Друг и лейтенант Робина Гуда

Глава четвертая. Пожар

– О, снизойдите, добрый сэр,

До просьбы уст моих!

Что мне дадите, добрый сэр,

Коль вздерну всех троих?

– Во-первых, три обновки дам

С удалого плеча,

Еще – тринадцать пенсов дам

И званье палача.

– Я век свой не был палачом;

Мечта моих ночей:

Сто виселиц в моем саду –

И все для палачей!

…Был рога первый зов, как гром!

И – молнией к нему –

Сто Робингудовых людей

Предстало на холму.

…На виселице злой шериф

Висит. Пенька крепка.

Под виселицей, на лужку,

Танцуют три стрелка.

«Робин Гуд спасает трех стрелков», перевод М.Цветаевой

Повозка, скрипя и колыхаясь, оставила позади тележку молочника, пару недовольно блеющих овец, с трудом разминулась с группой крестьян – и замерла перед возом с хворостом, стоящим почти поперек дороги. Две девушки в серых платьях, которые дремали у заднего бортика повозки, проснулась от толчка и завертели головами.

– Беата, почему мы остановились? – встревожено спросила одна другую, убирая под белое покрывало прядь русых волос.

– Похоже, здесь какой-то праздник, – сквозь зевоту отозвалась ее белокурая спутница. – Еще никогда не видела английских праздников, ужасно хочется посмотреть!

– Непохоже на праздник. – Первая девушка боязливо осматривалась по сторонам. – Колокола не звонят, и… Посмотри, Ноттингем уже совсем близко! Неужели на его дорогах всегда так много людей?

Беата снова зевнула, потерла кулаком глаза и затараторила по-английски с дюжим саксом, который сидел на передке их повозки. Тот и сам расспрашивал всех и каждого, и, наконец, белокурая девушка повернулась к подруге:

– Правда твоя, Мари, это не праздник. Томас говорит – здесь собираются кого-то вешать, и пока казнь не кончится, нам никак не проехать в город. А по-моему, ему просто самому хочется поглазеть на повешение!

– А я не хочу смотреть на этот ужас, – замотала головой Мари. – Скажи ему – пусть едет вперед.

– Ну ты же знаешь, какой он, этот англичанин. Говори ему, не говори – уж если упрется, его нипочем не сдвинешь с места.

– Беата, пожалуйста!

Беата пожала плечами и снова заговорила с бородатым саксом, который после долгих препирательств махнул рукой, громким окриком вдохнул жизнь в смирную серую клячу и направил повозку вперед, к воротам Ноттингема.

Они продвигались очень медленно, а вскоре Тому и вовсе пришлось свернуть в поле, где было немного свободней, чем на дороге… совсем немного. Беата и Мари то и дело хватались за бортики и друг за друга, когда их раскачивающийся экипаж пробирался между телегами с сеном… между шныряющими по истоптанной траве собаками… между громко переговаривающимися людьми.

Англичане с таким любопытством глазели на двух девушек в серых платьях и в белых покрывалах, что было ясно – здесь никогда еще не видели бегинок.

Мари напрасно старалась не краснеть под этими взглядами и держаться так же уверенно, как держалась ее спутница. Всю долгую дорогу от Руана она отчаянно старалась быть похожей на свою бойкую самоуверенную подругу, однако это оказалось очень непросто. Когда ты единственная любимая дочка богатого суконщика, тебе гораздо легче вести себя уверенно и бойко, чем когда ты…

Повозка накренилась, едва не задев тачку с хворостом, и остановилась.

Беата снова обрушила на возничего поток английских слов, и Мари поняла ответ еще до того, как услышала перевод:

– Том говорит – дальше никак не проехать, придется все-таки подождать.

Белокурую бегинку это, похоже, вовсе не огорчало, но Мари съежилась и втянула голову в плечи.

Уж лучше бы они остались на дороге, подальше от городского палисада… Подальше от помоста, над которым болтались три петли. А теперь их отделяли от этого жуткого сооружения какие-то полсотни шагов.

Примерно на таком же расстоянии за помостом высилась задрапированная трибуна, на ней восседали богато одетые люди. Простые англичане в ожидании зрелища переговаривались, спорили из-за возвышений, на которые можно было взобраться, прикрикивали на собак, бранились… Господи Боже, здесь, как и в Руане, даже женщины пришли посмотреть на казнь!

Знатные дамы, сияя великолепными нарядами, украшали собой трибуну, а простолюдинки стояли или бродили в толпе, густеющей тем больше, чем ближе она была к эшафоту. Между взрослыми шмыгали дети, некоторые мужчины поднимали малышей на плечи, чтобы те могли рассмотреть знать.

Мари низко наклонила голову и опустила на лицо покрывало. Но легкая ткань не могла спасти ее от взглядов зевак, от чужеземного говора, делающегося все более неистовым и грубым, от тоскливого ожидания надвигающегося ужаса – и от болтовни Беаты, которая как ни в чем не бывало сыпала вопросами направо и налево. То, что вскоре ей предстояло смотреть на человеческую смерть, ничуть не обескураживало младшую бегинку.

– Том говорит, будут вешать трех братьев, прикончивших оленя в заповедном лесу. Помнишь разговоры о шайке Робина Гуда? Так вот, трое братьев вроде бы как спелись с этими разбойниками и вместе с ними уложили оленя… Но какие они все-таки наглые, английские крестьяне, разве у нас какой-нибудь виллан осмелился бы поднять руку на оленя герцога? Ой, Мари, погляди на того толстяка на трибуне – говорят, это сам шериф ноттингемский! Интересно, что за красавчик сидит рядом с ним? А, Том сказал, это констебль королевского замка. Мари, да погляди же! Как думаешь, отец Бертран представит нас констеблю? Заглянуть бы хоть разок в замок короля Ричарда… Ой, ведут, ведут!

Мари невольно вскинула голову, услышав визг подруги, и все люди вокруг разом всколыхнулись и подались вперед.

Беата привстала в повозке на колени, с любопытством вытянув шею.

– Мари, погляди на этих бедняжек! Все-таки жестоко казнить молоденьких мальчиков за какого-то убитого оленя. Но, конечно, закон есть закон…

– Закон Господа – «не убий», – тихо возразила Мари.

Она только мельком взглянула на трех молодых парней, которых стражники вели по лестнице на помост, и снова низко опустила голову.

– А другой закон Господа – «не пожелай скота ближнего своего». – За Беатой всегда оставалось последнее слово. – А убить королевского оленя – еще хуже, чем украсть осла или вола. Посмотри-ка, кажется, те двое мужланов собираются драться!

Двое англичан неподалеку начали кричать друг на друга, угрожающе крутя палками – любимым оружием здешних крестьян. Белокурая бегинка вслушалась в слова, которыми осыпали друг друга спорщики, и пожала плечами.

– И ты еще твердишь, что англичане не сумасшедшие. Нет, ты только послушай! Вон тот, лохматый, как медведь, рычит, что второй проспорил ему три пенса, раз главарь разбойников не спас трех браконьеров от петли. А второй отвечает, что он не станет платить, покуда парней не вздернут, дескать, шервудский бандит еще покажет себя… Как будто этих бедняг может спасти что-то, кроме божьего вмешательства, ха! Но если здесь будут так долго возиться с приготовлениями, приговоренные помрут от старости, а не от петли!

– Беата! Неужели тебе не терпится увидеть, как повесят этих несчастных мальчиков?

– Нет, просто я не люблю ждать, – заявила белокурая девушка, всматриваясь в помост и жадно ловя разговоры толпящихся вокруг англичан. – И раз уж их все равно приговорили к повешению – упокой, Господи, их бедные души! – чего зря тянуть?

На помосте и впрямь длилась странная заминка. Мари не смотрела туда, но ясно слышала раздраженные крики стражников и нарастающий гомон толпы – озадаченный и взволнованный. Не в силах подавить нервную дрожь, девушка стянула на груди концы покрывала и вопросительно шепнула:

– Беата?..

– Клянусь Святой Бригиттой, они прошляпили палача! – громко воскликнула ее подруга.

– Что?!

– Подожди… – От возбуждения светловолосая девушка чуть ли не подскакивала в повозке. – Постой… Смотри! – вскричала он, дернув Мари за плечо.

Русоволосая бегинка подняла голову и боязливо взглянула туда, куда Беата показывала пальцем.

Под трибуной ноттингемской знати появился оборванный старикашка и что-то быстро громко заговорил, задрав седоволосую нечесаную голову. Стража хотела его оттащить, но шериф сделал знак, и старика оставили в покое. Нищий снова прокричал надтреснутым дребезжащим голосом несколько фраз – наверное, смешных, потому что люди стали передавать друг другу его слова, по толпе прокатился хохот. Шериф коротко ответил, встал и бросил старикашке несколько монет.

Нищий проворно подобрал подачку, с поклонами попятился от трибуны, а потом повернулся к помосту и начал легко и быстро подниматься по ступенькам. Кто-то в толпе засвистел, кто-то заулюлюкал, кто-то заорал.

– Святая Бригитта, ну разве у нас в Руане могло такое случиться? – воскликнула Беата. – Представляешь – у них куда-то пропал палач! И этот шустрый старикашка вызвался занять его место. Глупый сакс, который поставил на главаря бандитов, продул свое пари! Забавно, правда, что англичане готовы биться об заклад по любому поводу? Может, мне тоже о чем-нибудь поспорить? Ты не хочешь попробовать, Мари? Я ставлю полпенса на то, что старик успеет вздернуть всех троих прежде, чем я четыре раза прочитаю «отче наш»!

– Беата!

Мари низко опустила голову, зажала уши руками… Но даже сквозь прижатые ладони ее оглушил пронзительный вопль, раздавшийся со стороны помоста. На первый крик немедленно отозвался второй, и не успел он отзвучать, как Беата завопила по-французски то, что вокруг уже десяток людей выкрикивали по-английски:

– Пожар!!!

Голос Беаты Малло при испуге достигал поднебесных высот, Тому пришлось изо всех сил натянуть вожжи, сдерживая прянувшую лошадь.

Мари швырнуло к заднему бортику, но потом она привстала – и увидела, что рядом с трибуной бьются у коновязи перепуганные верховые кони, а возле самого помоста поднимается густой черный дым. Она не успела разглядеть, что горит: дым затянул помост до верхних ступенек, а потом еще один панический крик раздался в другой стороне, где тоже взметнулась черная пелена.

– Пожар!!!

Теперь кричали, казалось, все и отовсюду.

За дорогу от Дувра до Ноттингема Мари выучила три-четыре десятка английских слов, а теперь к ним прибавилось еще одно, которое звучало со всех сторон с исступлением, на какое способна только перепуганная толпа.

Беата тоже продолжала вопить, Мари с большим трудом подавляла желание присоединиться к ее крику… Особенно когда увидела, как справа, шагах в тридцати, густо задымила телега с сеном. Ветер погнал дым на них, вокруг началось настоящее светопреставление.

Люди бросились прочь, Мари едва успела схватить за талию Беату, которая попыталась выпрыгнуть из повозки.

– Горииим! Пустиии! – Беата рвалась из рук подруги, ее глаза были такими же безумными, как глаза пробегающих мимо англичан.

– Мы не горим! Успокойся, тебя там затопчут!

Почти оглохнув от визга Беаты, Мари что было сил прижимала ее к себе… Пока повозка не дернулась и они не повалились на дно.

Перепуганная лошадь протащила колымагу полсотни шагов сквозь паникующую толпу, где люди метались туда-сюда, сбивая друг друга с ног. Пытаясь повернуть клячу, Том сыпал словами, значения которых Мари, по счастью, не понимала; Беата вдруг заголосила что-то о нападении разбойников. А потом их накрыло душной периной дыма.

Девушки, кашляя, распластались на дне повозки. Беата больше не пыталась спрыгнуть, и Мари заставила себя приподняться на локте, чтобы понять, как далеко от них огонь.

Сперва она видела только мечущиеся рядом смутные фигуры, но когда ветер на мгновение разогнал дым впереди, девушка рывком поднялась на колени. На помосте никого не было. Ни приговоренных, ни старика! Только три пустые петли на фоне серого неба…

– Мааа!.. – Это слово звучало одинаково и на французском, и на английском.

Мари повернула голову на тонкий крик и увидела скорчившегося под ногами людей перепуганного малыша.

Бегинка перемахнула через бортик и очутилась рядом прежде, чем успела понять, что делает. Она нагнулась, подхватила ребенка, но в этот миг ее толкнули, и она не удержалась на ногах. Упав на бок, Мари притянула к себе малыша, который крепко обхватил ее за шею. Где-то сверху опять завопила Беата, ребенок кашлял, тычась лицом в шею Мари.

Девушка отчаянно пыталась подняться, но ей не давали даже привстать на колени. Топочущие и топчущие ноги, пинки, слезы, текущие по лицу, разъедающий горло дым… Это было чистилище, полное ужаса и боли. Теперь Мари управлял уже не разум, а звериный страх, но она продолжала прикрывать собой ребенка. Девушка с криком забарахталась, из последних сил стараясь встать, понимая, что вот-вот потеряет сознание, и тогда – конец… Как вдруг ее подхватили подмышки, поставили на ноги и потащили сквозь дым.

Несколько раз Мари спотыкалась, чуть не падала, но ее спаситель крепко обнимал ее за талию, удивительно ловко пробиваясь сквозь толпу. В какой-то сумасшедший миг Мари померещилось, что ей помогает оборванный старик, который вызвался быть палачом. Она почти ничего не видела и лишь когда в нее вцепилась плачущая Беата, поняла, что очутилась в своей повозке.

Наверное, за это время ветер переменился, дым отнесло в сторону, и Мари, вытерев слезы рукавом, наконец-то сумела взглянуть на своего спасителя. Да, это и вправду был седой старик, с физиономией черной, как у Вельзевула – но на его перемазанном копотью лице светились совсем не старческие ярко-голубые глаза. Англичанин широко улыбнулся, что-то сказал и исчез прежде, чем девушка успела вымолвить слова благодарности.

Ребенок на ее коленях наконец-то заплакал, Мари принялась машинально покачивать малыша, глядя вслед затерявшемуся в толпе «старику». Какой-то горожанин вытаращенными глазами уставился туда же, словно и впрямь увидал самого Вельзевула.

– Робин Гуд здесь! – показывая пальцем, заорал он. – Держ…

Привстав, Том обрушил на затылок крикуна пудовый кулак, и горожанин кулем свалился рядом с повозкой. Беата испуганно взвизгнула, но Мари, продолжая покачивать ребенка, свободной рукой быстро зажала подруге рот – на тот случай, если ей тоже вздумается выкрикнуть имя главаря шервудских разбойников, которое в Ноттингемшире поминалось чаще, чем имя короля Ричарда.