вблизи измерительного комплекса метеорологической аппаратуры, приборы начинали врать. Мы попросили Тимкова взять на себя труд провести еще один такой эксперимент, но получили отказ. «Экспериментировать над своим другом я не намерен, – заявил Тимков. – К тому же я убежден, что третий эксперимент в условиях „Орлиного пика“ ничего нового вам не даст». Нам оставалось признать его правоту и внести в свою картотеку странный «эффект метеостанции». С экспериментами мы решили повременить, дополнительный материал могло нам дать простое наблюдение за Кизимовым…
Никольский остановился, вопросительно взглянул на Гэлбрайта.
– Продолжайте, прошу вас. – Гэлбрайт кивнул.
– Собственно, я рассказал почти все. Наблюдение за Кизимовым действительно было результативным. Отдел наблюдения преподнес нам сюрприз – поющие деревяшки вот наподобие этой… – Никольский постучал по крышке футляра. – И мы решили, что располагаем достаточным материалом для прямой беседы с производителем мелких чудес. Один из наших сотрудников посетил Кизимова в его дачном особняке и попытался установить контакт. Попытка провалилась. Кизимов выпроводил визитера не намного вежливее, чем сделал это в отношении мистера Хаста. Тогда мы предложили строптивому собеседнику быть с ответным визитом у нас. Если интересуетесь подробностями состоявшегося разговора, мы подготовили звукозапись на картоне номер девятнадцать.
Гэлбрайт нашел нужный картон и передал Фрэнку. Поднял руку, призывая к тишине, хотя безмолвие в холле нарушалось только нетерпеливым сопением Хаста. Фрэнк нащупал в крышке стола щель лингверсора, бросил в нее пластмассовый прямоугольник.
– Запись немного сокращена, – успел предупредить Никольский. – Изъяты детали, которые не относятся к делу.
В колонках спикера на потолке пронзительно заверещала настройка лингверсора.
Первую фразу трудно было понять. Автомат-переводчик быстро менял варианты фонем в поисках тональности, наиболее близкой к звуковому оригиналу. Вторая фраза звучала сравнительно чисто:
– Прошу вас, назови… свои фами… имя, род занятий.
– Простите, как мне вас называть?
– Можете называть меня инспектором.
– Инспектор, я попросил бы вас избавить меня от формальностей. Скажите сразу, что вам от меня угодно, и я постараюсь или ответить вам прямо…
– Или?
– Или не ответить.
Длинная пауза.
– Скажите, Кизимов, почему вы избегаете открытого разговора с представителями Управления космической безопасности?
– Вопрос поставлен неверно. Я избегаю говорить лишь на темы, обсуждать которые не нахожу возможным.
– Позвольте спросить почему?
– По причинам сугубо личного свойства.
– Вы не могли бы сказать о причинах подробнее?
– Нет, не мог бы.
– Вы связаны определенными обязательствами?
– Я не понял вашего вопроса.
– Вы давали кому-нибудь обязательства не касаться интересующих нас тем?
– Ах вот оно что… Нет, не давал.
– С кем вы поддерживаете дружеские отношения?
– Это мое личное дело.
– Вы считаете своим другом Жана Лорэ?
– Да, считаю.
– Вы сознаете, что ваши необычные свойства, приобретенные, видимо, за пределами нашей планеты, не могли нас не заинтересовать?
– Это ваше дело.
– Это общественное дело, Кизимов!
– Я ведь не сказал – личное.
– Себя вы противопоставляете обществу?
– Ни в коем случае, инспектор! Разрешите вопрос?
– Да, конечно.
– По-вашему, я представляю собой угрозу обществу?
– Вы должны понимать, что мы не имеем права не учитывать такую вероятность. А как бы на этот вопрос ответили вы сами?
– Отрицательно. То есть для общества я опасен не более, чем любой другой «обыкновенный» житель планеты Земля.
– То есть вы сознаете свою необыкновенность?
Недолгая пауза.
– Сознаю, разумеется… Но кому от этого хуже, кроме меня?
– Простите, я вас не понял.
– Инспектор, поверьте мне на слово: моя необыкновенность для меня такая же загадка, как и для вас.
– Может быть, это болезнь?
– Должен вас упрекнуть: вы не очень внимательно просмотрели мой бюллетень служебного спецкарантина. Заключение медэкспертизы гласит: «Здоров. С учета спецкарантинного сектора снят. Бессрочный пропуск на планету Земля выдан».
– Хорошо, не болезнь. Назовем это как-нибудь по-другому.
– Да, вы правы. Суть, конечно, не в терминах… Это неизвестно где и неизвестно как приобретенные свойства, необычные для «нормального» человека. Предупреждаю возможный вопрос: я действительно не знаю где и не знаю как.
– А вам не хотелось бы избавиться от такого «приобретения»?
– Видите ли… Для меня это уже не имеет значения.
– Как понимать ваш ответ?
– Как вам будет угодно.
– А для других?
– Что для других?
– Это имеет значение?
– Простите, о чем вы спрашиваете?
– Вам не приходилось говорить на эту тему с другими обладателями подобных свойств… ну, скажем, с Лорэ?
– Лорэ?.. Нет, не приходилось.
– Вас удивил мой вопрос?
– Да. При чем здесь Лорэ?.. Ах, понимаю!
– Вы с Лорэ ничего не знали о способности друг друга оставлять «черные следы»?
– Вероятно, вы говорите о… Нет, за Лорэ я этого не замечал. Я полагал, что, кроме Йонге и меня…
– …феноменов такого рода больше не существует?
– Да. Ну что ж… тем хуже для Лорэ.
– Что вы имеете в виду?
– Прежде всего вашу назойливость. Я всегда опасался дать вам для нее повод. В отношении «черных следов», как вы называете их, я проявлял особую осторожность. Дело прошлое, инспектор, но скажите мне откровенно, где вы могли заметить оставленный мною «черный след»?
– В умении скрывать «черные следы», Кизимов, вы достигли совершенства. Мы их не наблюдали ни разу. Мы располагаем косвенными данными. Но откровенность за откровенность. Скажите, как Йонге относится к своему положению феномена?
– Думаю, он не в восторге.
– Почему вы говорите об этом в форме неуверенного допущения?
– Уверенного, инспектор. По аналогии с ощущениями собственной персоны.
– И только?
– О, этого достаточно!.. Даже с избытком.
– Йонге знает, что вы его аналог по ощущениям такого рода?
– Думаю, нет.
– Откуда вам известно, что Йонге ваш собрат по феноменальным свойствам?
– Однажды я случайно видел оставленный им «черный след».
– Как объяснил он вам это явление?
– Он сделал вид, что ничего особенного не произошло.
– А какова была ваша реакция?
– Я сделал вид, что ничего особенного не заметил.
– В беседах с ним вы никогда не касались этой темы?
– Нет. Это не та тема, которая могла бы доставить удовольствие.
– Неприязнь к этой теме как-то связана с вашей работой в Пространстве?
– Маленькое уточнение, инспектор: в Пространстве я уже не работаю. Полтора года назад вышел в отставку. Сейчас я работаю в школах первого цикла инструктором спортивных игр для школьников среднего возраста и прошу вас принимать меня именно в таком качестве.
– Вы хотите сказать, что не поняли моего вопроса?
– Я хочу сказать, что на вопросы, как-то связанные с прошлой моей работой в Пространстве, я отвечать не буду.
– Но это главное, что нас интересует, Кизимов!
– Будем считать, что я не сумел удовлетворить вашу любознательность.
– Странный каприз…
– Скорее вынужденная самооборона.
– А как, по-вашему, поведут себя в подобной ситуации Лорэ и Йонге?
– Это их личное дело.
– Еще вопрос, Кизимов. По дороге в мой кабинет вы прошли коридором со стенами в виде пластмассовых жалюзи…
– Я помню, инспектор.
– Дело в том, что жалюзи скрывают комплекс аппаратуры, совершенно аналогичный тому, которым оборудована метеостанция «Орлиный пик».
– Я прошел мимо, но никаких нарушений в нормальной работе приборов не обнаружено, так?
– Вот именно. Как вы объясните, что эксперимент не удался?
– Он удался, инспектор. По крайней мере вам удалось установить, что мое присутствие не обязательно действует на электронные нервы приборов.
– Каким же образом вы сумели дважды подействовать на «электронные нервы» аппаратурного комплекса метеостанции «Орлиный пик»?
– Уверяю вас, это неумышленно. Очевидно, это зависит… от характера моих эмоций.
– То есть?
– На «Орлином пике» я находился в состоянии приподнятости, если не сказать – восторга. Чистейший воздух, живительный холод, голубизна ледников… ну и все такое.
– То есть вы способны воздействовать на электронную аппаратуру только в состоянии накала положительных эмоций?
– Видимо, так. Но я не уверен, что это происходит всегда. Иначе на метеостанции я вел бы себя осмотрительнее.
– А как насчет накала отрицательных эмоций?
– Сегодня я уже успел побывать в экспериментальном коридоре. Выводы делайте сами.
– Значит, способность воздействовать на приборы вам подконтрольна?
– Да, если я не забываю следить за своим настроением.
– «Черный след» тоже вам подконтролен?
– К сожалению, нет. Малейшая неосторожность и… Но я стараюсь быть осторожным.
– В каком-нибудь смысле это явление представляется вам опасным?
– Только в том смысле, что оно вызывает всеобщее любопытство. В других отношениях оно опасно не более, чем тень от хвоста отдыхающей на заборе вороны.
– Вы нам могли бы продемонстрировать сам «черный след» и то, как он возникает?
– Мог бы. Но не прежде, чем получу от вас твердые гарантии, что на этом все наши с вами недоразумения будут исчерпаны.
– Увы, Кизимов, мы не готовы дать такие гарантии.
– В свою очередь, инспектор, я, увы, не готов к демонстрированию «черных следов».
– Впервые с этим явлением вы встретились в Пространстве, не так ли?
– Я устал, разрешите мне вас покинуть. Не давайте мне повода усомниться в действенности всемирного Закона о личных свободах граждан планеты.
– До свидания, Кизимов. Благодарю вас за исключительно интересную беседу. Надеюсь, у нас еще будет повод свидеться вновь.
– Вряд ли, инспектор. Но вы мне чем-то понравились. Хотите добрый совет?
– Я весь внимание.
– Оставьте нас в покое, инспектор: Лорэ, Йонге, меня… Этот «след» никуда не ведет. То есть я хочу сказать, что здесь нет криминала. Не ройтесь в наших душах, не надо. Хотя бы потому, что это не только бессмысленно, но и жестоко. Будьте здоровы, инспектор!
Запись кончилась, лингверсор умолк. Никольский и Гэлбрайт обменялись многозначительными взглядами. Остальные словно бы ждали чего-то еще. Даже неугомонный Лангер сидел неподвижно, подперев щеку рукой, и глаза его были на редкость задумчивы.
Гэлбрайт покопался в груде разложенных на столе документов, отобрал половину, сделал Кьюсаку знак подойти. Кьюсак взял отобранные листы, шеф тихо с ним поговорил и выпроводил за дверь. Фрэнк понял, что документы отправлены на обработку в аналитический цех.
После ухода Кьюсака Гэлбрайт объявил перерыв.
– Парни, – сказал он, – вы все свободны до шестнадцати ноль-ноль.
Фрэнк поднялся вместе с ребятами.
– Все, кроме Полинга, – добавил шеф. – В названный час сбор в этом холле.
Ребята потянулись к выходу. Фрэнк, стоя у стола, смотрел им вслед. Лангер обернулся и ободряюще ему подмигнул. Фрэнк сел. За столом никого уже не было. Никольский, разминая ноги, вышагивал у окна. Гэлбрайт и лысый старик о чем-то переговаривались возле бара. Вернее, говорил шеф. Консультант рассеянно слушал, держа в неудобно вытянутой руке стакан с молочным коктейлем, и было заметно, что навязанный ему кем-то стакан он держит просто из вежливости. Фрэнк подпер голову руками и уставился на футляр с ореховой тростью. Ему хотелось пощупать загадочное изделие Нортона, но открыть футляр он почему-то не решался.
Никольский подступил к окну вплотную. С высоты семнадцатого этажа были видны многоцветные автострады, маленькое озерко в бетонных берегах, наполовину закрытое кронами старых платанов, блестящая полоса прямого и тоже взятого в бетон канала, пересекавшего огромный старый парк, и дальше пятнистые желто-зеленые спины холмов. За холмами было морское побережье, но его отсюда не было видно, и Никольский с мимолетной завистью о нем подумал. Подошел Гэлбрайт, взглянул на холмы, вполголоса произнес:
– Кажется, Полинг нервничает.
– Еще бы, – не оборачиваясь, ответил Никольский. – Его можно понять.
– Его – да. Однако поймет ли он сам исключительную важность своей миссии…
– Вы правы. Ситуация… гм… деликатная.
– Без его помощи мы очень рискуем затянуть это дело.
– Признаюсь вам, Гэлбрайт, – мягко сказал Никольский, – надежда на миссию Полинга представляется мне иллюзорной.
– Мне тоже. И если бы не крайняя нужда, я пощадил бы родственные чувства своего подчиненного. Но чем черт не шутит…
Солнце, отражаясь в зеркале озера, слепило глаза, и Никольский надел очки-светофильтры.
Гэлбрайт спросил:
– Намерение связаться с нами возникло у вас после беседы с Кизимовым?
– Да, как только Кизимов незаметно для себя проговорился о Йонге. К тому же появление Хаста на Памире убедило нас, что «черный след» попал в поле зрения Западного филиала. Мы решили не чинить препятствий вашим попыткам самостоятельно установить контакт с Кизимовым. Мы понимали: неудача заставит Хаста обратиться к нам с каким-то предложением о согласованности действий.
– Вы правильно понимали, – одобрил Гэлбрайт. Помолчал и добавил: – Теперь мы с вами правильно понимаем малонадежность миссии Полинга. Если так и дальше пойдет, мы рискуем сесть в большую общую западно-северо-юго-восточную лужу.
– Не исключено, – сказал Никольский. – Это мы с вами, к счастью, тоже правильно понимаем.
Гэлбрайт сверил свои часы с часами Никольского.
– Я послал в аналитический цех одного из самых расторопных парней, – сказал он, словно оправдываясь.
– Потерпим. Похоже, задержка у аналитиков связана с нашим материалом.
– Вам крупно повезло с метеостанцией, Никольский… Вы получили великолепный предлог для прямой беседы с Кизимовым.
– Кстати, о нашем везении, Гэлбрайт. Вам не кажется… ну, если не странным, то хотя бы занятным, что в показаниях первых очевидцев фигурирует только «черный след»? Исключительно «черный след»…
– И ни слова о чем-то похожем на «эффект метеостанции» или поющие деревяшки?..
Гэлбрайт задумался. Никольский смотрел в окно и молчал.
– Да… пожалуй, в этом что-то есть, – проговорил Гэлбрайт. – Либо те, кто сталкивался с «черным следом», не замечали всего остального, либо…
Никольский молчал.
– Либо «всего остального» раньше попросту не было?
– Я склоняюсь в пользу последнего, – ответил Никольский. – Иначе трудно объяснить, как обладателям подобных свойств удалось миновать рогатки спецкарантина.
– А затем и пройти полгода спустя обязательный медосмотр для бывших работников Внеземелья, – добавил Гэлбрайт.
– Да. И еще беседа с Кизимовым… Конечно, он многого не договаривает, настроен если и не совсем враждебно, то уж во всяком случае отнюдь не дружелюбно. Однако не лжет, не пытается запутать следствие. И когда он дает нам понять, что происшествие на метеостанции было неожиданностью для него самого, нет оснований этому не верить. Там, у себя, мы сделали вывод весьма тревожного свойства: интересующий нас феномен раньше дремал, а теперь по каким-то причинам стал заметно активнее. Буквально в последнее время…
– Демон, вселившийся в наших подопечных, начинает показывать зубы?
– Всего лишь гипотеза, – ушел от прямого ответа Никольский.
– И довольно зловещая. – Гэлбрайт пожевал губами, размышляя. – Да, с ней придется считаться… Нет ли у вас заодно и гипотезы о причинах активности феномена?..
– Увы…
– Жаль. Если пружина сработала где-то внутри самого черноследника – полбеды. Но если толчок направлен откуда-то извне… – У Гэлбрайта повело и резко дернуло щеку.
Никольский посмотрел на его почти не тронутое загаром лицо. Сказал сочувственно:
– Кстати, завтра суббота.
Гэлбрайт понял это по-своему.
– Завтра очень удобный для нас с вами день, – сказал он. – Вернее, для естественной окраски визита Полинга в Копсфорт.
– Шурин будет безумно счастлив видеть его.
– Н-да… но предложите мне более оперативный способ разведки. – Минуту Гэлбрайт изучал пространство за окном. – В конце концов, мы оставляем за Полингом право пойти на попятный, если там запахнет паленым. Меня тревожит другое…
– Неопытность Полинга?
– Нет. Он сообразителен, умен. Меня беспокоит вопрос: располагаем ли мы достаточной суммой сведений о черноследниках. Голыми руками Нортона не возьмешь. Вызвать его на существенный разговор можно, лишь ошеломив фактами.
– Да, только так… Что ж, посмотрим, чем порадуют нас аналитики.
У Фрэнка, который провел это время в одной компании с черным футляром и немым стариком, сильно испортилось настроение, и он с несвойственным ему злорадством отметил про себя, что в темных очках долговязый Никольский выглядит просто нелепо (темные очки действительно не шли Никольскому), а упитанный шеф теряет изрядную долю солидности, когда вот так елозит в кресле, то и дело нервозно глядит на часы и, натужно посапывая, озирается по сторонам, словно забыл, по какому поводу здесь очутился. Прозвищем «Носорог» ребята наградили шефа очаровательно метко… Умный Носорог, грозный Носорог, праведный Носорог. Трудолюбивый и проницательный Носорог. Его, Носорога, слегка побаивались, но уважали. Интересно, какое прозвище у Никольского? Ведь есть же у него какое-нибудь прозвище. Восточного типа. Скажем, Лось или Зубр. Или совсем экзотично – Копыто…
Раздражение улеглось, и Фрэнк постепенно проникся сочувствием к этим двум корифеям оперативного сыска, несущим на своих давно не тренированных плечах бремя головоломных расследований и постоянных тревог за судьбы – только подумать! – всего человечества. Разумеется, он понимал, что, кроме сочувствия, корифеям нужна его помощь, и готов был землю рыть от усердия, но отчетливо сознавал, что в поединке с таким человеком, как Дэв, иметь в своем арсенале одно лишь усердие – это все равно что не иметь ничего…
– Не помню случая, когда бы аналитический цех укладывался в свои законные четверть часа, – прорычал Гэлбрайт.
– Не рискнуть ли нам попытаться в общих чертах предугадать результаты анализа? – невозмутимо предложил Никольский.
Гэлбрайт взглянул на него:
– Ну хорошо… Окинем ретроспективным взглядом события общеизвестные, но подозрительные в свете отобранных нами фактов. Вот, скажем, незавершенное дело трехлетней давности – авария на Сиреневом плато…
– Меркурий?
– Да. Позволю себе напомнить обстоятельства дела. Орбитальная станция «Гелиос-два» по неизвестной причине сошла с орбиты и врезалась в энергетический комплекс «Солар»…
– Припоминаю. И что же?
– Любопытен список участников спасательной экспедиции, сброшенной на руины «Солара». Вернее, список участников ее десантного авангарда.
– Я просматривал список. Там есть Кизимов, Нортон и Йонге. Но там нет Лорэ. – Никольский снял очки. – Послушайте, Гэлбрайт, космодесантник Лорэ вышел в отставку восемь лет назад. С тех пор постоянно живет на Земле и никакого касательства к Внеземелью уже не имеет. С другой стороны, мы уверенно полагаем, что «черный след» – феномен внеземельного происхождения.
– Итак, вы настаиваете, что Йонге, Кизимов, Нортон, Лорэ оказались носителями «черных следов» строго одновременно?
– Я ни на чем не настаиваю. Просто легче предположить, что эта… гм… – Никольский поиграл очками, подыскивая нужное слово, – феноменизация, что ли, настигла всех четверых одновременно, при одних и тех же условиях. Давайте договоримся не затрагивать пока событий, отмеченных более поздней датой, чем отставка Лорэ.
– Договорились. Положим в основу будущей версии принцип одновременности. – Гэлбрайт смотрел куда-то мимо Никольского.
У Фрэнка, внимательно следившего за разговором, складывалось впечатление, будто это не столько обмен информацией, сколько размышления вслух. Размышления осторожные, как осмотр обнаруженной бомбы с хитроумным устройством взрывателя.
– Принцип одновременности, – сказал Никольский, – дает нам реальный шанс взять быка за рога.
– Или хотя бы потрогать за хвост, – добавил Гэлбрайт. – Что ж, будем считать этот шанс главным доводом в пользу нашего договора.
– И единственное, что находится в нормальном соответствии с условиями нашего договора… во всяком случае, мне это так представляется…
– Да, – сказал Гэлбрайт, – «Лунная радуга».
Никольский с треском сложил дужки очков.
Фрэнк понял, куда нацеливались корифеи. В перекрестии прицела – разведочно-десантный рейдер «Лунная радуга». А точнее, вторая катастрофа на Обероне…
Момент, пожалуй, был любопытный: версия зачиналась на основе событий десятилетней давности. Нортон один из тех, кому во время этих событий удалось выжить… Фрэнк покосился на старика. Мистер Икс спокойно разглядывал черный футляр с ореховой тростью, и любопытный момент зачатия версии, казалось, ни в малейшей степени его не занимал.
– «Лунная радуга», – повторил Гэлбрайт, пальцами выбивая барабанную дробь на столе. – Экипаж – тридцать два человека. Капитан корабля Игорь Молчанов, штурм-навигатор Гюнтер Дитрих, первый пилот Меф Аганн…
– Начальник рейда на Оберон Николай Асеев, – подхватил Никольский. – Ну и… командир группы десантников Юс Элдер. Похоже, все, что касается «Лунной радуги», мы с вами знаем едва ли не наизусть. Симптоматично, Гэлбрайт. Очень симптоматично. – Никольский тоже побарабанил пальцами.
– Ну, если полный букет имен феноменальной четверки можно встретить лишь в списке десантной группы Элдера… Скажите, Никольский, а вас не смущает тот факт, что события на Обероне имеют без малого десятилетнюю давность?
– Смущает. В том плане, что мы, очевидно, плохо работаем. Не знаю, надо ли ставить это в упрек только отделам наблюдения, но ситуация совершенно скандальная: сегодня мы занимаемся тем, чем обязаны были заняться по крайней мере лет восемь назад…
– А в идеале сразу после злополучного рейда «Лунной радуги», – подхватил Гэлбрайт.
«Пароксизм самобичевания, – подумал Фрэнк. – Каждый раз та же самая песня: плохо работает, недосмотрели, недоучли… Неужели им никогда не понять, что идея „космической предусмотрительности“ – это просто мыльный пузырь ненормально большого размера?!»
– Простите, – не выдержал он, – можно вопрос?
– Можно, – позволил шеф и свирепо взглянул на часы. – Но учтите, Полинг, времени у вас немного – на полсекунды больше, чем продлится безобразное молчание аналитиков.
– Спасибо, учту. – Фрэнк обратился к Никольскому: – Мистер Никольский… вот вы говорите: плохо работаем. Верно. А почему, как по-вашему?
На лице Никольского появилось странное выражение. Бесцветным голосом он произнес:
– Полагаю, это не относится к предмету нашего следствия.
– Вы правы. Это относится к направлению нашей стратегии в целом.
– Ах стратегии!.. – повторил Никольский, и странное выражение на его лице обозначилось еще отчетливее.
– Хочу заранее вас успокоить: в мои намерения не входит праздное вопрошательство, – продолжал Фрэнк. – Я для этого слишком рационален. Итак, я осмелился затронуть тему, которая в нашей служебной среде, мягко выражаясь, не популярна… Волею судеб или, лучше сказать, под давлением обстоятельств создано Управление, определены задачи, укомплектован штат – два чудовищно разбухших филиала. Солидные средства, грамотный персонал, новейшая техника, а работаем из рук вон… Скверно, в общем, работаем. Вот вы помянули отделы наблюдения… А если глубже? Если нет у нас гибкой функциональной программы? Ведь не секрет, что наши рабочие методы сплошь и рядом себя не оправдывают. А может быть, вообще дело не в этом и мы и наши методы здесь ни при чем? Может, дело в природной ограниченности функциональных возможностей нашего мозга?
– Э-э… в каком смысле «природная ограниченность»? – осведомился Никольский.
– В прямом. Или, если хотите, в буквальном. Природа, видите ли, сконструировала мозг в условиях Земли и для земных условий. Насчет космических она в силу известных причин просто не думала. За нее теперь думаем мы. И думаем, как показала практика, плохо, потому что думать нам приходится мозгом сугубо земным, который с грехом пополам разобрался в домашних проблемах родимой планеты. Да и то…
– Но ведь то, о чем вы говорите, тоже входит в сферу «домашних проблем», не так ли?
– Да, но с космической спецификацией. Разница есть. – Фрэнк уже пожалел, что затеял эту дискуссию: шеф тяжело ворочался в кресле, прямо-таки излучая неудовольствие.
– Свой резон в этом, конечно, имеется, – согласился Никольский, и в глазах у него отразилось нечто такое, что Фрэнка задело: нечто вроде терпимости страуса к экспансивным выходкам молодого наглого воробья. – Размышлять земным умом над загадками космоса действительно… э-э… неудобно. Если я правильно понял, вам очень не нравится слабая приспособленность нашего мозга к оперативным оценкам космических неожиданностей. Кстати, мне тоже. Вы имеете предложить что-нибудь… гм… позитивное?
– Позитивное, негативное… – Фрэнк вздохнул. – Я ничего такого не предлагаю. Я не имел в виду что-нибудь предлагать. Я ведь о чем говорю. Пока не задумываешься над стратегическим смыслом наших усилий, работать приятно и увлекательно. Но уж если задумался… Понимаете?
– Понимаю. Вы недавно работаете в системе нашего Управления?
– Да. Но задуматься, как видите, успел.
– Это пройдет, – пообещал Никольский. – Я имею в виду вашу склонность к отчаянию. Непременно пройдет, как только вам выпадет случай проявить свои деловые качества.
– А можно полюбопытствовать, из какого источника вам удается черпать этот субстрат оптимизма?
– Из опыта.
– А опыт не подсказывает вам, что перед любой мало-мальски серьезной угрозой оттуда… – Фрэнк покрутил пальцем над головой, копируя памятный жест Вебера, – мы, в сущности, безоружны? Действительно, что мы имеем на вооружении? Да ничего стоящего… Пардон! – за исключением деловых качеств. Кстати, буквально на этой неделе двое наших сотрудников – я уж не трогаю ваш филиал – успели свои деловые качества продемонстрировать. И теперь, как остроумно предполагает мой проницательный шеф, дело за мной.
Фрэнк покосился на шефа. Гэлбрайт безмолвствовал. Лицо у него шло пятнами, в глазах бродило бешенство, но держать себя в руках он умел. Лицо Никольского, напротив, смягчилось и подобрело. Отчего оно так смягчилось и подобрело, можно было лишь строить догадки. Старик-консультант сидел по-прежнему неподвижно и смотрел почему-то на Гэлбрайта.
«Консультант по вопросам морали безмолвия, – мельком подумал Фрэнк и решил, что язык все-таки надо попридержать. – Иначе меня понесет, – думал он, – и мне будет плохо. Шеф явно созрел, чтобы сделать мне плохо…»
– Я слушаю вас, продолжайте, – сказал Никольский.
– Спасибо, – искренне поблагодарил Фрэнк. – Воспользуюсь. Я говорю неприятные вещи, но мне нужно, чтобы меня наконец кто-то выслушал…
– Вы говорили о нашей слабой вооруженности, – напомнил Никольский.
– Да. Ну что мы имеем в арсенале «противокосмических» средств? Про деловые качества я уже… Далее – сомнительной надежности антисептика, немногим более надежные лучеметы. И еще – зоны спецкарантина. Вот, кажется, все. Я ничего не упустил?
– Сущую безделицу – весь арсенал современной науки.
– Да? А что сказала наука хотя бы по поводу «эффекта метеостанции»? Или этих вот деревяшек? – Фрэнк ткнул пальцем в черный футляр.
– Пока ничего, но, разумеется, скажет.
– А что сказала наука по поводу взрыва Тунгусского метеорита? А по поводу очагов «синего бешенства» на Венере? Насколько я понимаю, тоже «пока ничего». Для многих успокоительно знать, что тунгусский взрыв был давно и в тайге. А если «тунгусское диво» позволит себе повториться? И не в тайге?.. Слово «пока» – удобный, но очень слабый аргумент.
– И между прочим, единственный, – добавил Никольский. – Именно по тем причинам, о которых вы говорите. Только за этим аргументом будущее, альтернативы нет. И да помогут нам опыт и интуиция.
– Про интуицию это вы хорошо… Не знаю, как ведет себя интуиция ваша, а вот моя, откровенно признаться, выходит за рамки приличия. С каждым днем она все увереннее подсказывает мне: мы проиграли. Мы, люди Земли, планетарный вид хомо сапиенсов… Точнее, проигрываем, но это все равно, потому что процесс необратим. Если по мере нашего вторжения во Внеземелье количество «сюрпризов» будет расти хотя бы такими же темпами, мы поставим себя на грань биологической катастрофы. Поверхность планеты покроется зонами «полного отчуждения», и в конечном итоге мы, настоящие люди Земли… Словом, едва ли удастся нам сохранить свою природную сущность. Разве что в каком-нибудь специально организованном для «настоящих людей» заповеднике.
– Мрачноватая перспективка, – ровным голосом отозвался Никольский.
– Это я вижу и сам. Хотелось бы знать, как это видите вы…
– Я понимаю. Подсознательно – или сознательно? – вы хотите, чтобы кто-то помог вам обнаружить брешь в вашем таком монолитном, как вы полагаете, логически безупречном построении. Разумеется, я не уйду от ответа, но, боюсь, моя точка зрения покажется вам тривиальной. Видите ли, Полинг, в чем разница… Для вас «космическая неожиданность» – бомба сегодняшнего дня, дамокловым мечом нависшая над современным человечеством…
– Вы представляете это себе как-то иначе? – удивился Фрэнк.
– Да. Я полагаю, с «космической неожиданностью» человек познакомился не сегодня. Он с нею родился, ею взлелеян и ею воспитан. Разве менее эффективным «сюрпризом» для троглодита было Великое оледенение? Добавьте к этому ужасы землетрясений и наводнений, и не надо будет объяснять, как часто волосатый наш предок видел перед собой «конец света». А что имел он в арсенале «противостихийных» средств? Сомнительной надежности дубину, немногим более надежный каменный топор и быстрые ноги, чтобы улепетывать подальше от опасных зон катастрофических катаклизмов…
– Шарик наш голубой сегодня так мал, что улепетывать нам практически некуда, – заметил Фрэнк. – Это во-первых. А во-вторых, «космическое» не есть «стихийное». Качество уже не то. Не земное… Но это детали. Я понимаю, что вы хотите сказать.
– Вот именно. Да, угроза биокатастрофы для планетарного вида человека разумного сегодня теоретически существует. Но практически… Практически люди во все времена довольно-таки убедительно демонстрировали свою изобретательность в борьбе за выживание. С какой же стати отказывать человечеству в праве продемонстрировать это еще раз?
– Понятно. Человечество уповает на дальновидность лидеров, лидеры кивают на человечество, а угроза биокатастрофы тем временем зреет. Более того, начинает уже плодоносить… И нет достаточно действенных средств, чтобы этому воспрепятствовать.
– Вот здесь-то наши взгляды и расходятся. Такие средства есть. И самое действенное из них – это наша с вами работа. Видите ли, Полинг… Любое стихийное бедствие – ну, скажем, наводнение – было для троглодита «космической неожиданностью». Но лишь до тех пор, пока он не научился строить плотины.
– Для того чтобы строить эту плотину сегодня, нам нужен четко обоснованный, строго рациональный проект. Иначе легко уподобиться… нет, даже не троглодитам. Муравьям, которые строят свой муравейник на дне завтрашнего крупного водохранилища.
– А разве такого проекта не существует? – вмешался Гэлбрайт. – Полинг, внимательно перечитайте свой служебный устав. Ибо сказано там: «Главной задачей, обязанностью и высшей общественной привилегией штатных сотрудников Управления считать оперативное производство и неукоснительное исполнение мер по обеспечению безопасности человечества в целом в период разведки и освоения внеземельных объектов». По-моему, предельно ясно. Это вам и проект, и руководство к действию, и функциональная программа.
– Прошу прощения, шеф, – осмелился возразить Фрэнк, – но это пока всего лишь голая схема, изготовленная по образцу кладбищенских оград. Ограда, стало быть, есть, а кладбище продолжает исправно функционировать…
Фрэнк прикусил язык, но поздно. Лицо онемевшего шефа явило взору присутствующих полную гамму спектральных цветовых тонов – от сочно-красного до бледно-фиолетового. Шеф сделал несколько движений ртом, без звука, как рыба на воздухе.
– М-мальчишка! – наконец просипел он сдавленным горлом. – Пороть! Вот и вся педагогика!.. – Он дважды дернул щекой и, спохватившись, заставил себя успокоиться (было заметно, каких усилий ему это стоило). – Служебный устав для него ограда на кладбище! А сам он, видите ли, роется на свалке истории философии, подбирает изъеденный молью экзистенциализм и пытается взгромоздить эту пыльную рухлядь на космический пьедестал. И конечно же, мнит при этом, что действует исключительно в интересах всего человечества! Нет, видали вы такое?! – Последний возглас, надо полагать, был адресован Никольскому.
Фрэнк молчал. Никольский взглянул на него и сказал:
– Аверьян Копаев… Запомните это имя, Полинг. Если вам доведется бывать в стенах Восточного филиала, вы с Аверьяном, пожалуй, быстро найдете общий язык. Подобно вам, он самым активным образом озабочен проблемой спасения человечества.
– Ах, там, у себя, вы тоже ходите в ретроградах?! – мгновенно подхватил Гэлбрайт, словно уже одна мысль о том, что Никольский ходит там, у себя, в ретроградах, доставляла ему огромное удовольствие.
– Ну может ли быть иначе? – отозвался Никольский. – Правда, мое положение еще сложнее. Аверьян Копаев – сын моего погибшего друга.
– Копаев?.. – Гэлбрайт потер пальцами лоб. – Позвольте!.. Михаил Копаев – участник второй бригады меркурианского доследования о «солнечных галлюцинациях»?
– Совершенно верно. Опыт работы на Меркурии дался нам дорого…
– Да, отчаянные были дела… Один лишь Каньон Позора чего нам стоил! Долина Литургий, Лабиринт Сомнений!.. А нейтринно-солнечные синдромы! «Молодежный синдром», он же «меркурианский синдром Камасутры»… – Гэлбрайт вздохнул. – Странно, что именно Меркурий оказался для нас самой тяжелой планетой. Да и не только для нас… Кажется, вы работали там в группе технического наблюдения?
– Нет. В лагере техников состоялось наше с вами знакомство, а работал я в штабе бригады второго доследования.
– Да, да, припоминаю!.. Даже помню, что кто-то из штаба бригады предлагал применить в Каньоне Позора техническую блокаду…
Улыбчиво щуря глаза, Никольский дополнил:
– А кто-то из вашей группы шел еще дальше и предлагал разделаться с ни в чем не повинным Каньоном залпами аннигиляторов. По счастью, мы уже догадались задрать голову кверху и с помощью гелиофизиков допросить настоящего виновника злополучных синдромов.
Гэлбрайт смущенно покашлял и неузнаваемо бархатным голосом высказался в том смысле, что молодости свойствен радикализм и что, видимо, в этом проявляет себя динамика формирования личности. Задев Фрэнка блуждающим взглядом, вдруг остановил на нем зеленые глаза, словно увидел впервые.
– Впрочем, мне кажется…
Он не успел сообщить, что ему кажется, – пискнул сигнал внутренней связи.
Шеф медленно посмотрел на часы.
– Прекрасно, – сказал он. Тоном выше добавил: – Очень хорошо! – И спросил куда-то в пространство: – Ну, что там у вас, парни?
– Докладывает старший оператор группы синтеза Купер, – отозвался спикер на потолке. – Аналитики сделали свое дело, шеф, состыковались с нашей системой. Мы готовы, можно начинать.
– Превосходно, Купер, начинаем немедленно. Встретимся в раут-холле. – Никольскому: – Раут-холл этажом ниже, нам там будет удобнее.
Никольский поднялся. Гэлбрайт остановил его жестом и тронул кнопку под крышкой стола:
– У нас с вами нет времени для ходьбы. К сожалению.
Стол, кресла и сидящие в них люди мягко опустились этажом ниже.