Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава пятая
Узкая мощеная улочка, пунктиром пролегавшая через Копенгаген, была темной и, на взгляд Лили, достаточно безопасной, чтобы провернуть одно тайное дельце. Фонарные столбы на ней просто не помещались: распахнутая створка окна на одной ее стороне едва не упиралась в раму напротив. Жильцы местных домов экономили на освещении, поэтому вокруг царил мрак, а свет горел лишь в двух-трех еще открытых заведениях. Среди них была турецкая кофейня, посетители которой сидели на бархатных подушках за стеклом. Дальше по улице, за плотно закрытыми ставнями, находился бордель с латунным звонком в форме соска. Еще дальше в полуподвале располагался бар; как раз когда Грета и Лили проходили мимо, тощий мужчина с напомаженными усами сбежал вниз по ступенькам и скрылся за дверью помещения, где собиралась компания ему подобных.
Лили была одета в шифоновое платье с льняным матросским воротником и манжетами. При движении платье слегка шуршало, и Лили прислушивалась к этому шур-шур, мучительно стараясь не думать о том, что ее ждет. Одолженную у Греты нитку жемчуга она обернула вокруг шеи три раза, так что украшение почти полностью скрывало горло. На голове у нее была бархатная шляпка, только сегодня утром купленная в «Фоннесбеке», – Лили воткнула в нее Гретину брошь в форме бабочки-монарха с желтым брильянтом и ониксом.
– Ты такая красавица, что мне хочется тебя поцеловать, – сказала Грета, когда Лили одевалась.
От возбуждения она заключила Лили в объятья и принялась вальсировать с ней по квартире, а Эдвард IV, глядя на них, беспрестанно лаял. Лили смежила веки – такие тяжелые и деревянные под толстым слоем пудры! – и представила, что Копенгаген – тот город, где Лили и Эйнар могли бы существовать как один человек.
Улочка упиралась в широкую Ратушную площадь напротив парка Тиволи. Фонтан с быком и драконами, извергающими воду, весело журчал, а перед гостиницей «Палас» высилась колонна, увенчанная фигурами двух викингов, трубящих в луры. На площади было людно: жители столицы стекались в ратушу на полуночный Бал художников, туристы из Норвегии оживленно обсуждали завтрашнюю велосипедную гонку Копенгаген – Осло.
Грета не торопила Лили. Она дала ей постоять на краю площади, терпеливо дожидаясь, пока малютка Лили заполнит собой Эйнара – так же, как рука заполняет перчаточную куклу.
Под медным шпилем ратуши и часами с четырьмя циферблатами, расположенными на высоте более девяноста метров, Лили ощущала себя так, словно хранила внутри величайшую тайну на свете, ведь она собиралась обмануть весь Копенгаген. В то же время другой частью души она понимала, что эта игра станет для нее сложнейшей в жизни. Ей вспомнились лето в Синем Зубе и падающий воздушный змей в форме подводной лодки. Эйнар Вегенер с его круглым личиком как будто бы уходил вниз, исчезал в туннеле. Лили посмотрела на Грету в черном платье и почувствовала прилив благодарности за все, что ей предстояло. Из ниоткуда появилась она, Лили. И да, за это следовало сказать спасибо Грете.
Люди, которые входили в ратушу, выглядели красивыми и довольными, выпитое пиво добавляло им румянца. Юные барышни в разноцветных, точно леденцы, платьях обмахивались веерами и выспрашивали друг у друга, где искать самых знаменитых художников.
– Который из них Эйнар Нильсен? – интересовалась одна из девушек.
– Вон там – это Эрик Хеннингсен? – любопытствовала другая.
Среди гостей были молодые мужчины с навощенными кончиками усов и суматранскими сигарами в зубах – новые дельцы, которые поднялись в обществе благодаря стремительному обогащению на массовом производстве фаянсовой посуды и кастрюль, отштампованных пыхтящими машинами.
– Ты меня не бросишь? – спросила Лили Грету.
– Никогда, – пообещала та.
И все-таки Лили снедало беспокойство.
Внутренний двор ратуши был отделан в стиле Итальянского Возрождения. С трех сторон находились галереи с колоннами, над ними – потолок из стекла и деревянных балочных перекрытий. На сцене играл оркестр, длинный стол был заставлен блюдами с устрицами. Сотни людей кружились в танце; руки красивых мужчин обнимали тонкие талии дам, чьи веки оттенял голубой цвет. Две девушки на скамейке, хихикая, писали кому-то записку. Отдельным кружком стояли мужчины в смокингах; держа руки в карманах, они окидывали зал цепкими взглядами. От волнения Лили с трудом воспринимала происходящее. В груди всколыхнулась паника: нет, здесь ей не место. Она решила сбежать, но было поздно. Бал уже захватил ее, дым и музыка уже просочились в глаза и уши. Если она признается Грете, что хочет уйти, та лишь велит ей успокоиться; не волнуйся, скажет Грета, волноваться совершенно не о чем. Грета просто всплеснет руками и расхохочется.
Рядом с Лили стояла высокая молодая женщина в платье на бретелях. Она курила серебристую сигарету и разговаривала с мужчиной – судя по очень смуглому лицу, южанином. Женщина была стройная, с красивым рельефом мышц на спине, а мужчина, очевидно, был по уши в нее влюблен: сперва просто кивал, а потом заставил умолкнуть, закрыв ей рот долгим поцелуем.
– Вон Хелена, – сказала Грета.
На другом конце зала стояла Хелена Альбек, чьи короткие черные волосы были подстрижены по последней, как объяснила Грета, парижской моде.
– Иди поздоровайся с ней, – сказала Лили.
– И оставить тебя одну?
– Я пока не хочу ни с кем разговаривать.
Грета пересекла зал, лавируя между танцующими; длинные волосы струились по ее спине. Она поцеловала Хелену, а той, видимо, не терпелось поделиться с подругой какой-то новостью. В Королевской Гренландской торговой компании Хелена ведала картинами, граммофонами, обеденными тарелками с золотым ободком и другими предметами роскоши из летних партий груза, покидавших Копенгаген по вторникам. Благодаря стараниям Хелены два года подряд картины Эйнара упаковывали в ящики и отправляли в Готхоб, где агент продавал их с аукциона. Деньги возвращались через Северную Атлантику долго, а когда наконец приходили, Эйнар гордо демонстрировал их жене в кожаной папке-гармошке.
Танцующие заслонили собой Грету и Хелену. Лили сидела на скамье красного дерева, украшенной резными русалками. В крытом помещении было тепло, поэтому она сняла шаль. Пока она ее складывала, к скамье подошел молодой мужчина.
– Вы позволите? – спросил он, прежде чем опуститься на скамью.
Он был высокий, с длинными тугими золотисто-каштановыми кудрями, доходившими ему до подбородка. Краем глаза Лили видела, как он сверился с карманными часами, а потом сидел, попеременно скрещивая и распрямляя ноги. От него слегка пахло виски, а уши краснели то ли от жары, то ли от волнения.
Лили извлекла из сумочки записную книжку в оловянной обложке, подаренную Эйнару бабушкой, и принялась заносить в нее мысли о незнакомце. «Похож на отца Эйнара в молодости, – писала Лили, – в те времена, когда он еще был здоров и работал на сфагновых болотах. Наверное, поэтому я и не могу оторвать от него взгляд. А с чего бы еще мне на него глазеть? С чего вдруг меня так привлекают его длинные ноги, кудрявые бакенбарды, обрамляющие лицо? Его орлиный нос, полные губы, густые вьющиеся волосы…»
– Вы репортерша? – подался к ней мужчина.
Лили подняла голову.
– Поэтесса?
– Ни то ни другое.
– Тогда что же вы пишете?
– А, это? – Она смутилась от того, что он с ней заговорил. – Так, пустяки.
Они сидели рядом, и все же Лили не верилось, что он ее заметил. Самой себе она казалась невидимкой, и все это как будто происходило не с ней.
– Значит, вы художница? – не отставал незнакомец.
– Простите. – Подхватив шаль и сумочку, Лили встала.
От волнения она не могла продолжать беседу – у нее до сих пор не укладывалось в голове, что она сюда пришла. Ей стало еще жарче, и она ощутила внезапное желание снять одежду и окунуться в море. Она выскользнула из ратуши через широкие двери в торце зала, за которыми открывался небольшой парк.
Снаружи было ветрено. Крона старого дуба пологом накрывала маленький парк, словно защищая его от любопытных глаз того, кто забрался бы на шпиль копенгагенской ратуши, чтобы оттуда подглядывать. Пахло розами и взрыхленной землей. Крохотный газон казался серебряным, цвета плавника летучей рыбы. Лили сделала несколько шагов и узрела пару, встреченную в ратуше: девушка в платье на бретелях и ее воздыхатель целовались под ветвями дуба. Он держал ее за бедро, задрав подол платья, так что в ночной темноте отчетливо виднелась застежка пояса для чулок.
Лили в смятении развернулась и тут же налетела на кудрявого незнакомца из ратуши.
– Знаете, что говорят про этот старый дуб? – спросил он.
– Нет.
– Если съесть его желудь, то можно загадать желание и на один день превратиться в кого хочешь.
– И почему же так говорят?
– Потому что это правда. – Он взял Лили за руку и повел к садовой скамейке.
Выяснилось, что он художник и зовут его Хенрик Зандаль. Недавно он выставлял серию своих картин, квадратных холстов с изображением рыб Северного моря: палтуса, ершоватки, обыкновенной морской и неуловимой длинной камбалы. Грета была на этой выставке. Как-то раз она вернулась домой, бросила ключи, сумку и с порога заявила Эйнару: «Никогда еще не видела ничего подобного! – Глаза у нее горели от восторга. – Тебе непременно нужно на это посмотреть. Вообрази: я просто влюбилась в портрет трески!»
– Вы пришли с кем-то? – поинтересовался Хенрик.
– С женой кузена.
– А кто ваш кузен?
Лили назвала имя.
– Эйнар Вегенер? – переспросил Хенрик. – Ясно.
– Вы с ним знакомы?
– Нет, но он хороший художник. Лучше, чем о нем большинство думает. – Хенрик помолчал. – Вы наверняка знаете, что многие в последнее время считают его старомодным.
Эйнар впервые почувствовал, как перевернулся мир после того, как он принял образ Лили. Он мог исчезнуть, просто надев через голову камисоль с кружевными фестонами. Эйнар мог спрятаться от общества, подняв локти и застегнув на шее замочек тройной нитки испанского жемчуга. Мог уложить длинные шелковистые волосы так, чтобы они обрамляли лицо, и склонить голову набок, словно пылкая юная дева.
А потом Хенрик взял Лили за руку. Жесткие, как проволока, волоски на его запястье испугали ее, ведь единственная рука, которую она когда-либо держала в своей, принадлежала Грете.
– Расскажите мне о себе, Лили, – попросил Хенрик.
– Я получила имя за сходство с цветком.
– Почему девушки все время говорят подобную ерунду?
– Потому что это правда.
– Я не верю девушкам, когда они сравнивают себя с цветком.
– Даже не знаю, что еще вам сказать.
– Начнем с того, откуда вы приехали.
– С Ютландии. Из маленькой деревни под названием Синий Зуб. Она стоит на болоте. – Лили поведала Хенрику о полях, засеянных люцерной, о граде, способном пробить стену сельского дома.
– Если бы я предложил вам съесть желудь, кем бы вы хотели стать? – спросил Хенрик.
– Понятия не имею, – сказала Лили.
– Тогда хотя бы загадайте желание.
– Не могу.
– Хорошо, не загадывайте. – И Хенрик принялся рассказывать о польском князе, который на один день освободил всех женщин от работы, – в него он и хотел бы превратиться.
Лили вдруг поняла, что уже очень поздно. Стояла глухая ночь. Поднялся ветер, и старый дуб склонял к ним свои ветви с листьями-ушами, словно подслушивал их разговор. Луна скрылась, и вокруг сгустилась темнота, лишь из дверей ратуши лился золотой свет. Взяв Лили за руку, Хенрик поглаживал пухлую подушечку у основания ее большого пальца, однако ей казалось, что и рука, и палец принадлежат кому-то другому, что кто-то другой стал Лили.
– Почему же мы не встретились раньше? – произнес Хенрик, дрожащими пальцами теребя нитку на обшлаге своего рукава.
Лили услышала смешок Эйнара, короткое хихиканье, заключенное в воздушный пузырь. Внутри пузыря слабо чувствовалось кислое дыхание Эйнара. Эйнар потешался над неуклюжими попытками флирта со стороны другого мужчины. Говорил ли он сам Грете такие нелепости? Вряд ли; Грета немедленно велела бы ему прекратить нести чушь. Она бы тряхнула серебряными браслетами и, закатив глаза, сказала: «О боже, хватит!» Она бы пригрозила, что встанет и уйдет из ресторана, если Эйнар не перестанет сюсюкать. Она бы резко переключилась на пикшу, что лежала перед ней на тарелке, и не произнесла бы ни слова до тех пор, пока от пикши не осталась бы одна голова в лужице маринада. А потом Грета поцеловала бы Эйнара и увела домой.
– Мне нужно найти Грету, – сказала Лили.
Со стороны гавани потянулся туман, и Лили озябла. Именно эта мысль пришла ей в голову: ветер холодил обнаженные руки Лили, не Эйнара; Лили чувствовала, как сырой воздух пробегает по едва заметной дорожке волос от затылка к шее. Внутри, под шифоновым платьем, тонкой сорочкой и, наконец, под шерстяными кальсонами на завязках Эйнар тоже начинал мерзнуть, но так, как мерзнешь, глядя на человека, раздетого в мороз. Он осознал, что у него и Лили есть нечто общее: пара голубовато-серых легких; сердце, то бьющееся, то замирающее; глаза, часто красные от усталости. А вот мозг, казалось, был разделен надвое, как половинки грецкого ореха: отдельно – его, отдельно – ее.
– Передайте Грете, что я провожу вас домой, – сказал Хенрик.
– Только при условии, что мы расстанемся за углом Вдовьего дома, – ответила Лили. – Возможно, Эйнар еще не спит, и ему вряд ли понравится, если он увидит меня наедине с посторонним мужчиной. И он, и Грета засомневаются, достаточно ли я взрослая, чтобы жить в Копенгагене. Такие уж они оба, постоянно обо мне беспокоятся, переживают, что я могу попасть в неприятности.
Хенрик, губы у которого были лиловыми, плоскими и с трещинкой посередине, поцеловал Лили. Резко наклонив голову, он впился ртом в ее рот, потом отстранился, а потом целовал снова и снова, в то время как его рука сперва мяла предплечье Лили, а после скользнула к пояснице.
Больше всего в этом поцелуе Лили поразили колкая щетина усов и жаркая тяжесть мужской руки. Кончик языка Хенрика почему-то был гладким, как будто все выпуклые сосочки ошпарило горячим чаем. Лили хотела воспротивиться, но внезапно обнаружила, что это невозможно, точно ее руке не хватало силы оттолкнуть Хенрика, чьи кудрявые волосы вились вокруг ее шеи, как веревка.
Хенрик потянул ее с кованой скамейки. Лили испугалась, что сейчас он обнимет ее и сквозь ткань платья почувствует странности фигуры – костлявой, безгрудой, с распухшим комком пульсирующей боли, упрятанным между ногами. Но Хенрик за руку потащил ее по боковому коридору ратуши. Он, словно тряпичная кукла, счастливо кивал головой, круглой, с красивым черепом и слегка монгольской формой лба. Видимо, по этой причине Эйнар без смущения взялся за влажные пальцы Хенрика и пошел следом: это же было частью игры в Лили, а любая игра почти ничего не значила. Игры – это вам не искусство или написанная картина, и, уж конечно, они не имеют отношения к действительности. Никогда в жизни – и даже сегодня, когда ладонь Хенрика потела в его ладони, – Эйнар не считал себя испорченным или «не таким». Доктор, к которому он ходил в прошлом году, чтобы выяснить, почему у них с Гретой не получается завести детей, спросил:
– Эйнар, вы когда-нибудь испытывали влечение к кому-либо помимо вашей жены? Допустим, к мужчине?
– Нет, никогда, – ответил он. – Совсем. Ваш намек неуместен.
Далее он рассказал доктору, что у него, между прочим, вызвал опаску чересчур розоволицый мужчина с испуганно бегающими глазками, который слонялся возле общественного туалета в парке Эрстеда. Как можно было подумать, что Эйнар – содомит? Сколь далекое от истины предположение!
Опять же, именно поэтому Эйнар, не выпуская руки Хенрика, бежал по дальнему коридору, вдоль которого с полированных потолочных балок свисали датские флаги. Поэтому смело надел горчично-желтые туфли, протянутые ему Гретой в тот апрельский день, когда ей понадобилось написать пару ног. Поэтому добровольно оделся в узкое платье, стеснявшее движения: Эйнар играл в игру. Он это знал. И Грета знала. Но о себе самом он не знал ничего, совершенно ничего.
Снаружи, на Ратушной площади, прогремел трамвай, печально и дружелюбно звякнув колокольчиком. На краю фонтана сидели трое норвежцев, веселых и пьяных.
– В какую сторону? – спросил Хенрик.
На площади, на открытом plads, где от соседнего торгового лотка пахло кофе и печеньем с пряностями, Хенрик как будто бы стал меньше ростом. Под ложечкой у Эйнара, в самой сокровенной глубине, тлел жар, и все, что ему оставалось, – это глядеть на фонтан, бронзовых викингов-трубадуров и островерхие крыши зданий, окружавших площадь.
– Так куда идти? – переспросил Хенрик. Он посмотрел на небо, и его ноздри затрепетали.
И вдруг у Эйнара – у Лили – появилась идея. Как бы странно это ни звучало, но ей захотелось полетать над Ратушной площадью. Эйнар наблюдал, как Лили с решительным выражением лица шепнула Хенрику:
– Идем.
Он услыхал ее мысли: Грета не узнает. О чем? Этого Эйнару понять не удалось. Когда Эйнар, временно уступивший свое тело, вознамерился спросить Лили, что она имеет в виду, когда он, парящий в вышине, точно призрак, собрался склониться над ней и задать свой вопрос – пускай и не совсем так, как путник на развилке спрашивает себя, какую дорогу выбрать, но почти так – О чем же Грета не узнает? – именно в это мгновение Лили, чьи предплечья горели, чьи пальцы стискивали шифоновую ткань платья, а мозг – ее половинка ореха – испускал электрические импульсы мыслей, почувствовала, как что-то теплое потекло по ложбинке от носа к губам.
– Боже, у тебя кровь! – воскликнул Хенрик.
Она поднесла руку к носу. Густая струйка крови побежала по губам, закапала вниз. В ноздрях Лили звенела музыка из ратуши. С каждой каплей она чувствовала себя все более чистой – опустошенной, но и очистившейся.
– Что случилось? – спрашивал Хенрик. – В чем причина? – кричал он, и, словно в благодарность за его неравнодушие, кровь текла сильнее. – Я приведу помощь!
Прежде чем Лили успела его остановить, он помчался через всю площадь к каким-то людям, садившимся в автомобиль. Хенрик собирался похлопать по плечу женщину, которая придерживала для них открытую дверцу, – Лили видела, как медленно развернулись его пальцы. Потом до нее дошло.
Она попыталась крикнуть «Нет!», но утратила дар речи. Ладонь Хенрика хлопала по крепкой, обтянутой черной материей спине Греты – та вышла на улицу, чтобы посадить Хелену в служебную машину Королевской Гренландской торговой компании.
Грета его как будто не заметила; она видела только Лили и яркие капли крови на Ратушной площади. Лицо Греты окаменело, и до Лили донесся ее шепот:
– Ох, нет. Господи боже, нет.
В следующий миг Грета уже прижимала свой голубой шарф, тот самый, что Лили иногда надевала тайком, к ее носу. Лили рухнула в ее объятья, слыша ее тихое, словно баюкающее:
– Лили, как ты? Лили, умоляю, скажи, что с тобой все в порядке. – А потом: – Он тебя ударил?
Лили покачала головой.
– Как это произошло? – допытывалась Грета, большими пальцами массируя ей виски.
Лили не могла ничего сказать и лишь смотрела, как Хенрик в страхе улепетывает от Греты через всю площадь, быстро перебирая длинными ногами. Кончики его тугих кудрей подпрыгивали на бегу, четкий стук подошв по булыжной мостовой пугающе напоминал плоский звук, с каким отцовский кулак влетел в скулу Эйнара, когда Вегенер-старший обнаружил, что сын стоит посреди кухни в бабушкином фартуке и к его шее прижимаются губы Ханса.
