О книгах и обложках: Эссе Энн Пэтчетт, автора романа «Голландский дом»

Писательница Энн Пэтчетт рассуждает о том, действительно ли не стоит судить книгу по обложке, и объясняет, почему ни в одной стране на обложке «Голландского дома» нет изображения дома.

«Не суди о книге по обложке», — один из тех досадных афоризмов, что раздают нам в детстве бабушки-дедушки и школьные учителя, призывая не полагаться на первое впечатление, будь то кофта кеды, цвет кожи. Совет хорош, чтобы заводить друзей, но если речь идет о книгах, смысла в нем нет никакого. Как совладелец книжного магазина «Парнас» в Нэшвилле, штат Теннесси, ответственно заявляю: как раз по обложке мы и судим. Возможно, вам знакомо имя автора или же вы где-то слышали название, но в большинстве случаев вас привлекает — или отталкивает — расположение слов, размер и форма шрифта, картинка или отсутствие таковой. Книг слишком много, нам необходимо хоть что-то узнать, прежде чем мы возьмем ту или иную и прочтем вынос на внутренней стороне супера. Задача обложки — притягивать нас, подобно тому, как розы притягивают пчел.

Когда мой первый роман «Святой покровитель лжецов» приняли к публикации, мне было 27 лет. Об обложках мне было известно не больше, чем о машинах — то есть, я могла сказать, какая мне нравится, но понятия не имела почему. Мой издатель заказал оформление художнику Томасу Вудраффу, который в свое время работал над «Уроками дыхания» Энн Тайлер. Ставка была на то, что, если он нарисует обложку для меня, читатели Энн Тайлер станут читателями Энн Пэтчетт. Полагаю, что-то в этом было, поскольку и тридцать лет спустя люди продолжают говорить мне, что мои романы напоминают им книги Тайлер. Для «Святого покровителя лжецов» Томас Вудрафф нарисовал поле на закате, дом вдалеке и звездное небо. На переднем плане стояла лампада с теплящейся внутри свечой. Картина была хороша.

Но — нет чтобы поблагодарить — я сказала, что мне не нравится свеча. Простенький и вместе с тем навязчивый католический символизм — и свет во тьме светит, — при том что роман был католическим до мозга костей. Главный дизайнер сообщил художнику, что юная романистка не оценила идею — и художник задул свечу, заменив ее одуванчиком, семена которого разлетались во все стороны и возносились к звездам. Увидев второй вариант обложки, я поняла, что идея со свечой была очень даже ничего.

Это было в доцифровую эпоху. Одуванчик не в фотошопе приделали. Его заново нарисовали на месте свечи. На этот раз я не открывала рта. Книга вышла в 1992 году, тогда же свет увидели «Тайная история» Донны Тартт, «Кони, кони…» Кормака Маккарти и «Ублюдок из Каролины» Дороти Эллисон — три романа с запоминающимися обложками, которые впоследствии стали культовыми: документальные фотоснимки, аскетичный супер. Тот факт, что все три книги сами по себе были великолепны, лишь подтверждал очевидную мысль: с картинами маслом покончено, настало время архивных фотографий.

Мой второй роман назывался «Тафт». Название было так себе, обложка — и того хуже. Как и все другие книги 1994 года, эта вышла с фотографией на обложке, но изображение лишь сбивало с толку. В дальнем конце барной стойки, вдоль которой рядком выстроились длинноногие стулья, стояла белая женщина — при том что книга была о черном мужчине. В этой обложке меня отталкивало буквально все. После продолжительных препирательств с издателем я напомнила, что имею право отклонить макет обложки — это прописано у меня в договоре. Стоило об этом заикнуться, как мне, в свою очередь, напомнили, что издательство имеет полное право выпустить книгу тиражом 2000 экземпляров и не заниматься ее продвижением. Я постоянно училась все новым и новым принципам издательского бизнеса.

Написав третий роман, «Прощальный фокус», я сменила издательство, и обложка, которую мне там предложили, была очень хороша: манекенщица из 1960-х, горизонтально парящая в воздухе. Мне также понравилась картинка, которую они выбрали для переиздания в мягкой обложке: гигантский кролик, сидящий в мягком кресле. Суть здесь в следующем: если книга хорошо продается, картинку для переиздания не меняют; если же книга не стала хитом, пробуют придумать что-нибудь еще. Мне нравилось то издательство, но к моменту, когда я дописала четвертый роман, все мои знакомые оттуда либо ушли, либо их уволили. Поэтому я тоже ушла.

Когда пришло время издавать мой четвертый роман, случилось нечто поистине прекрасное. Новый редактор прислал мне целую стопку оригинал-макетов всевозможных обложек, наклеенных на плотный черный картон. «Бельканто» , роман Энн Пэтчетт, — гласили надписи: ярко-красная, ультрамариновая, оформленная в виде открытого рта, помещенная на нотном стане, на клавишах пианино, на камуфляже. Я расставила их на подоконнике. Я спрашивала мнения друзей. По правде сказать, мне нравились все. Насыщенные цвета и лаконичная графика говорили о том, что мой роман — серьезное литературное произведение. Любая из этих обложек могла бы украсить роман Джона Апдайка (он сам разрабатывал дизайн многих своих книг и являл для меня образец хорошего вкуса). Точно так же мой новый издатель постарался, когда подошло время выпускать книгу в мягкой обложке. Роман хорошо продавался, выигрывал литературные премии и вызвал серьезный резонанс — как и обещала обложка.

«Бельканто» вышел в более чем тридцати странах — и ни один из представителей зарубежных издательств не спросил меня, что бы я хотела видеть на обложке. Со временем мне домой стали приходить коробки с книгами из Китая, Румынии, Аргентины. На шведской обложке был изображен особняк в окружении пальм; в окнах пылали распятия. На голландской обложке была изображена женщина в бальном платье, держащая в руках скрипку, хотя в книге никто на скрипке не играл. На словенской обложке была изображена жизнерадостная блондинка в открытом красном наряде — как будто на дискотеку собралась. Российская обложка подошла бы скорее роману о Джеймсе Бонде: вооруженный мужчина в смокинге, спорткар и грудастая цыпа на высоких каблуках. В большинстве стран визуальный акцент делался на пышных женских волосах, в некоторых других использовались изображения музыкальных нот или бравых герильерос, а в отдельных случаях то и другое вместе. Временами мне удавалось убедить себя, что иностранные издатели знают свою аудиторию лучше, чем я, но порой даже это было слишком большой натяжкой. Я решила, что обложки иностранных изданий, как и переводы, — нечто, лежащее за пределами моего контроля.

Если я все же заговаривала об иностранной обложке, которая мне не нравилась, это ни к чему не приводило. Моя пятая книга «Правда и красота» была украшена фотографией двух загорающих девочек. Первая, хорошенькая, была в солнечных очках, вторая держала открытую книгу, перекрывавшую ее лицо. Поскольку это был мемуар о моей лучшей подруге Люси, у которой в детстве был рак челюсти и которая перенесла бессчетное множество болезненных операций, мне это совсем не понравилось. Мы не были теми беззаботными девочками, и прикрывать лицо одной из них было уж совсем нелепо. Когда пришла финальная копия книги, я увидела, что издатель решил проблему, обрезав им головы. На обложке были две безголовые девочки, лежащие на покрывале –– верхний край проходит аккурат по их шеям. Легче мне не стало.

Мои проблемы с обложками достигли пика — или дна, — когда готовился к публикации мой пятый роман, «Бег». Для «Бельканто» мне прислали восемь разных вариантов, для «Бега» — десять; двадцать; тридцать. Никто, включая меня, понятия не имел, что там должно быть изображено. Одним из предложенных вариантов была фотография заснеженной тропы в нью-йоркском Централ-парке (действие романа происходит в Бостоне); непосредственно в центре картинки красовалась урна. «Зачем ты предлагаешь мне обложку с урной?» — спросила я моего нового редактора. Та ответила, что это не урна; потом, посмотрев еще раз, все же признала — ой, да, урна. Она даже не заметила. Один из вариантов мне безусловно понравился: фотография двух золотых рыбок в пластиковом мешке. Я купила дорогущую сумочку, вложила в нее макет и отправила редактору. Наконец-то! У нас есть обложка.

— Эту мы не можем поставить, — сказала она, поблагодарив меня за сумочку. — Никому из наших она не нравится.

— Так зачем же ты мне ее прислала?

— Чтобы ты знала: мы работаем.

В итоге победила картинка с мерцающим голубым снегопадом. Мне она очень понравилась, но также я отдавала себе отчет, сколько же времени, энергии, душевных сил было, по сути, убито. В тот момент я осознала, что обложки — они как дни рождения: бессмысленно обижаться на то, что никто не исполнил твоего желания, если ты понятия не имеешь, чего желаешь. Я должна хотя бы примерно представлять, чего хочу, прежде чем привлекать к участию кого бы то ни было.

Именно тогда все изменилось.

Я написала примерно половину моего следующего романа, когда однажды вечером мой муж пришел домой и поставил пластинку (да, мой любимый муж до сих пор крутит пластинки на проигрывателе). Он слушал «Возвращение легенды: Горовиц в Карнеги-Холле», и, когда я увидела обложку, лежавшую на кофейном столике — кремовый фон, замысловатая филигрань по краям, — сразу поняла, как должна выглядеть моя новая книга. Закончив рукопись «Предчувствия чуда» , вместе с текстом я отправила в издательство копию обложки альбома. Она, по крайнее мере, давала ощущение того, что мне хотелось получить; у нас появилась тема для разговора.

Из всех, у кого я училась писательскому мастерству, Аллан Герганес был лучшим, а также на протяжении всей моей жизни он не раз доказывал, что и лучшего советчика мне не найти. Когда вышел мой первый роман, он прислал мне букет белых розочек, сопроводив его запиской, где говорилось о том, что управлять моим суденышком предстоит мне самой. «На обложке стоит твое имя, — писал он. — Тебе и отвечать». Я вспоминаю об этом, когда пропускаю опечатку или когда в финальной версии книги какой-нибудь факт оказывается недопроверенным. Это моя ответственность. Аллан сказал мне, чтобы я, не сомневаясь, правила чистовик или просила показать рекламные макеты; и хотя каждый этап на пути создания книги — договоры, редактура, продвижение, продажи — может быть работой кого-то другого, жизнь-то при этом моя. Обо мне будут судить по моим книгам. Поэтому моя задача — уделять внимание обложкам, уделять внимание всему.

Всякий раз, когда меня приглашают выступить в школе, я беру с собой те старые макеты и развешиваю их на доске; спрашиваю детей, какой им больше нравится и на какие мысли их наводит та или иная картинка. Как оказалось, детям есть что сказать об искусстве книжной обложки. А еще они любят голосовать.

Став владельцем книжного магазина, я начала обращать внимание на плотность бумажной обложки — какая начнет загибаться по краям, какие цвета быстрее выцветут (я распаковываю множество книг других авторов). Теперь я знаю, какой шрифт привлекает взгляд, а какой теряется на фоне перегруженного изображения. Нет универсального рецепта, как создать хорошую обложку, но когда мне такая все же попадается, я это просто вижу. Мы все это видим. Обложки двух моих следующих книг — «Это история счастливого брака» и «Свои-чужие»  — идеально дополняли друг друга. Я отправляла свои идеи вместе с рукописью и мы все — фоторедактор, редактор, отдел продаж — вместе их обсуждали. Я показывала образцы обложек персоналу «Парнаса» и просила их проголосовать. Вот еще что: я подолгу, очень подолгу рассматриваю каждую обложку. Это дает мне необходимую фору для того, чтобы все хорошенько обдумать.

Дописав  «Голландский дом» , я точно знала, что мне не хочется видеть на обложках зарубежных изданий: дом. Ни целиком, ни какую-либо его часть: дверь, окно, портик, веранду. Я хотела, чтобы на обложке была Мэйв. Долгое время я планировала назвать книгу «Мэйв», что прояснило бы мою точку зрения: это ее история. Я думала о Томасе Вудраффе и его прекрасной картине для «Святого покровителя лжецов». Мне хотелось чего-то подобного. Оставалось лишь найти портрет Мэйв, описанный в романе. Я принялась искать в интернете портреты черноволосых девочек, но, хотя я нашла немало достойных работ, по большей части это были классические портреты девушек в передниках или шляпках: лицо — то самое, эпоха — не та. Мои редактор и дизайнер, которым идея пришлась по душе, тоже начали поиски. Однако ничего, похожего на портрет девочки, описанный в моем романе, не находилось. Я знала одного нэшвильского художника, Ноа Сатерсторма, и мне нравились его работы. Может, он и напишет портрет Мэйв?

Редактор и дизайнер сказали, что идея отличная, однако сперва необходимо составить список кандидатов и определиться, кто именно нам подходит. Я положила трубку, подумала с минуту. Мне не нужно чье-то разрешение, чтобы заказать портрет. Если все сложится удачно, то и хорошо, а если нет, у меня просто будет картина. Хуже точно не будет. Я написала Ноа и спросила, не согласится ли он написать портрет вымышленной десятилетней девочки — черные волосы, красное пальто. Картина должна быть как бы из 1950-го, но при этом в стиле 1920-х годов. А, да, и художник, если это поможет, — шотландец. Я приложила к письму два абзаца из книги, в которых описывался портрет.

«Да, — ответил Ноа. — Я в деле».

Ноа Сатерсторм, чтобы вы понимали, отец троих маленьких детей и очень востребованный художник. У него нет времени ходить вокруг да около.

Четыре дня спустя он позвонил и сказал, что картина готова. Когда я увидела ее, на ней была изображена Мэйв. Я стояла в Голландском доме и смотрела на портрет Мэйв.

В течение жизни у меня было немало хороших обложек, но эта была лучшей; хотя я работала со множеством людей, доводя все до совершенства, у меня еще никогда не было соавтора в подлинном смысле. Картина Ноа стала частью книги; книга от этого только выиграла. Мне до сих пор не верится, что все сложилось именно так. Теперь эта картина висит у меня дома. «Где ты ее раздобыла?» — спрашивают друзья. Она их завораживает. Как и меня — красное пальто Мэйв, ее проницательный взгляд, ласточки пикирующие у нее за спиной. Я живу с произведением искусства, и оно обогащает мою жизнь.

Ноа тоже обогащает мою жизнь. Благодаря тем неожиданным обстоятельствам, мы подружились. Время от времени — примерно раз в месяц — он заходит в гости, я готовлю ему яйца пашот на завтрак и мы разговариваем об искусстве. Похоже, его самого поражает, как удачно все сложилось, как скоро. А что же роман, суть которого он столь точно уловил? Он так его и не прочел. У него нет на это времени. Говорит, послушает аудиокнигу, когда она выйдет –– чтобы не отрываться при этом от работы.

Вот и славно.

Эссе опубликовано в британском издании «Голландского дома»

Перевод Сергея Кумыша

Энн Пэтчетт

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ