10
В день третьего дня рождения близнецов Грета устроила чаепитие на террасе. Она, Оуэн, Мэри, Джонни и Ческа провели два часа, сперва угощаясь бутербродами и шоколадным тортом, а потом играя в прятки и жмурки в лесу.
Укладывая Джонни спать, Грета потрогала его лоб, потому что его щеки были как-то уж очень румяны. После чего растолкла полтаблетки аспирина и дала ему выпить вместе с соком. Этого обычно было достаточно, чтобы снизить температуру. После приступа бронхита неделю назад Джонни все еще сильно кашлял, но весь день казался вполне здоровым.
Когда Джонни уснул, за ужином она поделилась с Оуэном своими опасениями.
– Наверняка он просто перевозбудился, – ответил Оуэн, ласково улыбаясь. – Вот посмотришь, как он взбодрится, когда мы с ним завтра пойдем кататься на его новом трехколесном велосипеде. Он становится крепким, здоровым парнем. Через несколько месяцев я его и на пони посажу.
Несмотря на его заверения, Грета, даже улегшись в постель, никак не могла успокоиться. Хоть она и привыкла к постоянным болячкам Джонни, на сей раз колокола ее материнской тревоги били во всю мощь. Она на цыпочках зашла в детскую и увидела, что Джонни мечется и вертится в кроватке. Его кашель стал глубоким, в нем появились резкие хрипы. Положив руку ему на лоб, она тут же почувствовала, что он весь горит. Она раздела его и осторожно обтерла прохладной губкой, но это не снизило температуры. Какое-то время она просто наблюдала, стараясь не поддаваться нарастающей панике. В конце концов, у Джонни часто поднималась температура, в этом не было ничего страшного. Но через час, когда Грета снова подошла к кроватке и потрогала его лоб, он даже не открыл глаз при прикосновении. Он просто лежал, кашлял и бормотал про себя что-то невнятное.
– Джонни сильно болен, я вижу, я знаю! – закричала она, врываясь в спальню Оуэна.
Муж тут же проснулся и испуганно спросил:
– Что с ним такое?
– Я точно не знаю, – сказала Грета, давясь рыданиями. – Но я никогда не видела его в таком ужасном состоянии. Пожалуйста, позвони доктору Эвансу. Прямо сейчас!
Сорок минут спустя доктор склонился над кроваткой Джонни. Он померил температуру и прослушал стетоскопом тяжелое дыхание малыша.
– Что с ним, доктор? – спросила Грета.
– У Джонни особенно тяжелый приступ бронхита, который может перейти в воспаление легких.
– Но он же поправится, правда? – спросил Оуэн с посеревшим от страха лицом.
– Думаю, нам лучше отвезти его в больницу в Абергавенни. Мне не нравится этот звук в его легких. Боюсь, что они наполнены жидкостью.
– О господи, – простонал Оуэн, всплескивая руками.
– Старайтесь не поддаваться панике. Я просто хочу принять меры предосторожности. Вы можете поехать на своей машине, мистер Марчмонт? Это будет быстрее, чем вызывать машину «скорой помощи». Я позвоню в больницу и предупрежу, что вы везете туда Джонни, и сам тоже приеду туда.
Оуэн кивнул. Грета подхватила сынишку, и все втроем они спешно стали спускаться по лестнице к машине. По пути в больницу Грета, держа на руках своего больного ребенка, смотрела, как дрожат на руле руки ее мужа.
Следующие сорок восемь часов состояние Джонни стремительно ухудшалось. Несмотря на все усилия врачей и медсестер, он продолжал слабеть. Грета беспомощно слушала, как он мучительно борется за каждый вздох. Она думала, что ее сердце разорвется в отчаянии.
Оуэн молча сидел с другой стороны кроватки Джонни. Никто их них не пытался утешить другого.
Джонни умер в четыре утра, через три дня после своего третьего дня рождения.
Грета взяла его на руки в последний раз, разглядывая любимое личико, стараясь запомнить его до мельчайших деталей: прелестный розовый ротик, высокие скулы, так похожие на скулы его отца.
Домой они ехали молча, слишком убитые, чтобы разговаривать. Грета сразу же пошла в детскую, прижала к себе Ческу и заплакала, уткнувшись ей в макушку.
– Дорогая моя, милая… ну почему он? Почему?
Потом, позже, она спустилась вниз, чтобы найти Оуэна. Он был в библиотеке. Он сидел, закрыв лицо руками, перед ним стояла бутылка виски. Он плакал; ужасные, низкие, хриплые рыдания.
– Пожалуйста, Оуэн… не надо… не надо… – Грета подошла к нему и обхватила за плечи руками.
– Я… я так его любил. Я знал, что он не мой, но с самого первого дня, когда я взял его на руки, я… – Оуэн содрогнулся от горя, – я считал его родным сыном.
– Он и был твоим сыном. Он обожал тебя, Оуэн. Никакой отец не мог бы дать ему больше.
– И видеть, как он умер в таких мучениях… – Оуэн снова закрыл лицо руками. – Не могу поверить, что его больше нет. Ну почему он? Он совсем еще не жил, а мне уже пятьдесят девять лет. Грета, лучше бы это был я! – Он посмотрел на нее. – Ну для чего мне теперь жить на свете?
Грета глубоко вздохнула.
– У нас осталась Ческа.
Грета надеялась, что похороны могут принести и ей, и мужу какое-то ощущение завершения. Оуэн, казалось, постарел за эти десять дней на десять лет, и ей пришлось физически поддерживать его у края могилы, когда они смотрели, как крошечный гробик опускается в яму.
Она предложила Оуэну и священнику похоронить Джонни на поляне в лесу, где он так любил играть со своей сестрой.
– Мне кажется, будет лучше, если он будет лежать среди деревьев, а не среди старых костей на кладбище, – сказала она.
– Как тебе угодно, – пробормотал Оуэн. – Его больше нет. Где он будет лежать после смерти, меня уже не волнует.
Грета не была уверена, стоит ли брать на похороны Ческу. Она так и не понимала, куда исчез ее брат.
– Где Джонни? – спрашивала она, глядя на всех огромными голубыми глазами, полными слез. – Он скоро вернется домой?
Грета в сотый раз качала в ответ головой и объясняла, что Джонни теперь на небе, что он стал ангелом и смотрит на них сверху, с большого пухлого облака.
В конце концов она решила, что будет лучше, если Ческа не увидит, как ее любимого Джонни закапывают в землю. Через несколько дней после похорон Грета отвела дочку в лес и показала ей место могилы. Она посадила там небольшую елочку, чтобы отметить место до тех пор, пока там не поставят камень.
– Это особое дерево, – объяснила она Ческе. – Джонни любил лес, и он приходит сюда играть со своими друзьями-ангелами.
– О, – сказала Ческа, медленно подходя и касаясь одной из тоненьких пушистых ветвей. – Так Джонни тут?
– Да, дорогая. Люди, которых мы любим, не покидают нас.
– Дерево Ангела, – вдруг прошептала Ческа. – Он тут, мамочка, он тут. Ты видишь его там, среди веток?
И, впервые за последние две недели, Грета увидела на лице у Чески улыбку.
Даже из глубины собственного отчаяния Грета понимала, что ради дочери должна поддерживать хотя бы какую-то видимость нормальной жизни. Но Оуэн начал пить, много и постоянно. Даже за завтраком она чувствовала запах спиртного в его дыхании, а к ужину он с трудом мог сидеть. После отчаяния первых дней он стал мрачным и замкнутым, так что с ним было невозможно вести никаких осмысленных разговоров. Грета начала есть по вечерам в своей комнате, надеясь, что со временем скорбь утихнет и он придет в себя. Но месяцы шли, уже наступила осень, и стало ясно, что состояние ее мужа только лишь ухудшается.
Однажды утром она услышала крик в коридоре и, выбежав, обнаружила у двери в спальню Оуэна Мэри, держащуюся за распухшую щеку.
– Что случилось? – взволнованно спросила Грета.
– Мастер швырнул в меня книгой. Он был недоволен, что яйцо не было достаточно сварено. А оно было, Грета. Совсем так, как надо.
– Иди приложи к щеке что-то холодное, Мэри. Я разберусь с мужем. – Грета постучала в дверь и вошла в комнату.
– Что тебе надо? – злобно спросил Оуэн. Он сидел в кресле, Морган был у него в ногах. Завтрак на подносе был нетронут, и он наливал себе в стакан виски из почти опустевшей бутылки.
– Тебе не кажется, что для этого рановато? – указала на стакан Грета, заметив, каким похудевшим он выглядит в своей пижаме.
– Иди занимайся своими чертовыми делами. Что, человек уже и выпить не может в собственном доме, когда ему хочется?
– Мэри очень расстроена. У нее на щеке будет большой синяк, потому что ты кинул в нее книгой.
Оуэн, игнорируя ее слова, смотрел куда-то вдаль.
– Оуэн, тебе не кажется, что нам надо поговорить? Ты плохо себя чувствуешь.
– Со мной все прекрасно! – взревел он, опустошая стакан и снова протягивая руку к бутылке.
– Думаю, на сегодня хватит, Оуэн, – тихо сказала она, подходя к нему.
– Ах вот как? И что же дает тебе право высказывать свои суждения о моей жизни?
– Ничего. Я… Мне просто не нравится видеть тебя таким, вот и все.
– Ну, в этом твоя вина, – Оуэн поник в своем кресле. – Если бы я не женился на тебе и не принял двух твоих выродков, мне бы и пить не пришлось, не так ли?
– Ну пожалуйста, Оуэн! – Грета пришла в ужас. – Не называй Джонни выродком. Ты же любил его.
– Да? – Он наклонился вперед и схватил Грету за запястья. – С чего это я должен любить незаконного ублюдка какого-то янки, а? – Он начал трясти Грету, сперва не очень сильно, потом все сильнее. Морган зарычал.
– Перестань! Мне больно. Перестань!
– С чего это? – прорычал Оуэн. Он выпустил одну руку Греты и сильно ударил ее по лицу. – Ты просто глупая мелкая шлюшка, так? Разве не так?
– Прекрати! – Грета сумела высвободиться и кинулась к двери, заливаясь от ужаса слезами.
Оуэн глядел ей вслед замутненными алкоголем глазами. А потом засмеялся. Это был хриплый, страшный звук, от которого она выбежала из комнаты и кинулась в свою спальню. Там она рухнула на постель и в отчаянии закрыла лицо руками.
Поведение Оуэна становилось все хуже и хуже. Моменты ясности в его сознании наступали все реже. Присутствие Греты, похоже, вызывало в нем всплески ярости, и единственным человеком, которого он подпускал к себе, была Мэри.
После нескольких таких физических атак Грета позвонила доктору Эвансу, боясь, что ситуация может окончательно выйти из-под контроля. Доктор Эванс довольно быстро выбежал из спальни Оуэна, а вслед ему полетело несколько книг, стаканы и всякое другое, что только попало под руку ее мужу.
– Он нуждается в помощи, миссис Марчмонт, – сказал доктор Эванс, когда Грета предложила ему чашку кофе. – Смерть Джонни вызвала у него депрессию, и он пытается найти утешение в выпивке. Вы же знаете, он едва не погиб во время Первой мировой войны, а по возвращении в Англию пережил глубокое потрясение, после чего уехал в Кению. Боюсь, что последняя тяжелая потеря всколыхнула его старые раны.
– Но что я могу сделать? – Грета в отчаянии прижала руку ко лбу. – Он нападает на меня, как только увидит, и я начинаю бояться за безопасность Чески. Он ничего не ест, только пьет виски бутылку за бутылкой.
– У вас есть кто-нибудь, куда бы вы могли уехать на какое-то время? Какие-то родные? Может быть, если бы вы уехали, это заставило бы его взять себя в руки.
– Нет. Мне некуда ехать. И в любом случае я же не могу оставить его в таком состоянии?
– Мэри, похоже, великолепно справляется. Она, судя по всему, единственная, кто может держать его в руках. Конечно, на самом деле мы должны были бы отправить его туда, где ему могли бы помочь, но…
– Но он никогда в жизни не покинет Марчмонт.
– Ну тогда последним средством было бы поместить его в соответствующую лечебницу, но для этого надо обратиться в суд и получить согласие судьи. И, по моему мнению, он не сумасшедший, он просто депрессивный пьяница. Очень жаль, что я не могу ничего больше сделать. Меня беспокоит безопасность и вас, и вашей дочери. Попытайтесь все же придумать, куда бы вы могли уехать, и не стесняйтесь звонить мне, если вам нужны будут совет или помощь.
– Хорошо, доктор Эванс, спасибо.
Ночь за ночью, прислушиваясь к громкому храпу, доносящемуся из комнаты Оуэна, Грета клялась себе, что, как только наступит утро, она соберет чемодан и уедет вместе с Ческой. Но, когда рассветало, на нее обрушивалась реальность. Куда она могла поехать? У нее ничего не было – ни денег, ни своего дома. Все, что у нее было, было тут, у Оуэна.
В конце концов принять решение Грету вынудило вовсе не физическое или моральное насилие со стороны Оуэна.
Однажды днем, заглянув в детскую, чтобы проверить, спит ли Ческа, она увидела, что ее кроватка пуста.
– Ческа! Ческа! – позвала Грета. Ответа не было. Она побежала по коридору и уже была готова постучать в спальню Оуэна, когда услышала изнутри смех. Стараясь быть как можно тише, она повернула дверную ручку.
То, что она увидала, заглянув в щелку двери, заставило ее содрогнуться от ужаса. Оуэн сидел в своем кресле, держал на коленях счастливую Ческу и читал ей сказку.
Это была сцена полнейшего мира и спокойствия.
Кроме того, что Ческа с ног до головы была одета в одежду своего мертвого брата.