Жена декабриста

Глава 1

Иногда, очень редко, бабушка что-нибудь рассказывала. Еще она пела украинские песни. Я запомнила «Дивлюсь я на небо» и еще одну – про «козынятку». Козынятка собиралась утопиться в полынье, а за ней бежал козел, чтобы не дать ей совершить задуманное. Догнал ли он ее? Это оставалось непонятным и потому тревожило. Несмотря на драматическое свое содержание, песня была бойкой, даже задорной. «Бигла, бигла козынятка лёдком», – пела бабушка высоким, но уже жидковатым голосом, дирижировала сама себе, размахивая рукой из стороны в сторону и кивком приглашая меня присоединиться.

«Она бигла топитыси», – я «плавала» по звуковым высотам, пытаясь поймать нужную ноту. Мне казалось, судьба козынятки зависит от того, насколько дружно мы с бабушкой исполним конец песни, и потому, не надеясь на свой музыкальный слух, я переходила на громкий, почти отчаянный речитатив: «Стый, коза, не топися!»

Бабушка недовольно качала головой: песня казалась ей испорченной.

Но отсутствие слуха было не единственным моим недостатком.

– Ну, ты поправь носки-то, – говорила она, приглушая голос, словно кто-то мог ее подслушать и заметить мою неопрятность в одежде. – Подтяни их, чтобы ровненько сидели. А то один у лиси, другой – у стриси.

Этой приговоркой я пользуюсь до сих пор. И до сих пор гадаю, что она значит.

* * *

Несмотря на «козынятку» и бабушкины истории, я не любила, когда она к нам приезжала.

Все мы – я, брат и мама – заранее знали, что будет.

Раздастся звонок, и она войдет в прихожую, где мы все ее встречаем. Она отдаст маме сумку – так подчеркнуто небрежно всунет в руки, мол, вот гостинцы, разбирай, – а потом тут же, почти без перехода, скажет: что-то Витя очень бледный, и не вырос ни капельки. Ну ни капельки не подрос. Надо же быть таким маленьким! Уже во втором классе, а ростом с пятилетнего ребенка. Мальчик-с-пальчик какой-то!

– Мальчик-с-пальчик! Вылитый! – повторяет бабушка и ловит себя на мысли, что пошутила. Бабушка улыбается. Мы тоже. Мы радуемся, что бабушке кажется, будто она пошутила. Может быть, все еще обойдется. А Ася, вставляет Витька, пусть тогда Красная Шапочка – иначе он не согласен. Это бабушке тоже нравится – думать, будто я Красная Шапочка. Она выглядит спокойной и благодушной, и мама, слегка расслабившись, говорит:

– Ну, проходи же, проходи! Скоро обедать будем.

Это тактическая ошибка. Нужно было промолчать про обед. Тогда неприятный момент можно было бы отсрочить. Ведь самое главное – тянуть время. Но теперь – не получится.

– Что у тебя на обед?

– Рыбный суп, – поспешно отвечает мама.

– Рыбный суп? Почему не щи?

– Я решила сварить рыбный суп, это быстрее. И я вчера поздно пришла с работы, не успела купить капусту.

– Быстрее! Куда тебе торопиться – к смерти? У тебя что – в доме нет капусты? Вообще нет капусты? Ты не кормишь детей капустой?

– Мама, я кормлю детей капустой. Капусты нет только сегодня.

– Что значит – сегодня? Вчера у тебя тоже не было капусты.

– Откуда ты знаешь, чего у меня не было?

– Тут нечего знать. У тебя вчера тоже не было капусты. Ты знаешь, что капуста – источник витаминов? Всех витаминов! Неудивительно, что Витька такой маленький. Он не растет, потому что его не кормят!

– Я кормлю…

– Чем ты кормишь? Я вижу, чем ты кормишь! Ты бы врагов так кормила!

Мы с братом тихонько отступаем в комнату, садимся на диван, но не можем не слышать. Маховик бабушкиного негодования набирает обороты. Ее вопросы звучат все громче. Она раскачивает себя, как лодку, грозя черпнуть бортом воду, и наконец переходит на крик. Мы различаем: «мать-чудовище» и «отобрать детей».

– Да что ты кричишь? Перестань сейчас же! – вдруг срывается мама. – Приехала раз в год, чтобы покричать?

– Я сейчас же уеду!

– Вот и уезжай. Чем так приезжать!

– Да как ты смеешь!

Бабушка внезапно смолкает. Она выходит из кухни, садится на диван и смотрит в одну точку пустыми глазами. Она становится старой и опустошенной, похожей на высохший гриб. Нам с братом страшно, и мы стараемся не смотреть в ее сторону.

Через некоторое время мама появляется в комнате.

– Обед на столе. Давайте садиться.

Мы с братом послушно двигаемся в сторону кухни. Бабушка не шевелится.

– Мама, пойдем кушать. Ну, что ты…

– Ты, ты… – бабушка вдруг оживает. – Неблагодарная тварь! – и тут же снова обмякает.

Мы скорее ныряем за дверь, чтобы не слышать. Мама идет за нами.

– Вернитесь. Позовите бабушку с нами обедать.

Почему-то мы не можем ослушаться. Мы возвращаемся и начинаем свой традиционный лицемерный спектакль.

– Бабушка, пожалуйста, пойдем обедать!

– Мы тебя так ждали.

– Мальчик-с-пальчик. – Витьку внезапно озаряет, и он делает верный ход. Я стараюсь не отставать:

– И Красная Шапочка.

От слов во рту становится кисло. Бабушка не двигается. Но мы не сдаемся. Мы пытаемся ее обнять и целуем в щеки. Теперь бабушка кажется чуть менее деревянной.

– Идем, бабушка, идем! – Мы тянем ее за руки в кухню.

Она уступает. И мы рассаживаемся за столом, чтобы съесть суп, приготовленный мамой для врагов. Никто не разговаривает. После обеда бабушка говорит: «Я уезжаю!», но не уезжает, а ждет.

– Ася, иди сюда, – зовет мама и обращается к бабушке. – Бабушка купила для тебя пальто. Ты представляешь?

– Пальто? Какое пальто? – я прикидываюсь папуасом Новой Гвинеи, никогда в жизни не видевшим пальто.

Бабушка взглядывает на меня исподлобья:

– Вроде тот размер. А может – и не тот. Надо мерить.

– Что же делать? – Будто мама не знает, что делать.

– Привози Асю ко мне. Пальто померим. И шубу заодно.

– Шубу? Мама! Ты купила Асе шубу? Что же ты молчала?

– Ну, – говорит бабушка уклончиво. – Я не то чтобы Асе купила. Я просто так купила. Я за пальто знаешь какую очередь отстояла. А тут глядь – еще шубы подвезли. Решила заодно купить.

– Но ведь это очень дорого! – мама почти искренна.

Бабушка довольно молчит.

– Мама, я тебе очень благодарна, что ты нас поддерживаешь. Мы все тебе очень благодарны. Ася, поцелуй бабушку.

Бабушка сама чмокает меня в щеку.

А маму она никогда не целует. Не целует и не обнимает.