Секрет первого предложения

Элис МакДермот о том, почему важно начинать повествование уверенно

Поговорим о первых предложениях. На мастер-классах большую часть времени уделяют именно первым предложениям. И это оправданно.

Только подумайте, сколько романов и пьес вы сможете назвать, зачитай я вам первое предложение первой страницы. Поэтому первое предложение – это ответственно. Поэтому ему столько внимания. Я бы даже сказала, что это уникально для литературы: целое можно узнать по малой части.

(Возражения меломанов принимаются, поскольку я так и слышу в голове первые ноты «Голубой рапсодии», или «Вестсайдской истории», или 5-й симфонии Бетховена.)

Зовите меня Измаил.

Все счастливые семьи похожи друг на друга; каждая несчастная семья несчастлива по-своему.

Однажды, давным-давно, в старое доброе время, шла по дороге коровушка Му-му, шла и шла и встретила на дороге хорошенького-прехорошенького мальчика, а звали его Бу-бу...

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое.

Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы.


При определенных обстоятельствах в жизни есть несколько часов, более приятных, чем час, посвященный церемонии, известной как послеобеденный чай.

В городе было двое немых, они всегда ходили вместе.

Джон МакФи однажды сказал, что введение – это луч прожектора, освещающий произведение, – что довольно точно подходит для нехудожественной литературы, в которой история уже сформировалась, уже произошла, и нужно лишь рассказать ее. C художественной литературой это не совсем так. Первое предложение – это не просто луч прожектора или крючок с наживкой. Первое предложение – это первое ограничение безграничного воображения автора. До того, как будет составлено это первое предложение, возможно все. Писатель-фантаст может вообще писать о чем угодно – в конце концов, мы просто придумываем рассказ, и он звучит любым голосом: детским, собачьим, мертвым, бога с небес, самого автора.

Пустая страница – это чудесное царство безграничных возможностей. Первые слова, которые мы разместим на ней, – это приговор, тюремный срок, заключение всего этого забродившего, прекрасного, неопределенного обещания в конкретную историю. Историю, связанную временем и местом (четыре стены, пол, потолок), голосом (заключенного и его сокамерников) и правилами (наш тюремщик): правилами повествования и грамматическими правилами, правилами логики и композиции, опытом и смыслом, правилами, которые мы должны соблюдать, даже если мы – особенно если мы – намерены их нарушить.

Глория Нейлор окрестила первое предложение ДНК, потому что за ним тянется второе предложение, затем третье, затем четвертое. Я бы добавила – и так далее и так далее, вплоть до последнего. Ибо, если писатель хоть сколько-нибудь хорош, первое предложение задает тональность, тембр, темп, настроение, – музыку, которая будет звучать на протяжении всего сюжета. Звучать во всех смыслах в каждом предложении до самого конца.

«Госпожа Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы» через двести страниц приводит нас к

– Я тоже пойду, – сказал Питер, и он еще на минуту остался сидеть. Но отчего этот страх? И блаженство? – думал он. Что меня повергает в такое смятение?
Это Кларисса, решил он про себя.
И он увидел ее.

Потому что «И он увидел ее» (в оригинале – «For there she was» – и она была там – прим. переводчика) – последняя фраза романа, который начинается с миссис Дэллоуэй и заканчивается ею же. Потому что она была там. Миссис Дэллоуэй. Собственной персоной.

А какой роман, например, мог закончиться таким серьезным, искренним и отточенным финалом:

26 апреля. Мать укладывает мои новые, купленные у старьевщика вещи. Она говорит: молюсь, чтобы вдали от родного дома и друзей ты понял на собственном примере, что такое сердце и что оно чувствует. Аминь! Да будет так. Приветствую тебя, жизнь! Я ухожу, чтобы в миллионный раз познать неподдельность опыта и выковать в кузнице моей души несотворенное сознание моего народа.
27 апреля. Древний отче, древний искусник, будь мне отныне и навсегда доброй опорой.

Заключение, к которому роман не смог бы прийти, не сделай автор с первой строки ставки на язык, перспективу, на собственную музыку:

Однажды, давным-давно, в старое доброе время, шла по дороге коровушка Му-му, шла и шла и встретила на дороге хорошенького-прехорошенького мальчика, а звали его Бу-бу...

Перспектива, голос, ритм – от первого лица, от третьего лица, ограниченный, всезнающий – персонаж, тема и, да, сюжет – все это задается – ярко или нет – первым предложением.

Неудивительно, что с начинающими писателями мы долго и смачно обсуждаем первые предложения.
Но даже при этом, я все еще не открыла для себя готовой формулы первого предложения. И я с подозрением отношусь к любому, кто утверждает, что открыл. Но кое-что я вынесла из мастер-классов: самое первое первое предложение – точно не лучшее предложение для начала.

Лучшее первое предложение, как правило, прячется на второй, пятой или на пятнадцатой странице. А то и вовсе в последнем абзаце. Почему так происходит?

Начинающий писатель, как правило, постоянно сдерживает себя, удерживает в рамках традиционно хорошего – хорошего письма, мелких деталей, подлинного голоса – всего того, что впервые подтолкнуло его писать. Сдерживает до тех пор, пока читатель не оплатит читательский долг и/или не докажет свою преданность, пробравшись сквозь извилистые описания, плоские диалоги и утомительные философские рассуждения, которыми щедро нагружено начало истории.

Давайте посмотрим правде в глаза, – все мы, писатели, – одинокие души с гигантским эго, хрупким, как хрусталь. И все мы считаем – кто-то втайне от себя, – что если читатель, одолев двадцать страниц нашей писанины, осмелился спросить: «Почему меня вообще должно это интересовать?» – такой читатель недостоин наших бесценных даров.

(Недавно я убедилась в наличии такого феномена – назовем его, если хотите, маской надменности робкого. На фестивале к молодому автору подошла пожилая женщина и поинтересовалась, были ли ее затруднения с персонажами вначале романа частью замысла. Хотел ли автор, чтобы все его читатели с трудом собирали пазл? Последовало холодное молчание. Затем молодой писатель равнодушно процедил: «Полагаю, ваши трудности больше говорят о вас как о читателе, чем обо мне как о писателе». Занавес. Одной фразой унизил вопрошающую, оскорбил аудиторию (которой хорошо «за») и продемонстрировал, что не по годам развитый литературный талант не гарантирует наличие развитой внутренней культуры.)

Долгое и утомительное введение может быть ситом, которое отсеивает «своего» читателя – по-собачьи преданного – от не «своего». Но гораздо чаще, по-моему, новичок ходит вокруг да около из страха перейти к главному. Ведь если он вас вот так, с порога, швырнет в сюжет, в самую сердцевину того, что побудило его замарать первый лист – тогда роман умрет на втором абзаце, возможно, даже на втором предложении, потому что ему будет нечего больше сказать.

Но первые предложения терпят неудачу и тогда, когда наша будущая звезда мировой литературы берет чистый лист с ну очень четким планом. Когда у него есть заранее простроенный сюжет с римскими цифрами, большими и маленькими заглавными буквами, с детальнейшим конспектом, который учитывает каждую связь и каждый поворот. Учесть все, чтобы первое написанное предложение имело не больше энергии, не больше музыки, не больше посыла, чем первая строка ежедневного списка дел.

Перефразируя Генри Джеймса, такой писатель начинает с простого заполнения формы, и поэтому язык первой строки – ДНК рассказа – в лучшем случае сух и практичен, а в худшем случае – вял до апатии. Это звучит банально, потому что это и есть банально, – автор снова и снова прокручивает эту мысль в голове, даже если на странице она появилась впервые.

По моему опыту, «те самые» первые предложения, надежно зарытые на второй, седьмой или восемнадцатой страницах черновика – это предложения, появившиеся без предварительного планирования; предложения, написанные без выверенной формулы или готового трафарета; предложения, сформированные не в моменты наивысшего вдохновения или потной погони за совершенством, но в ежедневной кропотливой работе пером по бумаге, пальцами по клавиатуре (долотом по болванке?) в попытке рассказать свою историю. Фраза, которая удивляет и восхищает даже того, кто ее написал. Фраза, взывающая к автору как возможное, предпочтительное начало.

Так в чем же секрет? Что объединяет яркие и запоминающиеся первые фразы, от Толстого до Тилли Олсен? На мой взгляд, это авторитет. Слово, которое в данном случае легче определить по тому, чем оно не является, чем по тому, что оно является.

«Зовите меня Измаил», например, совсем не то же самое, что: «Я полагаю, вы могли бы сказать, что у меня было много разных имен в этой жизни, в конце концов, я был маленьким застенчивым ребенком, и меня много обижали, но из всех имен и прозвищ, которые у меня были на протяжении моих двадцати пяти лет, я, вероятно, предпочел бы, чтобы вы ссылались на меня тем, которое, как вы думаете, звучит несколько старомодно или даже по-библейски, как будто моя мать была какой-то евангелисткой или кем-то в этом роде, а она не была, она была агностиком, хотя она читала Библию, когда не могла найти, что еще почитать...».

Если есть неписаная преамбула «Зовите меня Измаил», то это что-то вроде: «Сядь, заткнись и слушай».
Авторитет. Все эти незабываемые первые предложения во всем их разнообразии излучают уверенность. Никакой двусмысленности. Никаких плавных подводов.

Слушай, говорят они. Мне есть что рассказать. Я знаю, как это сказать. Поверь мне.

Элис МакДермотт (Alice McDermott)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ