Круги в пустоте

12

Реки он до сих пор еще не видел. Знал, что она где-то в западной стороне, далеко. Там, за крепостной стеной, расположился порт с причалами, складами, кабаками. В порт приходят парусники – и небольшие рыбацкие суда, и огромные многомачтовые корабли, совершающие рейсы через Медное Море. Разумеется, никакое оно не медное, но так его почему-то назвали. Моря Митька, конечно, не видал. И вообще, про все эти дела – порт, реку, море, ему рассказали здешние ребята. Пришлось, ясное дело, познакомиться – кассар то в лавку пошлет, то на колодец за водой, то с запиской куда-нибудь. К Митьке поначалу отнеслись настороженно – странный он какой-то, простых вещей не знает, но потом махнули на странности рукой. В конце концов, что взять с дикого варвара, чьей родиной были глухие леса на северо-востоке Сарграма? Оттого у него и волосы такие, и кожа, и глаза…

Митька быстро просек, что быть северным варваром крайне полезно – можно, не боясь своего невежества, задавать вопросы, совершать странные поступки, и никто не примет за психа. Нет, конечно, не все складывалось гладко, однажды пришлось и стыкнуться с местными задирами. “У вас там, на Севере, все так драться умеют?” – спрашивали после пострадавшие. “Ну! – небрежно отвечал Митька. – У нас там с младенчества боевым искусствам учат!” Он все ждал вопроса, как это несмотря на боевые искусства, умудрился попасть в рабство, но местных, похоже, устраивала его легенда. Они тут вообще ребята простые, ужас до чего легковерные. А главное, они всего боялись. Хозяйской плетки, городских стражников, пьяных солдат, незнакомых людей, ядовитых клещей, но особенно – злых духов, которые днем таятся в трещинах и щелях между камнями, а ночью выползают на охоту.

От кассара ему тогда влетело крепко. Приходили хозяева побитых мальчишек, жаловались. Типа пострадало их имущество, надо бы возместить ущерб… звонкими огримами. Потом уж ребята ему объяснили, что за драку здесь рабов наказывают сурово. “А уж если ты со свободным сцепишься, то вообще! – шепотом рассказывал ему пронырливый двенадцатилетний парнишка Хиуги, из дома торговца коврами Ньяруо-Гмину. – Тогда радуйся, если с тебя хозяин плетью шкуру спустит. Потому что и в государеву темницу могут бросить, а уж там…”

Правда, если верить ребятам, Митьке с хозяином еще повезло. “Он что, тебя только прутьями? – усмехался угрюмый крепыш Ноксу, принадлежавший трактирщику Мьяну-Кирьо. – Мне б такого господина… И чего тебе не нравится? Вот, видишь, – поворачивал он к Митьке левый бок, – это меня в том году кипятком. Чуть не до костей проело… А всего-то, в кладовой сушеного мяса стянул”.

Конечно, хозяин его не баловал. И ругался, и частенько порол, и три дня назад поставил между лопаток клеймо – типа татуировки. Было ужасно больно, куда хуже, чем под прутьями. Но куда денешься? К тому же, объяснил кассар, без этого первый же встречный стражник прикопается. Не к Митьке, понятное дело, к хозяину. И штраф придется платить такой, что дешевле уж будет его продать…

…До порта было еще далеко, но Митька чувствовал, что идет правильно, да и не сбиться тут с пути, главное – на запад, то есть направо от солнца, и вниз, к реке. Городские ворота, он знал, широко распахнуты, и закроют их лишь вечером, после захода. Так что времени у него уйма, Харт-ла-Гир, отправляясь утром по своим загадочным делам, предупредил, что вернется лишь поздно вечером, а то и к ночи. И хотя на “домашние задания” он явно не поскупился, но все-таки заняли они лишь утро. Змеюка миангу-хин-аалагу получила свое молоко и деловито убралась обратно, в дырку, в комнатах подметено, лошади, Уголек и Искра, почищены и накормлены, дрова для очага еще со вчера запасены, бочки и во дворе, и на кухне полны воды… Так что же, до ночи сидеть здесь как на привязи? Конечно, кассар именно это ему и велел, да пошел он, этот кассар! Он ведь ничего не узнает, еще до заката Митька вернется, сварит ужин и, приняв вид измученного трудами отрока, начнет ждать возвращения блудного господина.

Нет, конечно, было слегка страшновато – ведь узнай о его прогулке Харт-ла-Гир, порки не избежать, и порки суровой. Не шутка сказать – скверный раб, вместо того, чтобы охранять от злоумышленников хозяйский дом, шляется незнамо где! Но Митька догадывался, что и в его отсутствие вред ли кто рискнет забраться и ограбить кассара. Да и остался же на дворе серый пес Дэгу, а у него клыки размером с указательный палец. И в случае чего именно Дэгу и защитит хозяйское добро, а от Митьки тут мало толку. Впрочем, бояться нечего. Наоборот, это здешнее население побаивается кассара. Вроде бы Харт-ла-Гир ни на кого из соседей не наезжал, здоровается с ними, о делах вежливо спрашивает, а они как-то жмутся. И ребята вон тоже говорили: “Этот твой господин… он непростой… Он как посмотрит, так в животе холодно становится”.

А зато он посмотрит порт. Между прочим, впервые в жизни. Так ведь никуда они с мамой и не выбирались из Москвы, не на что нам по югам кататься, сердито говорила мама. А тем более здесь древность, парусники, всякие там пассаты, пираты, фрегаты… И вообще, если тайно пробраться на корабль, идущий в какую-нибудь далекую страну, где, может быть, живет маг, способный вернуть его обратно… совсем обратно, то есть домой, на Землю. Митька понимал, что все это наивные детские мечты, что даже случись такое чудо, окажись он на корабле – его или снова продадут куда-нибудь в рабство, или вообще кинут в волны, вроде как жертву морским богам. Здесь, как он слыхал, ни одно серьезное плавание не обходится без жертвы, для этого специально берут на борт старого, немощного раба, от которого все равно уже никакого толку. И все же… вздымались в душе смутные надежды, неуловимые, точно коснувшийся его волос ветер.

…Он перебегал незнакомую площадь, когда послышался шум. Людская толпа колыхалась, бурлила, точно кипяток в котле, чувствовалось всеобщее оживление. “Ведут, ведут! – плыл в толпе интригующий шепот. Митька притормозил.

– Слышь, пацан, – ухватил он за плечо какого-то тощего мелкого мальчишку, рабский ошейник которого свидетельствовал, что с его владельцем можно обходиться запросто. – Это чего сейчас будет?

– Что, с белой звезды упал? – хитро поинтересовался тот, по всему видать, ничуть не испугавшийся Митьки, даром что был года на три младше. – Правда, что ли, не знаешь?

– Да я тут недавно, – путано пробормотал Митька, которому сейчас вовсе не хотелось строить мелкого. Одного вот уже построил… и чем кончилось?

– Сейчас жертва будет! – охотно разъяснил мальчишка. – Единян вчера поймали, а сейчас их подарят Итре-кья-Лгами.

– Кому-кому? – переспросил Митька и тут же осекся, сообразив, кому вообще-то приносят здесь жертвы.

– Что, совсем темный? – покровительственно усмехнулся пацан. – Недавно в Оллар продали? Итре-кья-Лгами – это Великая Госпожа, богиня судьбы. Она ниточку соткала – и ты родился, перерезала – и ты помер, в узелок завязала – и у тебя неприятности. Она богиня грозная, ее сердить нельзя. С ее словом даже князь молний, пресветлый Шуу-кьян-миру считается, хотя она и ему дочка, от Маулу-кья-нгару, Владычицы подземного мира.

– Ясно… – протянул Митька. – А эти единяне – они кто?

– Ну… – задумчиво произнес пацан, – они вообще-то безмозглые какие-то. Они наших богов отверглись, верят в своего Единого, который их куда-то вроде позвал, поэтому у них еще есть одно имя – люди Зова. Они сперва в Сарграме завелись, давным-давно, а потом уже у нас, в Иллурии. Говорят, они по ночам ходят и детей крадут. Кого поймают – уносят в подземелье и пьют кровь, делают кинжалом рану и сквозь тростинку высасывают… – он зябко передернул плечами. – А еще они болезни насылают, через воздух.

Меж тем толпа раздалась, и на середину площади, где точно кафедра возвышалась сложенная из тщательно пригнанных друг к другу камней арена, выступила процессия. Впереди шествовало несколько человек в темно-синих плащах, с длинными, ниже плеч, волосами, каждый в правой руке держал высокий и тонкий посох, перевитый такими же чернильно-синими лентами. Чувствовалось, что посохи у них не для опоры, а то ли для красоты, то ли это какой-то знак. За ними шагало с десяток воинов в боевых панцирях, при саблях и с короткими толстыми копьями. Потом – пятеро связанных общей цепью людей в серых балахонах, а замыкали колонну опять-таки стражники с натянутыми луками.

Пятеро шли размеренно, даже как-то равнодушно, соединяющая их цепь напомнила Митьке ту, какая была и на нем в тот день, когда его в колонне с прочими рабами вели продавать на рынок. Только у этих людей не было рабских ошейников, цепь охватывала каждого за лодыжку, крепясь к охватывающему ногу широкому бронзовому кольцу.

Дойдя до каменной арены, люди в синих плащах остановились. Один из них сделал короткий знак рукой – и воины, суетливо избавив пятерых пленников от цепей, древками копий загнали их на возвышение. Те не пытались сопротивляться, они вообще двигались точно во сне.

Человек, отдавший команду воинам, приосанился и звучно произнес:

– Жители славного града Ойла-Иллур! Неизмерима доброта Высоких наших Господ, богов неба, земли и преисподней, дарующих нам свет и тьму, радость и печаль, жизнь и смерть. Нас, ничтожных, оделяют они дождем и солнцем, виноградной лозой и рисовым зерном, посылают нам сны и вдохновляют наши мысли…

– Смотри, это маг! – шепнул пацаненок Митьке. – Из самого Тхарана!

– Да ты чего? Неужели настоящий? – Митькино сердце екнуло. Маг! Если это и в самом деле так, то вот они – люди, способные вернуть его домой! Ведь наверняка тот лысый мужик в парке, пообещавший ему “длительное и занимательное путешествие”, был магом. Вполне возможно, что и здешним. А раз так, есть надежда вернуться. Где вход, там и выход.

– А то! – обиделся мальчишка. – У нас ненастоящих не бывает, у нас если кто мага из себя корчит, а ничего не умеет, тому Тхаран голову рубит.

– А Тхаран – это кто? Или где? – заинтересовался Митька.

– Совсем ты темный, – снисходительно, точно взрослый дяденька глупому карапузу, пояснил пацан. – Тхаран – это у нас в Олларе такое сообщество магов. А слово “тхаран” значит утес, только это на старом языке, на нем сейчас только жрецы поют гимны.

Владелец синего плаща долго еще распинался о неимоверной доброте богов. Доброта, по его словам, заключалась в равномерной раздаче радостей и несчастий. “Равновесие! – выкрикивал синий. – Весы богов!” Потом он перекинулся мыслью на людскую неблагодарность, на тягу к невежеству и суевериям, что выражается в поклонении некоему никогда не существовавшему Единому, которого такие вот предатели попросту сочинили, дабы прельщать народ, и даже более того, они, будучи движимы ненавистью ко всему живому, хотят вызвать на головы мирного населения гнев Высоких Господ. И ужасное чуть было не свершилось, еще немного – и город провалился бы в пустоты земли, в царство Маулу-кья-нгару, но крепкий утес, Тхаран, вовремя выявил заразу, и теперь настало время умилостивить рассерженных богов, для чего необходимо отправить к ним на суд гнусных богохульников. Однако Тхаран, не желая излишней крови и надеясь на просветление даже помраченных умов, в последний раз обращается к предателям и предлагает им отречься от своих заблуждений и поклониться истинным хозяевам мира, богам Светлого Оллара. В таком случае грешники сохранят жизнь, и, будучи наказаны кнутом, отправятся искупать свои грехи в каменоломни.

– Нет! – неожиданно зычным голосом произнес вдруг один из единян, с рыжей бородой, доходящей чуть ли не до середины груди. – Не отрекусь я от Господа моего, Он мне защита, Он мне Свет и Путь, Он, Рожденный и Нерожденный, воссоздаст меня из праха в день гнева Своего и введет в небесную Свою горницу, а смрадные идолы падут, и сами они, и служители их вострепещут, ощутив в сердце своем дыхание Единого, и будет оно жечь их подобно пламени, и пламя сие будет вечно!

– Нет! – послышался второй голос, затем – третий, четвертый. Пятый, совсем молоденький еще парнишка, судорожно вздохнул.

– Я… Я поклонюсь! Я паду ниц пред Высокими Господами, и… – он действительно распластался на каменных плитах, захлебнувшись рыданиями.

По знаку синего мага двое стражником деловито стащили парнишку с помоста.

– Да как же ты, Хьяру-лимсе, – обернувшись к нему, горестно вскричал рыжебородый. – Ради временного обитания в теле губишь ты бессмертную свою душу имну-тлао! Все равно ведь умрешь, позже нас, но умрешь, и Единый не узнает тебя на небесных дорогах, и отвернет от тебя Свое лицо, и низринешься ты до дна пропасти!

Парнишка молчал, со свистом втягивая в себя воздух. Плечи его тряслись, глаза ошалело выкатились из орбит, и если бы не крепкие руки стражников, он наверняка бы шлепнулся в пыль.

– Ну хоть один умный нашелся, – желчно процедил второй из магов. – Ладно, начинаем.

Маги выстроились вокруг помоста кольцом, что-то тихо забормотали. Воины – Митька явственно видел это – напряглись, часть лучников взяла на прицел приговоренных единян, а часть – притихшую толпу.

Бормотание магов с каждой минутой делалось все громче и громче, постепенно Митька начал разбирать в нем какой-то сложный, но устойчивый ритм – странный, завораживающий и пугающий одновременно. Куда до них нашим рэперам, мелькнула вдруг мысль.

Потом он понял, что это уже не просто ритм – это песня, в которой нельзя было разобрать ни слова, но сама мелодия несла в себе смысл. И смысла этого Митька предпочел бы не ощущать, да куда там! Точно стальная рука сдавила его волю, перед глазами прыгали цветные пятна, а страх мутной пеленой обволакивал сердце. Точь-в-точь как на поляне в парке, когда плащ-болонья посмотрел на него. Мир вокруг пульсировал с бешеной скоростью, и мало-помалу вибрация эта передалась Митьке, ее невозможно было унять. Краем глаза он заметил, что и словоохотливый пацаненок, и суровый мужик слева, и вообще все вокруг тоже трясутся в такт магической мелодии.

Потом вдруг синие маги резко, точно по команде, остановились и подняли свои посохи, нацелив их на тихо бормочущих что-то единян.

– О Высокие Господа наши, возьмите же свое! – вскричал тот самый, что совсем недавно читал толпе лекцию о доброте здешних богов.

И тут Митька наглядно убедился, что здешние маги – настоящие. С концов посохов у каждого из них сорвалось гудящее синее пламя и устремилось к единянам. Огненные струи точно змеи обвили вскрикнувших людей. Крики, шипение, стоны, жадный треск огня, пожирающего человеческую плоть… Митьку замутило, он чувствовал, что еще немного – и его вывернет прямо на пыльную землю площади.

Несколько минут на каменном возвышении гудело пламя, метались в нем человеческие фигурки, кричали, таяли – а потом вдруг все разом кончилось, пламя исчезло. Четыре темных пятна среди серых камней. Четыре точки, расположенные слегка искаженным квадратом. Четыре буквы на гранитной странице.

А потом площадь взорвалась рукоплесканиями. Крик стоял такой, что у Митьки заложило уши. Толпа, еще секунду назад оцепенело взиравшая на хищное пламя, сейчас прыгала, вопила, хлопала в ладоши, фонтаном выплескивая в белесое от жара небо свою сумасшедшую радость. Мелькание рук, ослепительные улыбки, восторженные глаза. Митькин новый приятель, загорелый мальчишка в потертом кожаном ошейнике, прыгал и вопил вместе со всеми, крутился в безумной пляске, и сизые рубцы на его спине колыхались, точно ветви дерева, колеблемые ветром. А самое страшное – Митька чувствовал, что и сам готов задергаться в судорожных конвульсиях, захлебнуться не то смехом, не то плачем, хлещущие отовсюду волны радости подбрасывали его, крутили как щепку, и не было сил сопротивляться.

Потом вдруг безумие схлынуло, подчиняясь уверенному жесту синего мага. Народ вновь замер, готовый внимать каждому слову.

Маг, руководивший жертвоприношением, взошел на каменный помост, поднял свой посох и по новой пустился в рассуждения о доброте богов и пагубности учения единян, но Митька уже не в состоянии был слушать. Проталкиваясь сквозь плотно сбившуюся толпу, он опрометью бежал, сам не зная куда, да и неважно – лишь бы подальше отсюда, от страшной песни синих магов, от четырех кучек пепла, от звериного восторга людей.

Возле какого-то забора, в нескольких кварталах от площади, его наконец вырвало. Мерзостный вкус во рту вернул его в реальность. Пошатываясь, Митька поспешил убраться отсюда, пока не выскочил кто-нибудь и не надавал по ушам.