Разбойничья злая луна

10

После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу – смотреть портрет.

Фёдор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая её в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперёд. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворённо покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?

– Ну и что теперь с нами будет? – раздался звонкий и злой голос Галки.

Фёдор немедленно задрал бородёнку и повернулся к родственнице:

– В каком смысле?

– В гастрономическом, – зловеще пояснил Лёва.

Фёдор, мигая, оглядел присутствующих.

– Мужики, – удивлённо сказал он, – вам не нравится портрет?

– Мне не нравится его пузо, – честно ответила Галка.

– Выразительное пузо, – спокойно сказал Фёдор. – Не понимаю, что тебя смущает.

– Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.

– Мужики, какого рожна? – с достоинством возразил Фёдор. – Нос ему проломили в позапрошлой войне заговорённой дубиной «Рапапарапа те уира». Об этом даже песня сложена.

– Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», – раздражённо сказала Галка, – но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..

– Не стоит эпатировать аборигенов, – негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Фёдора, но авангардист в самом деле играл с огнём.

Фёдор посмотрел на сияющий яркими красками холст.

– Мужики, это хороший портрет, – сообщил он. – Это сильный портрет.

– Модернизм, – сказал Лёва, как клеймо поставил.

Фёдор призадумался:

– Полагаешь, Таароа не воспримет?

– Ещё как воспримет! – обнадёжил его Лёва. – Сначала он тебя выпотрошит…

– Нет, – перебила Галка. – Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!

– Необязательно. Выпотрошит и испечёт в углях.

– Почему? – в искреннем недоумении спросил Фёдор.

– Да потому, что кастрюль здесь ещё не изобрели! – заорал выведенный из терпения Лёва. – Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!

– Мужики, – с жалостью глядя на них, сказал Фёдор, – а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.

– Это не страшно, – жёлчно отвечал ему Лёва. – Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нём не понимает.

Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущёнными.

Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нём поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.

Фёдору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объёма: пузо как бы вздувалось с холста, в нём мерещилось нечто глобальное.

Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.

«Блеск молнии» (полинез.).