Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Террор
Для России 1878–1881 года были чрезвычайно тяжелыми из-за последствий русско-турецкой войны, обошедшейся казне более чем в миллиард рублей. Блестящие реформы начала царствования Александра II стремительно шли на убыль (за исключением судебной реформы и закона о всеобщей воинской повинности), многочисленные циркуляры превратили их в насмешку над народными ожиданиями. «Царю-реформатору, – писал историк В. О. Ключевский, – грозила роль самодержавного провокатора».
Был нанесен и первый ощутимый удар по единству царской семьи. Александр II еще в 1875 году завел себе любовницу княгиню Е. М. Долгорукую и прижил с нею трех детей. Привезенная в январе 1880 года из Канн больная императрица Мария Александровна тихо умирала в печальном уединении в Зимнем дворце, когда муж развлекался с любовницей в Царском Селе. Наследник престола цесаревич Александр Александрович не мог простить отцу подобного предательства и затаил обиду. И уж полный разлад в царской семье наступил, когда 6 июля 1880 года, через полтора месяца после смерти жены, Александр II тайно вступил в морганатический брак с любовницей, получившей титул княгини Юрьевской, и поселил ее рядом с собой в Зимнем дворце. Престарелый император, по словам военного министра Д. А. Милютина, «был совершенно в руках княгини Юрьевской».
Молодой Константин Константинович, как и большинство членов августейшего семейства, осуждал императора за фривольное поведение:
«Государь переехал сегодня в Царское Село, к великому соблазну многих верноподданных – императрица лежит здесь, нет и речи о ее переезде. Находят неудобным, что когда ей немного остается жить, Царь переезжает. Мы стараемся приискивать этому благовидные причины. К сожалению, неблаговидных более, чем благовидных» (11 мая 1880 г.).
О княгине Юрьевской у Константина Константиновича не сложилось собственного мнения, он и о тайном браке с нею государя узнал последним из великих князей, ибо редко бывал при императорском дворе, воздерживался «от излишнего и неприятного рвения к придворно-гвардейской суете» (6 августа 1880 г.). Когда же и появлялся в Зимнем дворце, с ним редко делились скандальными новостями, продолжая почитать за ребенка. Отчасти так и было на самом деле: он по-детски воспринимал окружающий мир, сосредоточив главное внимание на себе и своих чувствах. Его привлекали главным образом богослужения, театральные представления и игра на фортепьяно, жизнь России великого князя мало трогала, он не замечал ее. Впрочем, даже Константин Константинович, погруженный в выдуманный неземной мир, не мог не замечать вселяющей страх действительности – нарастания революционного террора.
«Мы с Мама у генер[ала] Трепова, на жизнь которого покушалась сегодня утром молодая студентка. Он тяжело ранен в бедро, пули не нашли, но надежда есть» (24 января 1878 г.).
«Все в Петербурге только и говорят, что о суде, который оправдал женщину, стрелявшую в Трепова» (2 апреля 1878 г.).
«Ужасный случай совершился в Петербурге: шеф жандармов генерал-лейтенант Мезенцев был зарезан во время прогулки незнакомым человеком» (8 августа 1878 г.).
«Какой-то злодей покушался на жизнь шефа жандармов генерал-адъютанта Дрентельна» (13 марта 1879 г.).
«Общество возмущено покушением на жизнь Дрентельна, проповедует необходимость строгих и насильственных мер, пророчит революцию. Бесят меня эти толки, особенно женщины кричат. Как будто не могут понять, что насильственные меры только ухудшат настоящее положение и народят множество новых неудовольствий. Сохрани Бог стеснять теперь образование, учебные заведения и свободу мысли – тогда действительно может произойти мятеж» (16 марта 1879 г.).
«Второй день Пасхи. Покушение на Государя утром, когда он, по обыкновению, гулял неподалеку от Зимнего дворца» (2 апреля 1879 г.).
«Ждали открытого нападения шайки социалистов на Зимний и Аничков дворец» (7 апреля 1879 г.).
Константин Константинович начинает задумываться о том, что самодержавие может пасть под ударами террористов и Россия через революцию придет к республиканскому образу правления. Но, что удивительно для человека царского рода, он в беседе с великим князем Сергеем Александровичем находит оправдание мятежникам!
«Встретился с Сергеем. Говорили: а что, если у нас будет революция? Что будем делать мы, Романовы? Неужели нельзя будет нам остаться в России? Это было бы для меня худшим бедствием. Я стал излагать Сергею мысль, что революция принесет вред только тем, на кого она прямо обращена, но на страну она произведет благодетельное влияние. Я привел ему в пример Францию. Сергей пришел в ужас от моей теории» (14 мая 1879 г.).
Как к любому часто повторяющемуся событию, к террору стали привыкать. Попытка покушения на царя в Москве взволновала разве что очень впечатлительных людей и среди них – Константина Константиновича.
«Меня поразило, что это известие не произвело слишком потрясающего впечатления у нас в Экипаже и было принято довольно холодно. В семье у нас было то же. Происходит ли это от привычки к покушениям, от всеобщего ли неудовольствия ходом текущих дел и полного равнодушия – не знаю. Во всяком случае, хладнокровие в эти минуты не есть хороший знак» (20 ноября 1879 г.).
И государь, и наследник теперь ездили по Петербургу, окруженные казаками (два впереди, два по бокам, два сзади), в блиндированной карете. Многие великие князья и министры добились выделения и себе конвоя. Только беспечный Константин Константинович продолжал разгуливать пешком, в одиночку, в флигель-адъютантском мундире по улицам Петербурга, не думая, что может попасть под нож, пулю или бомбу Инстинкт верно подсказывал ему, что опасаться нечего, террористы заранее намечали цель, а не убивали каждого встречного члена августейшего семейства. Шла целенаправленная охота, как на дикого зверя, на царя. Круг все сужался.
«Говорят, ночью у Зимнего дворца нашли подозрительного человека. На нем было шесть револьверов, он признался, что получил поручение проникнуть во дворец. Говорят, что он помешан» (11 января 1880 г.).
Пятое покушение на государя было совершено 5 февраля 1880 года: в Зимнем дворце прогремел сильный взрыв.
Государь, цесаревич Александр Александрович, брат императрицы принц Александр Гессенский, великие князья Владимир, Алексей, Сергей и Павел Александровичи подходили к двери в столовую, когда раздался страшный удар, стены и пол затряслись, комнаты наполнились смрадом. Сначала подумали: или землетрясение, или люстра упала. Но через несколько минут узнали, в чем дело. В караульном помещении, находившемся под столовой, зияли дыры, было убито десятеро и ранено сорок четыре солдата.
Константина Константиновича, как и многих других граждан России, потрясло столь жуткое кровавое происшествие в самом надежно охраняемом дворце государства. Пошли даже разговоры, что Петербург теперь осквернен и опозорен и император должен перенести столицу в другой город.
«День 5 февраля никогда не изгладится в моей памяти, он останется черным пятном в истории России». Далее Константин Константинович со скорбью описывает, как извлекали из-под обрушившихся плит мертвые и покалеченные тела караульных солдат. И добавляет с укором: «Государь остался совершенно спокоен, сел обедать, а вечером играл, как всегда, в карты» (5 февраля 1880 г.).
Молодой великий князь только фиксирует равнодушие императора к несчастью. Пятнадцать лет спустя, когда подобно Александру II повел себя после Ходынской катастрофы Николай II, Константин Константинович будет более категоричен в оценке бесчувственного поведения самодержца.
Тотчас после взрыва в Зимнем дворце по Петербургу поползли слухи один нелепее другого: будет взорван Исаакиевский собор, испортят водопроводную машину и город останется без воды, истребят все августейшее семейство. Многие винили в случившемся демократа великого князя Константина Николаевича, судачили, что он знал о предстоящем взрыве и нарочно в этот день уехал в Кронштадт, чтобы после гибели Александра II при содействии флота объявить себя императором. Вскоре вышел указ об учреждении Верховной распорядительной комиссии по охране государственного и общественного спокойствия во главе с графом М. Т. Лорис-Меликовым, который одновременно был назначен петербургским генерал-губернатором. Ужесточили цензуру, запретили большинство публичных собраний, выделили баснословные деньги на охрану государя и политический сыск, со злобой набросились на местное всесословное управление – земство. Одна за другой стали появляться монархические организации для борьбы с нигилистами, газеты запестрели словосочетаниями: «твердо и решительно», «общественное спокойствие», «подавление крамолы». Даже известный спирит Ридигер предложил свои услуги правительству, обещая с помощью оккультных наук расправиться с революционерами.
Константин Константинович, конечно же, не мог оставаться равнодушным к трагедии, о которой говорил весь город и финал которой, по общему мнению, еще впереди.
«Я мучился стыдом за нашу бедную Русь, до чего мы дожили: посреди столицы, в самом царском дворце такое адское, бесчеловечное дело» (8 февраля 1880 г.).
«Неделя прошла со времени ужасного взрыва, а петербургские жители нимало не успокоились, паника та же, все ошалели, окончательно потеряли голову, а нелепых слухов распускают более, чем когда-либо» (12 февраля 1880 г.).
«Говорят, что 4-го числа я был в карауле во дворце затем, чтобы подготовить взрыв» (13 февраля 1880 г.).
«Не покушения страшны, от них, хотя и трудно, но можно оградиться. Страшно общее беспомощное состояние, страшна неизвестность борьбы с невидимым неприятелем. Нужен человек довольно хитрый и опытный, чтобы заметить начало всего зла и потом искоренить его» (14 февраля 1880 г.).
Террор был на виду и на устах у всех лиц, приближенных к царю, но, увы, почти никто не замечал более страшное явление, с которым не в силах были справиться самые совершенные полицейские и фискальные службы – общественное озлобление. Даже лояльный к самодержавию крупный чиновник К. П. Победоносцев жалуется в письме от 2 января 1881 года Е. Ф. Тютчевой: «Как тянет это роковое царствование – тянет роковым падением в какую-то бездну Прости, Боже, этому человеку – он не ведает, что творит, и теперь еще менее ведает. Теперь ничего и не отличишь в нем, кроме Сарданапала. Судьбы Божий послали нам его на беду России. Даже все здравые инстинкты самосохранения иссякли в нем: остались инстинкты тупого властолюбия и чувственности».
Константин Константинович не высказывал столь крамольных мыслей, как обер-прокурор Святейшего правительственного Синода, призванный по должности возвеличивать личность самодержца. Через месяц после трагедии великий князь забыл и о терроре, и о России. Его думы – о тихой семейной жизни в тереме на манер старинного, окруженном тенистым парком и безмолвными прудами. Ему претят голоса людей, хочется слышать только пение птиц.
«Мне потому так и хочется не засидеться в Петербурге зимой, а уйти в море, чтобы ранее вернуться, жениться и зажить себе счастливой семейной жизнью» (18 июля 1880 г.).
