Интервью с Кадзуо Исигуро: «Искусственный интеллект, генная инженерия, большие данные... Боюсь, мы больше не контролируем ситуацию»

Для семьи Исигуро 5 октября 2017 года оказался знаменательным днем. После нескольких неделей раздумий Лорна, жена писателя, наконец-то решила поменять цвет волос. Завернутая в защитный балахон в парикмахерском салоне в Хэмпстеде, недалеко от лондонского района Годерс Грин, где они жили уже много лет, она бросила мимолетный взгляд на телефон и увидела краткое информационное сообщение. «Прошу прощения, но я вынуждена прекратить процедуру, — сказала она ожидающему ее парикмахеру. — Мой муж только что получил Нобелевскую премию по литературе. Ему может понадобиться моя помощь».

Дома Кадзуо Исигуро подкреплялся поздним завтраком, когда позвонил его агент. «Это совсем не так, как с Букером, когда сначала выходит лонг-лист, а потом уже шорт-лист. Ты слышишь раскаты грома в твоем направлении, которые зачастую просто сходят на нет. Нобелевская премия — это словно внезапный удар шальной молнией — шандарах!» Через полчаса у дверей дома образовалась толпа журналистов. Он позвонил матери Сидзуко. «Я ей сказал, что получил Нобелевскую премию. Невероятно, но она не слишком удивилась, — вспоминает он, — только сказала: ‘Я знала, что рано или поздно ты ее получишь’». Она умерла два года назад в возрасте девяноста двух лет. Последний роман Исигуро «Клара и солнце» (Klara and the Sun), отчасти рассказывающий о материнской привязанности и являющийся его первой книгой после получения Нобелевской премии, посвящен матери. «Моя мама оказала огромное влияние на решение стать писателем», — говорит он сегодня.

Мы разговариваем через Zoom; Кадзуо укрылся в гостевой спальне, за его спиной на полках видны университетские учебники дочери Наоми. Исигуро говорит, что в его собственный крошечный кабинет вмещаются лишь два стола: один для компьютера, другой — под наклоном, для ручного письма, — и туда допускается только он один. Бодрясь, он сравнивает процесс интервью с допросом, ссылаясь на эпизод в романе Джона Ле Карре Шпион, выйди вон! , в котором повествуется, что агентов готовят к испытанию пытками путем сочинения множества наслаивающихся друг на друга легенд до тех пор, «пока от них не остаются лишь визжащие головы». Однако он подвергается расспросам, сохраняя благодушие; более того, его ответы в течение нескольких часов нашей беседы отличаются той же вдумчивой глубокомысленностью, к которой вы привыкли в его произведениях.

По меркам Нобелевской премии Исигуро относительно молод. Преждевременность — часть таланта Исигуро: в возрасте 27 лет он оказался самым молодым в списке многообещающих писателей Великобритании, опубликованном литературным журналом Granta в 1983 году (вместе с Мартином Эмисом , Иэном Макьюэном , Джулианом Барнсом и другими), его имя также упоминалось в списке и десятилетие спустя. Между этими номинациями он стал лауреатом Букеровской премии за книгу Остаток дня , по которой кинокомпанией Merchant Ivory в 1993 году был снят фильм. Заметьте, его утверждение о том, что самые великие романы пишутся писателями на третьем или четвертом десятке жизни, стало частью литературной легенды. «Это все Мартин Эмис не устает повторять, а не я, — смеется Исигуро. — Ему так понравилась эта мысль». Однако он не отрицает, что возраст от 30 до 40 лет является критически важным для написания романов: «В этом возрасте необходимо пользоваться силой вашего ума». (Что весьма удачно для двадцативосьмилетней Наоми, у которой в этом месяце выходит первая книга «Common Ground», чему очень радуется ее отец.) Если кто-нибудь задавал писателю вопрос о Нобелевской премии, он обычно отвечал следующее: «Писатели получают Нобелевскую премию за книги, написанные, когда они были тридцатилетними. Ну а теперь это относится и ко мне лично», — саркастично замечает шестидесятишестилетний автор.

Он остается непревзойденным создателем замкнутых на себе миров (загородного поместья, школы-пансиона), его герои часто находятся в состоянии какой-то изоляции; его придирчивое внимание к повседневным деталям и почти демонстративно плоский стиль компенсируют фантастические сюжетные линии и скрытый эмоциональный накал. «Клара и солнце» здесь не является исключением.

Действие происходит в неназванной части Америки, в неопределенном будущем, тема романа — по крайней мере, якобы — взаимоотношения между искусственным «другом», Кларой, и подростком Джоди, ее хозяйкой/подопечной. Роботы (искусственные «друзья») стали такими же обыденными, как пылесосы, генная инженерия превратилась в норму, а биотехнологические открытия близки к воссозданию уникальных человеческих существ. «Это не какая-то дикая фантазия, — говорит он. — Мы даже не представляем себе, что возможно уже сегодня». «Амазон рекомендует» — это всего лишь начало. «В эпоху больших данных, вероятно, будет возможно реконструировать кого-то даже после их смерти, с тем, чтобы они могли продолжать существовать: планировать, что купить, на какой концерт пойти, что сказать за завтраком, прослушав главные новости дня», — продолжает он.

Он заведомо не читал ни новый роман Иэна Макьюэна Машины как я , ни книгу Дженет Уинтерсон Frankissstein , которые тоже повествуют об искусственном интеллекте, правда, с совершенно других точек зрения. Клара – это своего рода роботизированный «родитель», «в своем стремлении опекать Джоди она подобна Терминатору», но она также потенциальный суррогатный ребенок: когда Джоди заболевает, Клара запрограммирована на то, чтобы занять ее место. «Что случается с такими эмоциями, как любовь, в эпоху, когда меняются взгляды на индивидуального человека и уникальность индивидуума? — спрашивает он. — Это вопрос — и он всегда звучит весьма помпезно — о человеческой душе: существует ли она на самом деле?»

Многие идеи книги созвучны темам, затронутым в романе 2015 года Не отпускай меня , в котором три подростка обречены на верную смерть до наступления тридцатилетия, поскольку они существуют лишь для донорства органов: «всего-навсего небольшое преувеличение условий существования человека, того факта, что мы все заболеваем и в какой-то момент умираем», — говорит он сегодня. В обоих романах присутствует предположение о том, что смерть можно отсрочить или победить истинной любовью, которую нужно каким-то образом проверить и доказать; сказочная сделка, которая четко выражена и в задаче лодочника, поставленной перед Акселем и Беатрисой из его предыдущего романа Погребенный великан . Эта надежда даже для тех, кто не верит в загробную жизнь, и есть «одна из тех вещей, который делают нас людей», по его разумению. «Это, возможно, также делает нас глупцами. Возможно, это все лишь сентиментальная чепуха. Однако в людях это очень мощное оружие».

Автор не оправдывается за эти повторения, приводя в пример «преемственность тем» великих кинорежиссеров (он большой киноман), и любит утверждать, что каждая из его первых трех книг была, по сути, переработанным вариантом предыдущего текста. «Писатели художественных произведений чувствуют себя неловко от повторов тем в своих книгах, — говорит он. – Я же считаю эту ситуацию полностью оправданной: вы продолжаете повторяться, потому что с каждым разом находите все более подходящие слова для того, что хотите сказать». Он считает, ему сходит это с рук, потому что он меняет место действия и жанр повествования: «Люди буквально думают, что я пишу что-то другое». Для него это подобно путешествию, и ему действительно нравится перескакивать из жанра в жанр: Когда мы были сиротами (детектив); Остаток дня (историческая драма); Безутешные (кафкианская притча); Не отпускай меня (фантастическая антиутопия) и Погребенный великан (фэнтези в стиле Толкина). Теперь, как намекает нам «Клара и солнце», писатель посещает то, что он называет «миром детских рассказов». Но предупреждаю, мы все еще находимся в «мире Исигуро».

Основанная на сказке, которую он придумал для своей дочери, когда та была маленькой, книга изначально задумывалась как первоначальный экскурс в детскую литературу. «Я придумал такую милую историю, — говорит он. — И предположил, она подойдет для красиво иллюстрированной книжки. Я упомянул об этом в разговоре с Наоми, но она посмотрела на меня с каменным выражением лица и сказала: ‘Неужели ты всерьез считаешь, что эта история для детей? Ты же покалечишь им психику!’». Поэтому-то он и решил написать ее для взрослых.

Он говорит, что его всегда немного удивляет реакция людей на его произведения. «Меня искренне озадачило то, насколько мрачной читатели посчитали книгу «Не отпускай меня». Гарольд Пинтер прислал ему открытку, на которой было нацарапано его фирменным черным фломастером: «Я чертовски испугался! Гарольд». Он подчеркнул слово «чертовски». «А я-то расценивал ее как жизнеутверждающую книгу!»

Его жена всегда читала его произведения первой; нередко, как было в случае с «Кларой», «она оказывает пугающе огромное влияние на мое, как я считал, уже законченное произведение». Теперь и Наоми выступает в роли редактора. Когда писатель достигает определенного положения, по его словам, редакторы неохотно правят его работу из-за опасений, что он взбрыкнет и «в гневном порыве» уйдет к другому издателю. «Поэтому я очень благодарен за этих достаточно строгих членов моей семьи, которые берут на себя эту обязанность». Он говорит, что призы, которые он получает в «нелепом» количестве, «существуют в каком-то параллельном с ним мире». Даже Нобелевская премия: «Когда я сижу у себя в кабинете, пытаясь что-то написать, я об этом не думаю. У меня есть свое собственное внутреннее понимание того, чего я достиг, и что мне не удалось».

Написание каждого романа занимает около пяти лет: долгий процесс накопления материала и продумывание сюжета, за которым потом следует быстрое написание первого черновика, процесс, который он приравнивает к бою на мечах у самураев. «Вы пристально смотрите друг на друга в течение долгого времени, обычно стоя в высокой колышущейся траве под угрюмым небом. Все это время вы думаете, а потом бой случается за доли секунды. Мечи обнажаются: бац, бац, бац, и один из вас падает на землю, — объясняет он, размахивая мнимым мечом перед экраном. — Вы должны тщательно настроиться и только потом обнажать свой меч, чтобы сделать бац для коронного удара». В первые детские годы жизни в Англии его поражали фильмы с разудалым Эрролом Флинном, в которых актеры дрались на мечах «в течение двадцати минут со звуком звяк, звяк, звяк, звяк, одновременно разговаривая друг с другом», говорит он. «Вероятно, можно создавать художественную литературу, прорабатывая сюжет во время написания, но я больше склонен к ‘ничегонеделанию и внутреннему сочинительству’».

Мать Исигуро тоже была талантливой рассказчицей, повествуя о войне (ее ранило упавшей черепицей во время бомбежки Нагасаки) и разыгрывая в лицах сцены из пьес Шекспира за обеденным столом. Он показывает потрепанную копию романа Достоевского Преступление и наказание , подарок его матери, когда ему было около 16 лет. «Поскольку я собирался стать хиппи, она мне сказала что-то вроде: ‘Ты должен это прочитать — от этой книги ты почувствуешь, как у тебя сносит голову’. Я прочитал, и так попал на крючок». Достоевский до сих пор является для него одним из самых значимых писателей. Его мать познакомила его с многими классическими книгами: «Она сумела убедить мальчишку, который все время хотел лишь слушать музыку, а не читать, что в некоторых книгах он найдет что-то для себя».

Семья переехала из Японии в Гилфорд в 1959 году, когда Исигуро был пять лет; его отец Сидзуо, прославленный океанограф, заключил двухлетний контракт с Британским правительством на проведение научных исследований. Исигуро рассказывает о необычности отца: будучи гениальным ученым, он был по-детски невежественен в других вещах, что послужило основой для характера Клары. После того, как отец ушел на пенсию, его аппарат по прогнозированию волновых колебаний много лет пылился в сарае, пока в 2016 году Музей науки в Лондоне не попросил разрешения выставить его как экспонат в своей новой математической галерее. «Наряду с публикацией книги Наоми, это было еще одним моей предметом гордости».

Его родители купили ему его первую портативную печатную машинку в шестнадцатилетнем возрасте, но он «настойчиво вынашивал планы стать рок-звездой к 20 годам». В особенности ему хотелось стать автором и исполнителем в подражание Бобу Дилану , его кумиру, и поэтому он написал более ста песен в своей спальне. Он до сих пор сочиняет стихи для песен в сотрудничестве с американской джазовой певицей Стейси Кент, и на сегодняшний день у него есть не менее девяти гитар. (В 2003 году он согласился принять почетное звание Сент-Эндрюсского университета лишь в надежде на встречу со своим кумиром, который также удостоился этого звания — «Я представлял себя сидящим в мантии в гримерной вместе с Бобом Диланом!» Однако музыкант решил отсрочить получение ученой степени до следующего года. «Я был очень счастлив, что меня чествовали вместе с Бетти Бутройд!») В то время как истеблишмент негодующе фыркал, узнав о том, что Дилану присудили Нобелевскую премию по литературе за год до него, Исигуро был в восторге: «Без сомнений, он был этого достоин, — говорит он. — Я считаю, что такие люди как Дилан, Леонард Коэн и Джони Митчелл являются как художественными деятелями, так и исполнителями, и хорошо, что жюри по присуждению Нобелевской премии это признает».

Его лекция по случаю получения Нобелевской премии «Мой вечер ХХ века и другие маленькие прорывы» заканчивается призывом к подобному разрушению барьеров между артистами наравне с пожеланием бóльшего разнообразия в литературе в целом. «Недостаточно говорить только об этнической принадлежности, — поясняет он, — поскольку это всего лишь вариация на тему старой шутки про Би-Би-Си о том, что компания приветствует людей любых вероисповеданий, расовой принадлежности и сексуальной ориентации при условии, что они учились в Оксфорде или Кембридже». Говоря о своем собственном статусе «литературного символа в многонациональной Великобритании» (определение, данное ему в одном телевизионном интервью 2016 года), он постоянно всеми силами стремится подчеркнуть, что «чувствует себя немного не в теме», когда дело касается колониального прошлого Англии, описанного в романах Салмана Рушди или В. С. Найпол . «Так получилось, что я выгляжу слегка по-иному, и поэтому меня ставят в ряд со всеми этими другими писателями, — объясняет он. — Но это очень неточная классификация. В библиотечных терминах, меня туда относят из-за обложки». Он предпочел бы видеть не только бóльшее этническое разнообразие, но и классовое. Исигуро отмечает, что его отличие от литературных современников заключается в том, что он учился в государственной средней школе, а затем в одном из новоиспеченных университетов.

Мастерски освоив вежливый отказ журналистам на интервью, он опасается стать жертвой «нобельского синдрома» вещания на весь мир. Он характеризует себя как «изнуренного писателя из интеллектуально изнуренного поколения». Его дочь обвиняет его вместе с либерально настроенными сверстниками в преступной беспечности по отношению к защите окружающей среды. «Я признаю в этом свою вину, — говорит он. — Я всегда отвечаю ей, что это частично проблема нехватки сил, ведь люди моего возраста очень долго переживали послевоенное время, борьбу коммунизма с капитализмом, тоталитаризм, расизм и феминизм, и мы слишком устали, чтобы думать еще и об этом». «Клара и солнце» — его первый роман, в котором затрагивается эта проблема, но он признает, что структура детской истории позволила ему не слишком глубоко вдаваться в эту тему.

Он впервые начинает чувствовать страх за будущее, не только из-за последствий изменений климата, но также и других проблем, поднимающихся в «Кларе»: искусственный интеллект, генная инженерия, большие данные — «прошу прощения, что я заладил об одном и том же» — и их влияние на равенство и демократию. «В природе капитализма заложена смена модели, — говорит он. — Я боюсь, что мы больше не контролируем ситуацию».

Однако он надеется, что «Клара и солнце» будет воспринят как «жизнерадостный, оптимистичный роман». Как всегда с Исигуро, любая отрада должна быть заслуженной. «Лишь показывая очень трудный мир, можно отразить его жизнерадостность, можно отразить его солнечность».

Лиза Аллардайс (Lisa Allardice)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ