Джуд в одиночестве: исследование боли в литературе

«Вот бы её история кончилась. Не хотелось больше её слушать. И вдруг стало страшно, страшно от её чувств и от того, что случится дальше». – Hard Love

*В первую очередь, поскольку поступить иначе будет для меня невероятным лицемерием, я бы хотела начать с предупреждения. Текст будет затрагивать тяжёлые темы, такие как сексуальное насилие, самоповреждения, суицид, абьюз и смерть, а также другие проблемы. Задача этого эссе — попытаться понять, в какой момент разговор об этих вещах в потребляемых нами медиа-продуктах становится избыточным, на примере Маленькой жизни . Также здесь вы можете встретить спойлеры к книге Янагихары , роману Радио Молчание и сериалу Анатомия страсти.*

Не думаю, что я когда-нибудь забуду, как однажды, во время моего прохождения курса по этике в университете, сложившаяся в группе атмосфера сделала необходимым тут же применить эту самую этику. Во время курса нам нужно было публиковать этически неоднозначные новостные статьи в общей группе в фейсбуке и комментировать посты сокурсников. Это было сделано для того, чтобы поощрять наше общение друг с другом, а также развивать в нас критическое мышление по отношению к настоящим событиям, а не историям, придуманным для оценки.

Однако, пару недель спустя, я обнаружила себя отправляющей жалобы на целую кучу постов, во всех из которых были детальные изображения порубленных на куски животных и тел людей, вперемежку с фотографиями завтраков и обновлёнными статусами отношений, безо всякого предупреждения.

Вскоре после этого, одним солнечным утром, наша преподавательница вошла в класс и рассказала, что ей, как администратору группы, стало известно о жалобах на эти публикации. Затем она спокойно спросила: этично ли было насильно показывать кому-то такие изображения?

Завязался спор, несколько человек утверждали, что дело было не в этике, но в необходимости для людей их увидеть, чтобы действительно прочувствовать вес печальных новостей. Преподавательница же отвечала, что если для убеждения других вам недостаточно слов, то нечестно с вашей стороны добиваться их согласия, пугая их образами, которые могут застрять у них в голове.

«Тогда такие люди не готовы к жизни в реальном мире», — выкрикнул один человек, заставив меня вжаться в сиденье.

«В реальном мире и без того достаточно вещей, способных расстроить нас, пока мы листаем соцсети». Затем она заключила: «Я считаю неправильным, во-первых, показывать такие фотографии, а во-вторых, делать это насильно. Так что попрошу вас воздержаться от подобных публикаций до конца семестра».

Думаю, это нереалистично — ожидать от историй, поглощаемых нами, только счастливых финалов. Печальные легенды и горько-сладкие или приводящие в ярость фантазии — это часть человеческого опыта, а значит, и часть наших рассказов.

Возможно, именно ощущение катарсиса, чего-то фундаментального в греческой трагедии, заставляет нас впитывать их в себя. Также возможно, что роль в этом играет доля адреналина и азарта; совсем как на американских горках, погружаться во «мрачные» истории для нас безопасно, ведь, несмотря на любые повороты сюжета, мы сами контролируем процесс и всегда можем остановиться.

Однако, если писатели и художники продолжат сдвигать грани приемлемого для публикации, в какой момент боли вокруг станет слишком много?

«Маленькая жизнь», второй роман Ханьи Янагихары, рассказывает о жизни четырёх друзей во время их учёбы в колледже и их дальнейшем взрослении. Одновременно в прошлом и настоящем, мы главным образом следим за жизнью Джуда Сент-Френсиса, травмирующими событиями, сформировавшими его детство и отрочество, и тем, как воспоминания о них влияют на каждый аспект его жизни.

Когда я читала «Маленькую жизнь» впервые, я не знала о серьёзных предупреждениях, которыми обычно сопровождается эта книга. Можно назвать темы романа просто навскидку: домогательства, сексуальное насилие, педофилия, абьюз, домашнее насилие, расстройства пищевого поведения, самоповреждения, суицидальные мысли и многочисленные попытки. Эти проблемы не только образуют сам сюжет книги, но и присутствуют фоном на всех семистах страницах.

Так почему мы о ней говорим?

Если мы взглянем на обзоры книжных блогеров, то обнаружим, что «Маленькая жизнь» имеет репутацию замечательной, но печальной книги. В своих читательских влогах ютуберы, когда добираются до последней столь пугающей части, «Дорогой товарищ», говорят, что им «страшно узнавать, что будет дальше». За редкими исключениями, почти все из этих влогов заканчиваются слезами и совершенно испорченным настроением, некоторые даже вырезают свои лица или аудио-дорожки, не в состоянии записывать дальше.

Больше всего моё внимание привлекло видео блогерки Noelle Gallagher, в котором она делится своими впечатлениями от прочитанного. В конце своего влога она говорит, что считает проблематичным то, каким неоправданно чувствительным стал дискурс вокруг этой книги, и как теперь никто никому не может её посоветовать. В одном из популярных комментариев к видео говорилось о том, что рекомендовать эту книгу так бездумно — «безответственно», из-за темы, которой она посвящена.

И, честно говоря, я с этим согласна. Янагихара пишет чудесным языком, её персонажи и портрет жизни в Нью-Йорке ощущаются живыми с первых же страниц, и я действительно уже очень долгое время не чувствовала в себе такого эмоционального отклика. Однако, я задаюсь вопросом, остался ли этот отклик таковым и после того, как я закрыла книгу, чувствуя облегчение, душевную боль, выгорание и некоторую потерю веры в человечество. Когда бы я о ней не говорила, я всегда описываю её примерно одинаково: когда думаешь, что хуже и быть не может, становится хуже, затем ещё хуже, а затем куда хуже.

«Маленькая жизнь» это испытание для читателя; упражнение на волю — выносить детальные описания сексуального насилия, абьюза и постоянной жестокости, не зная, будет ли где-то впереди свет в конце туннеля. [Нет, читатель, не будет].

И, прочитав на семистах страницах о том, как персонаж подвергался нескончаемому насилию, прежде чем покончить с жизнью, я спрашиваю себя: чего Ханья Янагихара хотела добиться?

Отвечая на вопросы о своей книге «Радио Молчание», Элис Осман рассказала, что сожалеет о том, что не сумела придумать лучшего развития для истории, чем убить пса Брайана.

Она считает, что это был дешёвый, непродуманный поворот, введённый на финальном этапе вычитки романа, когда ей нужно было, чтобы Кэрол, мать Элэда, сделала «что-то настолько плохое, чтобы он навсегда разорвал с ней связь».

Какой бы замечательной не была эта книга, как сказала сама Осман: никто не хочет видеть смерть собаки. Однако, ей был нужен поступок, достаточный для того, чтобы показать, каким чудовищным может быть человек. Убийство животного практически наверняка заставит нас возненавидеть персонажа.

Похожим образом выразили своё негодование поклонники сериала о медицине «Анатомия страсти» после неожиданной смерти персонажа Эндрю ДеЛуки в последнем сезоне. Многие жаловались на то, что, несмотря на тематику сериала, в истории наступил момент, когда слишком много врачей и медперсонала умерло только для поддержания накала драмы; даже если исключить сопряжённые с их работой риски, множество смертей и трагических событий, таких как взрывы самодельных бомб, шутинги и авиакатастрофы, вызывают лишь смех, когда возникают друг за другом в качестве финала сезона или, что ещё хуже, клиффхэнгера.

Так что когда Янагихара в своих интервью утверждает, что она и хотела написать книгу, которая будет «чересчур», будет балансировать на грани драмы и мелодрамы, и рассказывает, как она спорила с редактором о том как много читатель сможет выдержать, я не могу не спросить: сколько в романе достоверного изображения травмы, а сколько — эмоциональной манипуляции?

...Думаю, книга начинает ощущаться дешёвой манипуляцией, когда о ней думаешь: «здесь я хочу вызвать такую реакцию, тут такую, а вон там, вот такую».

Британский психолог Грэм Дэйви считает, что постоянное погружение в негативную информацию может ухудшить психическое здоровье, особенно когда её источники придают ей эмоциональный оттенок, вне зависимости от окраски, чтобы привлечь больше внимания. В век глобализации и социальных сетей, нам кажется, будто угроза терроризма, политической нестабильности, голода и экологической катастрофы находится прямо у нас на пороге, даже если она на другом конце света. Хотя мы не проживаем эти события лично, постоянное чтение плохих новостей может с высокой вероятностью «усугубить ваши собственные волнения и тревоги».

Это утверждение более чем правдиво и в случае потребления развлекательного контента. У нас есть пример мультфильма Дона Блута «Земля до начала времён», когда в середине съёмочного процесса создатели показали работу группе психологов, посчитавших смерть Мамы «слишком травмирующей» и помогли изменить события, приглушив уже имеющиеся в истории тяжёлые моменты. Я до сих пор не могу говорить о «Земле до начала времён» без слёз.

Как уже было упомянуто, Янагихара утверждает, что постоянно спорила с редактором о том, сколько сможет вынести читатель, говоря, что она хотела, чтобы «в книге присутствовала черезмерная жестокость, но чтобы избыточным было и всё остальное, любовь, сострадание, жалость, ужас. Я хотела, чтобы обострённым было всё сразу. Чтобы местами это даже ощущалось несколько вульгарным».

Было ироничным то, как сам редактор Джералд Ховард, прочитав разгромную статью Дэниела Мендельсона о романе в The New York Review , бросился на защиту того, что ранее считал проблематичным.

Несмотря на обсуждения избыточной травматизации книги с её автором, Ховард отказывается признавать, что Янагихара «вывела» читателей на эмоции, на жалость, ужас, печаль и сочувствие.

Соберитесь, молодые читатели Америки! Получается, мы должны налепить эти новые модные предупреждения о триггерах на партии экземпляров «Маленькой жизни», которые отправляем в книжные магазины при колледжах.

Дальше в своём письме он говорит, что получил множество хвалебных отзывов на книгу от более «взрослой» аудитории с «ожесточившимися душами», вторя сегодняшней манере критиковать молодое поколение (от миллениалов до «зумеров»), нашу хрупкость и требования комфорта.

Похоже, намерение редактора вступиться за роман происходит из точки зрения, согласно которой, «если что-то вам не нравится, вы этого просто не понимаете», словно желание огородить себя от отвращающих нас образов завязано лишь на их понимании нами, и не может быть продиктовано искренним отвращением или даже ужасом; как если бы всё в этом мире мы можем лишь обожать или ненавидеть.

Но неужели честно с его стороны, как человеку, который сам сомневался в вопросе, смотреть на плохо принявших книгу людей свысока?

От влогов на ютубе до рецензий на сайте Goodreads и моего личного опыта, все сходятся во мнении, что «Маленькая жизнь» вызвала в них тоску и отчаяние. Любопытно, как Ховард поднимает тему предупреждений о триггерах, тогда как множество людей говорило, что чтение романа заставило их вспомнить собственное прошлое, побудило обнаружить новые способы наносить себе повреждения из подробных описаний Янагихары, а один человек даже утверждал, что совершил попытку самоубийства.

Думаю, проблема здесь в том, что многие авторы видят систему предупреждений как потенциальные спойлеры или даже сюсюканье с молодыми читателями вместо подготовки их к реальному миру. Такими терминами как «токсичность», «газлайтинг» или «триггер» часто разбрасываются бездумно, не принимая во внимание их настоящее значение (одно из многих):

запустить или ускорить череду событий, научный эксперимент, психологический процесс и.т.д.

Триггер — это катализатор для непроизвольной реакции. Предупреждения к медиа-продуктам нужны не потому, что они «неприятные» или «грустные», это механизм для защиты людей от их непроизвольной реакции на перенесённую травму. Это форма согласия на потребление, контроль, который у нас есть над произведением, в отличие от реальной жизни.

Пример критики системы предупреждений — сопроводительное письмо К. Ричи (C.C. Ricci) к её роману «Следом за рекой» (Follow the River):

Хотя эта книга и описывает вымышленные события, многие из них могут задеть некоторых читателей. Слушайте, я ненавижу предупреждения о триггерах. Я считаю, что они действительно могут испортить впечатление, так что выставлять конкретные предупреждения я не буду. Кроме одного. Вы не должны ничего знать заранее. Я специально написала аннотацию так, чтобы ничего не раскрыть. Если вы хотите получить наиболее полное впечатление от книги с точки зрения сюжета и эмоциональной составляющей, избегайте спойлеров. Просто поверьте мне, ладно? Многие из вас испытают целую череду эмоциональных реакций, и это хорошо. Эта книга и должна заставить вас чувствовать. Я не хочу отбирать у вас эту возможность, рассказав вам обо всём, что произойдёт на её страницах, даже если события и заставят кого-то ощутить дискомфорт. В то же время, если определённые, любые, темы являются для вас неприемлемыми, можете обратиться ко мне и уточнить, можно ли вам читать эту книгу или лучше её пропустить. А чего делать не стоит? Игнорировать этот совет и портить впечатление другим людям любым образом. Потому что, будем честны, я пыталась вас предупредить. Не стоит закатывать истерику.

Довольно тяжело довериться автору, который столь открыто ставит во главу угла возможность шокировать читателя, а не его состояние. Подобно студии Марвел и их радикальным мерам по избежанию утечки спойлеров, Ричи пытается растянуть своё влияние не только на саму книгу, но и на реакцию на неё людей.

Сравните это письмо со вступлением к роману Брин Ребел-Генри ( Brynne Rebele-Henry ) «Орфеевы девочки» ( Orpheus Girl ):

Дорогой читатель, конверсионная терапия в этом романе описана как нарушающая человеческие права процедура, каковой она и является. Книга рассказывает о разрушительном эффекте на жизнь тех, кто через неё проходит. Здесь есть сцены, описывающие самоповреждения, гомофобию, трансфобию и насилие в отношении ЛГБТК-персонажей. Я посчитала необходимым отразить трудности, через которые проходят члены нашего сообщества, чтобы обратить внимание читателей к нашим проблемам. По своей сути, этот роман — история о надежде. История о героине, чья вера в лучшее будущее для себя, для девушки, которую она любит и других персонажей остаётся непоколебимой. Эта книга — о силе нашего сообщества перед лицом невежества, нашей стойкости и способности добиваться лучшего будущего для нас и тех, кто за нами последует. Я надеюсь, что история Райи вдохновит вас на борьбу за то, во что вы верите.

Когда я впервые читала роман, первые несколько глав я задерживала дыхание, не только из-за способности автора передать напряжение Райи и её отчаянную боязнь попасться, но и потому, что знала: её и правда поймают. Упоминание конверсионной терапии в предисловии заставляет читателя сразу же понять, что её страхи воплотятся в жизнь.

При этом я не ощущала, что впечатление от истории для меня было испорчено, возможно, потому, что так и было задумано. Предупреждение само по себе — это не спойлер, оно стоит в самом начале, потому что предостерегает читателей от дискомфорта, возможной панической атаки или нервного срыва.

Это заставляет задаться вопросом: почему же они вызывают столь неоднозначную реакцию в случае с книгами? Можно заявить, что обозначения рейтингов у фильмов и сериалов являются потенциальным спойлером, несмотря на то, что предупреждение «просмотр на усмотрение зрителя» есть у фан-фикшена и даже выпусков новостей, из-за чувствительных тем, на которые они говорят.

В недавнем треде в твиттере, писательница Лорен Хаф (Lauren Hough) столкнулась с критикой после того, как обвинила читателей, ставивших четыре звезды на сайте Goodreads её сборнику эссе «Уйти — вещь не самая сложная» (Leaving Isn't the Hardest Thing), в «недостаточной храбрости», чтобы поставить ей максимальную оценку.

Не считая большинство её комментариев, я хотела бы обратить ваше внимание на один из твитов.

В нём она не только обесценивает изнасилование, сравнивая его с критикой в твиттере, но ещё и высмеивает использование триггеров, говоря что «жизнь предупреждений не даёт».

Похожим образом, хотя и с меньшей язвительностью, в интервью журналу Electric Literature Янагихара утверждает, что использовать предупреждения о триггерах — ограждать себя от чего-то плохого заранее — значит себя ограничивать, поскольку это значит «закрываться от опыта, который иначе вы бы никогда не получили».

Но когда речь идёт о сексуальном насилии, абьюзе и даже смерти — честно ли просить читателя безропотно слушать об этом? Именно потому, что мы никогда не знаем, через что прошёл другой человек, мы не можем осуждать людей за реакцию на определённые события только потому, что считаем, что сами отреагировали бы по-другому.

Лично у меня уже есть экзистенциальный страх не успеть прочитать все задуманные в жизни книги (даже если я доживу до ста лет); вокруг так много историй, на разных языках и в разных форматах, что пропуск книги или фильма из-за предупреждения об их содержании выглядит для меня является приемлемой жертвой в пользу чего-то более интересного и менее угнетающего, особенно когда эта книга сопровождается выразительным ярлыком «пыточного порно».

Возможно, отношение самой Янагихары к чувствительным темам, когда речь заходит о содержании истории, говорит само за себя. Сразу в нескольких интервью она говорит, что задумывала написать о персонаже, которому никогда не станет лучше.

Как писательница, я могу это понять. В разговоре о тяжёлых, и даже табуированных темах есть место некоему любопытству и трепету, быть может, есть и нечто катарсисное в возможности рассказать свою собственную историю, помочь диалогу о вещах, которые люди замалчивают. Я ничего не имею против такого намерения Янагихары в качестве творческого упражнения.

Однако, когда её спрашивают, как она исследовала тему педофилии или сексуального насилия, она утверждает, что не делала этого вовсе, поскольку «на самом деле, это и не нужно. Люди, пережившие насилие, говорят об этом одной и той же депрессивной и ужасающей манерой».

Чёрствость того, как она подводит черту под чужими страданиями, не может не удручать. Так же, как одинаковыми не могут быть две беременности, последствия от насилия и травмы, хотя, к сожалению, и встречаются повсеместно, никогда не проживаются по одному и тому же сценарию. Жертвы реагируют в соответствии со своей личностью, поведением в стрессовых условиях, и даже с наличием или отсутствием системы поддержки.

Ирония, однако, заключается в том, что Янагихара, чтобы описать профессии своих персонажей наиболее достоверно, обращалась за помощью к своим друзьям и коллегам — юристам, архитекторам, математикам и другим специалистам. Почему в персонаже было так важно понять и передать его компетентность в сфере математики, но не его психические расстройства?

Возвращаясь к интервью для журнала Electric Literature, когда её спросили о границах разговорной терапии, Янагихара заявила, что вообще не верит в психологию.

Одна из вещей, которая заставляет меня сомневаться в этой сфере, это то, как почти каждый доктор настаивает, что ответ кроется в самом факте жизни — право пациента на отказ от терапии воспринимается как отказ от неё. Но психология, и психиатрия, утверждает, что смысл жизни — в самой жизни, так что если человек не может поправиться, то может хотя бы найти силы продолжать жить и стареть.

Думаю, это очень опасная точка зрения для писателя, особенно относительно содержания обеих её книг. Янагихара считает психологию системой убеждений, вынося за скобки предмет исследования — разум — и процесс, включающий в себя постановку диагноза и лечения пациента с такими серьёзными проблемами, какие были у Джуда. Её слова напоминают выражение «психотрёп», как если бы терапевт был нашим наперсником и говорил нам лишь то, что мы хотели бы услышать.

Она упускает из внимания тот факт, что психологи по закону не могут просто дать своим пациентам умереть, и что есть чёткая разница в том, чтобы признать свою наступающую смерть из-за возраста или болезни и самому довести себя до смерти.

Терапия — это изнурительный, дискомфортный процесс. Нам нужно открыть свои страхи и травмы человеку, который должен оставаться абсолютно нейтральным, от которого наши мысли будут отскакивать как мячик от стены.

Несмотря на то, что Энди, постоянный врач Джуда, или Ана, его соцработник, всё время говорят ему поговорить с кем-то о своих травмах, мнение Янагихары о терапии, похоже, просочилось и в Джуда, который отказывается от помощи и похож на бомбу замедленного действия, постоянно оказываясь на грани самоубийства. (Примечание: я понимаю, что избавиться от суицидальных мыслей часто бывает не так просто. Я критикую только упрямое нежелание Джуда открыться, что, в конечном счёте, сыграло роль в его самоубийстве).

Это психологическая книга, которая во многом выступает против психологии. И я не хотела, чтобы читатели ставили Джуду диагноз, использовали клинические термины, говоря о нём. Я хотела, чтобы его приняли, как сложного человека с рядом очень серьёзных проблем, которые нельзя было бы просто описать одним общим словом и отбросить.

В этом интервью с литературным обществом Passa Porta Янагихара повторяет фразу «тирания памяти». Воспоминания, особенно у кого-то с таким острым умом, как у Джуда, остаются в голове навсегда. Она упоминает о том, как Джуд, когда становится старше, яснее воспринимает свою жизнь в контексте, поскольку теперь понимает весь ужас произошедшего с ним, что приводит к ухудшению его состояния. Без нужных инструментов, говорит она, бороться с тиранией памяти можно очень долго.

При этом Янагихара утверждает, что хочет, чтобы читатель «был для Джуда компаньоном. Таким образом, он, в определённом смысле, будет свидетелем его жизни и его защитником». Но как это может быть возможным, если автор при этом не позволяет нам сберечь собственный рассудок? Следить за благополучием персонажа — трудная задача, когда ничего нельзя поделать снаружи.

Я думаю, когда речь заходит о критике романа, дело не в том, что он ударяется в мелодраму. Скорее о том, что от читателя ожидается безропотное принятие содержания книги, даже если она ухудшает его состояние. Янагихара ни разу не сказала: «Если книга вам не подходит — не читайте её». Вместо этого она поддерживает мысль о том, что если мы отметаем для себя определённые истории, то вместе с ними мы лишаем себя богатого опыта и даже полноты самой жизни.

К тому же, слегка угнетает, когда она же шутит о том, что люди, заплакавшие в конце «Маленькой жизни» — «неженки».

На моём первом сеансе у психолога, когда я объяснила, почему пришла и с чем хотела бы справиться, доктор сказал мне: «Давайте проясним одну вещь: мы не сможем изменить ситуацию. Но мы можем изменить вашу точку зрения на ситуацию».

Хотя я уже знала это про терапию от моей матери, теперь, на личном опыте, я действительно убедилась, что она нужна не для того, чтобы давать нам советы и делать нас счастливыми. Терапия, вне зависимости от того, есть ли у вас ментальные проблемы, нужна, чтобы помочь нам обрести внутренние ресурсы для взаимодействия с окружающим миром.

В одном из интервью Янагихара упоминает фразу кого-то из её друзей: «некоторым людям приходится мириться с жизнью». В каком смысле я верю, что каждый из нас приспосабливается к существованию, которое ему было дано. Это хороший способ сказать, что постоянно счастливым, как и вечно печальным, быть невозможно. Я считаю, хотя для многих людей и существует предел, после которого они уже не смогут подняться, что стараться изменить свою жизнь к лучшему нужно всегда. Это куда тяжелее, чем упиваться собственной болью, которая часто становится зоной комфорта, но этот процесс может облегчить жизнь, не делая при этом громких обещаний, потому что, в конце концов, один на один мы остаёмся лишь с самими собой.

Хотя Янагихара не отличается писательской надменностью и действительно считает свой роман эмоциональным творческим упражнением, она, похоже, не осознаёт, что не может иметь всё сразу. Она не хочет, чтобы читатель вешал на Джуда ярлыки или диагнозы, не хочет, чтобы люди «закрывались» от нового опыта, включая её книгу, несмотря на то, каким болезненным может быть чтение, и она спокойно переступает границу между драмой и мелодрамой.

И всё-таки, нужно помнить о трёх вещах:

• Несмотря на нежелание автора обозначать союз Джуда и Виллема как квир-отношения, Джуд — мужчина, который находится в отношениях с другим мужчиной и подвергается невероятной жестокости со стороны других же мужчин до самой своей смерти. Во вселенной романа гомосексуальные мужчины либо являются жертвами насилия, либо его причиняют, и это, в свою очередь, создаёт неоднозначные тропы для описания квир-персонажей.

• Джуд, согласно некоторым психологам, страдает от нарциссического расстройства и ПТСР. Он переживает травму, которая преобразуется в крайнюю степень паранойи, самоповреждения, расстройства пищевого поведения и другие болезни. Даже если автор хочет, чтобы его видели просто как сложного человека, правда в том, что у него есть серьёзные психологические проблемы. И если Янагихара действительно считает, что психология должна быть аналогична другим медицинским сферам, то разве Джуду не должны были поставить диагноз и назначить лечение, а не бросать его на произвол судьбы во имя его «восприятия»?

• И, наконец, хотя она и надеется, что читатели будут воспринимать её книгу как творческое упражнение, правда в том, что «Маленькая жизнь» стала скандальным феноменом, который описывают как «пыточное порно». Правда в том, что книга хватила через край, и если Янагихара считает, что существует предел, когда человек не может справиться с самой жизнью, тогда она также должна понимать людей, которые не хотят читать её роман или потреблять любой другой медиа продукт, который может негативно повлиять на их психологическое состояние.

Мы плачем в конце истории Джуда не из-за грусти или слабости характера, а от облегчения и горечи о том, что она завершилась наихудшим образом.

А я верю, что мы заслуживаем, чтобы у нас спросили согласие, прежде чем сделать нас частью его жизни.

Мика А.М. (Mika AM)

Мика — мексиканская писательница и переводчица, притворщица, любительница животных и совершенная катастрофа в час ночи.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ