Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
XVI. О Христе сестрица
К обеду, который подавался в доме генеральши в пять часов, собрались, по обыкновению, все, за исключением, конечно, самой генеральши и Пелагеи Петровны. В большой столовой накрыт был длинный стол, вокруг которого все размещались в раз навсегда заведенном порядке.
На хозяйском месте – княгиня, по правую руку от нее князь Еспер, по левую – Нина. На другом конце стола гувернантка, шесть воспитанниц и две почтенного вида старушки, которые издавна проживали у генеральши на ее полном иждивении.
Гувернантка, пожилая, высохшая в щепку и необыкновенно напудренная смолянка, ежеминутно бросала быстрые взгляды на воспитанниц. Привычным и скучающим голосом делала им неизбежные замечания и затем погружалась в никому не известные и никому не интересные свои думы. Воспитанницы генеральши, очень миленькие, вымуштрованные девочки, были одеты все одинаково в хорошенькие серые шерстяные платьица, ловко обрисовывающие их молодые, стройные фигуры.
Княгиня, вся красная, сидела, ни на кого не обращая внимания, не произнося ни слова, и только кушала с большим аппетитом, который никогда не покидал ее. Князь Еспер то и дело подпрыгивал на своем стуле, исподтишка, как-то трусливо поглядывая то на свою vis-a-vis Нину, то на княгиню. Даже самая младшая из воспитанниц, тринадцатилетняя Машенька, девочка очень шаловливая, легкомысленная, заметила что-то неладное. Она нагнулась к своей соседке, улучив минуту, когда гувернантка на нее не глядела, и шепнула:
– Видишь, у Нины Александровны глаза какие! Она плакала, наверно, плакала. А князенька, ведь это удержаться невозможно – смотри, какие рожи строит… Княгиня… у… какая сердитая… Что такое было – ужасно интересно?!
– Молчи, заметят! – едва слышно ответила ей соседка и постаралась сделать самую скромную физиономию.
Но Машенька не унималась. Она то и дело подталкивала ее и показывала глазами на князя Еспера, которого, действительно, начинало как-то всего дергать. Наконец она не выдержала и фыркнула, закрывая лицо платком.
– Marie, mais gu'avez vous donc? Ты хочешь, чтобы тебя из-за стола вывели! – строго заметила гувернантка.
Но ни княгиня, ни князь Еспер, ни Нина не обратили никакого внимания. Машенька покраснела; закрыла даже глаза и изо всех сил старалась о другом думать, но никак не могла этого. Ей ужасно хотелось еще разок взглянуть на князя Еспера. И она знала, что если взглянет, то уж никак не удержится, еще больше рассмеется, а тогда непременно из-за стола выведут, – с ней это не раз случалось.
«Ах, кабы только дотянуть до пирожного», – думала она.
Но до пирожного все же не дотянула. Ее будто что-то подталкивало; она вдруг, неожиданно для самой себя, во всю ширину открыла свои веселые карие глазки, взглянула на князя Еспера. А тот сидел будто совсем погруженный в тарелку и ужасно смешно одним прищуренным глазом глядел на Нину. Машенька фыркнула еще неудержимее и громче первого раза. Гувернантка молча встала, крепко взяла ее за руку и вывела из столовой.
– Пирожного ты не получишь, – сказала она ей, – иди к себе, сиди смирно – ты неисправима. Я на тебя пожалуюсь генеральше.
Машенька заплакала, но оправдываться и защищаться не смела – она хорошо знала, что это не поможет. Правда, оставалась еще одна надежда – Машенька была любимицей Нины, и Нина очень часто заступалась за нее, а когда ее оставляли без сладкого, то иной раз после обеда приносила ей что-нибудь в утешение. Но на этот раз Нина за нее не заступилась, да вряд ли она и обратила какое-нибудь внимание на происшедшую сцену, вряд ли ее заметила.
Обед продолжался в глубоком молчании, и после его окончания все так же молча разошлись. Нина ушла к себе. Княгиня приказала заложить экипаж и стала собираться куда-то в гости. Князь Еспер, даже не решившись поцеловать у нее руку, как обыкновенно это делал после обеда, прямо направился в переднюю, оделся и вышел за ворота.
Хотя в большой конюшне на дворе дома генеральши у князя Еспера стояло три лошади, а в сарае несколько лично ему принадлежавших экипажей, но он очень часто выходил пешком, делал моцион для здоровья, по его объяснению. Делал он такой моцион нередко и по вечерам. Но в подобное время, сейчас после обеда, никогда не выходил. После обеда он любил отдохнуть у себя в мезонине, поваляться на турецком диване за душистой трубкой и кофе, а потом заснуть на часок.
Теперь же он забыл и трубку, и кофе, и послеобеденный сон. Быстрым шагом, вприпрыжку, пустился он по улице, свернул вправо, потом налево и остановился у небольшого домика, имевшего такой же угрюмый вид, как и дом генеральши. К тому же, так как давно уже совсем стемнело, ставни окон были заперты.
Князь Еспер постучался у ворот. Ему тотчас же отворил выглянувший сторож, при тусклом свете фонаря разглядел его, очевидно, узнал и почтительно снял шапку. Князь вошел во двор. С громким лаем кинулась было на него огромная цепная собака, так что он отскочил в сторону; но собака была на привязи. Он, осторожно приглядываясь в темноте, добрался к небольшому крыльцу и дернул за звонок. Ему пришлось ждать долго. Наконец дверь отворилась. Старый, почтенного вида лакей, с заплывшей сальной свечкой в руках, пропустил его, несколько раз повторяя:
– Пожалуйте, сударь, ваше сиятельство, пожалуйте!
Князь Еспер торопливо сбросил шубу в небольшой передней.
– Да, может, Катерина Филипповна почивает? – спросил он. – Ты бы, Михайло, пошел узнать.
– Никак нет-с, ваше сиятельство, они только что изволили по зале прохаживаться… пожалуйте… Надо быть, в гостиной оне теперь… там светло.
Князь Еспер прошел через темную комнату и очутился в гостиной. Но это была гостиная только по названию. Мрачная, неуютная комната с жесткой, покрытой коричневым сукном мебелью. По стенам висели большие образа – картины. На круглом, красного дерева столе, перед диваном с высочайшею деревянною спинкою горели две свечи.
На диване сидела женщина небольшого роста, худощавая, уже немолодая, с очень бледным, безжизненным лицом и полузакрытыми глазами. Увидев входившего гостя, она сделала легкое движение, но не встала, а только еще издали протянула руку. Князь Еспер осторожно подошел к ней, пожал ей руку и поместился на кресле возле дивана.
– Я не помешал, Катерина Филипповна? – спросил он вкрадчивым голосом.
– Нет… – несколько глухо ответила хозяйка. – Разве приход любезного брата может помешать сестре? А я именно только что думала о вас, только не ждала вас так рано. Я была уверена, что вы придете, потому что есть указание.
Князь Еспер закрыл глаза, потом открыл их, закатил и склонил голову на бок.
– Указание?! Матушка Катерина Филипповна. Какое?!
– А помнишь, брат, наш последний разговор (она уже начала ему говорить «ты»). Мы заметили некое смущение в уме нашей любезной сестры Нины. Я вчера на ночь и положила бумажку на киот с мыслью о ней.
– Ну что же, матушка? Что же?! – нетерпеливо перебил ее князь Еспер.
– А вот постой, сейчас принесу, сам прочтешь.
Катерина Филипповна поднялась с дивана и медленной походкой скрылась за дверью. Князь Еспер стал дожидаться, постукивая пальцами по столу и то открывая, то закрывая глаза.
Через минуту хозяйка вернулась и подала ему записку. На клочке бумажки, карандашом, крупным, неправильным почерком было написано: «Соберитесь и молитесь, Господь просветит ее и отгонит лукавого».
– Вот, как я утром встала, сейчас к киоту, взяла бумажку, а на ней это написано! – торжественно проговорила Екатерина Филипповна. – Что скажете? Ну не прямое ли это указание?
– Да, матушка, конечно, чего же яснее! Уж вы позвольте мне эту бумажку взять с собою, я ее покажу ей. Когда же собрание?
– Уж иных оповестила, иных оповещу – завтра или послезавтра и соберемся.
– Очень хорошо! В полном составе?
– Да, нужно бы!
– Конечно, конечно! Только знаете ли что, Катерина Филипповна, поосторожнее бы надо. Я начинаю бояться… Тут один человек меня очень смущает… Да и племянница… Сестра Нина неосторожна, того и жди проговорится.
– Ах, как можно! – воскликнула Катерина Филипповна. – А ее клятва? Нет, она неспособна на то, и стыдно так о ней думать.
– Да молода больно! – жалобно произнес князь Еспер. – Что ни день, то страннее! Племянница к ней пристает… может быть, кое-что уже подозревает… И еще тут один человек приехал сбивать ее с толку. Ох, боюсь – земной, злой любви предастся – к тому все идет.
– Не может того быть! Покажите ей записку. Скажите, чтобы непременно была послезавтра, тогда увидим. Конечно, враг силен, но Господь не без милости. Нельзя нам отдать ее.
– Нельзя, никак нельзя! – повторил и князь Еспер, оживляясь.
Глаза его так и заблестели.
– Но, говорю, – продолжал он, – теперь нам надо быть очень осторожными. Мало ли что может случиться – времена не те, того и жди преследование окажется.
– Нет, князь, вы напрасно трусите! – своим глухим голосом перебила его Катерина Филипповна. – За что нас преследовать – не за что! Разве мы что дурное творим? Ведь вот тогда, в семнадцатом году, донесли на меня и на наших сестер и братьев, уж в каком виде представили, что мы хуже еретиков всяких – а все же ничего не добились. Государь приказал оставить нас в покое. Ведь сердце царево в руке Господней: это ему, государю, свыше было откровение, чтобы нас не трогать. Добился враг только того, что меня попросили выехать из Михайловского замка, из квартиры моей матери. И никому из нас с тех пор не было никаких неприятностей.
– Так-то так, Катерина Филипповна, да времена изменились, и государь, говорят, не тот, что прежде был; князь Александр Николаевич уже не в прежней силе. Этот Фотий всем голову вскружил. И я так полагаю, что если, не дай Бог, донесет кто-нибудь, так большие могут быть беды.
Катерина Филипповна задумалась.
– Пожалуй, вы и правы, осторожность никогда не мешает, только ведь нас накрыть трудно, так сразу не ворвутся, да и псы мои дадут знать вовремя… А на своих людей я полагаюсь.
Князь Еспер ничего не возразил.
– А про какого это человека вы говорите? – вдруг спросила Катерина Филипповна. – Кто это приехал?
Он подробно ей рассказал о Борисе Горбатове. Из его слов оказалось, что Нина с ним очень откровенна: ему хорошо известно было, какую роль в ее жизни играет Борис. После этого рассказа Катерина Филипповна решила, что это, действительно, для них человек опасный. Но она была гораздо более князя уверена в Нине.
– Устоит, устоит! – повторяла она. – А искушение… Что же, искушение хорошее дело… без искушений нельзя – после них крепнет вера.
Ее уверенный тон успокоил, наконец, князя Еспера. И он, взяв и тщательно спрятав таинственную записку, простился с Катериной Филипповной.
Вернувшись домой и узнав, что княгиня уехала, он постучался в дверь Нины. Та отперла.
– Я нездорова, князь! – сказала она.
– На минуточку, на одну минуточку, не буду вас задерживать… Если нездоровы, отдохните… полежите… это хорошо. Вот только прочтите это… я от Катерины Филипповны. Она откровение имеет…
Нина встрепенулась.
– Что такое?! Что? – в волнении шепнула она, беря записку и поднося ее к свече.
Она прочла и с недоумением взглянула на князя Еспера:
– Что же это значит? Я не совсем понимаю…
– Катерина Филипповна относительно вас задумала и вот что получила. Послезавтра собираемся… Вы должны быть непременно… Будете?
Нина задумалась. Внезапный трепет пробежал по всему ее телу.
– Буду! – проговорила она. – А теперь оставьте меня… пожалуйста, оставьте…
– Хорошо, я сейчас… сейчас.
Он хотел было еще сказать что-то, но остановился, взглянул на Нину. Лицо его вдруг сделалось таким сладким, нежным.
– Ухожу… да хранит вас Бог!
Он протянул ей руку. Она дала свою.
Он нагнулся и вдруг так и впился долгим поцелуем в руку Нины. Но она не заметила даже этого, ее мысли были далеко.
Князь Еспер, наконец, вышел из комнаты. А она почти упала на маленький диван, возле которого стояла и долго сидела неподвижно, с широко раскрытыми, ничего не видящими глазами.
