Еще один шанс для романа «Доктор Живаго»

Автор: Кристин Якобсон (Christine Jacobson)

Когда Макс Хейворд и Мани Харари перевели роман «Доктор Живаго» на английский язык в 1958 году, он еще даже не был издан на русском. Роман, повествующий о жизни и любви московского доктора на фоне трех войн и двух революций, был признан Политбюро «антиреволюционным», и советские издатели отказались его публиковать. В ответ Борис Пастернак доверил копии своей рукописи иностранным друзьям, которые дали обещание, что роман будет опубликован, что его будут читать за границей. Эта жемчужина русской классики, фактически, была впервые напечатана под названием «II Dottor Živago» в Милане; вскоре последовали ее английский и французский переводы. В примечаниях переводчика Хейворд и Харари выразили желание, чтобы роман появился на русском языке и, в конечном счете, «попал в руки переводчика, чей талант равен таланту автора». Эта заметка может показаться очаровательно самокритичной для читателей, но у Хейворда и Харари было всего три месяца на перевод объемного текста романа Пастернака. В предисловии они отметили, что не питали никаких иллюзий относительно того, что хотя бы отдаленно воздали должное оригиналу.

Много десятилетий спустя другой дуэт попытался совершить этот подвиг. Второй перевод был выполнен командой мужа и жены, Ричардом Певеаром и Ларисой Волохонской, и был посвящен 50-летию со дня смерти Пастернака в 2010 году. К сожалению, должной справедливости роман не получил. Если версия Хейворда-Харрари долгое время подвергалась критике за ее расхождение с оригинальной прозой Пастернака, то Певеар и Волохонская продемонстрировали еще одну ошибку – рабскую преданность русскому синтаксису. Следовательно, репутация романа на Западе пострадала. «Живаго» сейчас входит в учебную программу 11-го класса российских школ, но многие кафедры славянских языков на Западе давно отказались от романа, поддержав Набокова, который отверг книгу как «неуклюжую, тривиальную и мелодраматичную». Пастернака часто исключают из списка знаковых русских писателей, таких как Гоголь, Пушкин, Толстой и Достоевский (и действительно, его изображение отсутствует в моем комплекте матрешек великих русских писателей). Я думаю, что большинство американцев согласятся с тем, что масштабная экранизация Дэвида Лина 1965 года превзошла популярностью исходный текст романа. И все же, несмотря на все это, роман всегда был в числе моих любимых. Я не могу устоять перед текстом, который борется с темами любви и потери, развернувшимися на фоне русской революции, и я обожаю детальные описания сельской России. К счастью для меня и других поклонников Пастернака, новый перевод племянника автора, Николаса Пастернака Слейтера, предполагает, что день, о котором мечтали Хейворд и Харари, наконец, наступил, более чем 60 лет спустя.

Библиотека Хоутон: Все издания «Доктора Живаго» в переводе
за несколько десятилетий, в том числе и те, что печатались ЦРУ.
Любезно предоставлено библиотекой Хоутона, Гарвардский университет.

Перевод романа Пастернака Слейтера получился хорошо там, где предыдущие переводчики потерпели неудачу. Он успешно нашел выход из тупиков перевода, переложив текст Пастернака в естественной английской прозе, оставаясь при этом верным оригинальному тону. Последнее было особенно важно для самого Пастернака, прославленного переводчика. Русский автор не делает работу английского переводчика легче – он иногда предпочитает длинные, сложные предложения, отражающие блуждающие мысли персонажа или многослойные пышные описания русской природы. Сложность преобразования этих предложений – только верхушка проблем, которыми так богат русский язык. В своих заметках переводчика Пастернак Слейтер указывает, что русская проза часто передается в пассивном залоге, в то время как английский язык решительно предпочитает активный залог, и что русский язык любит досадные абстрактные существительные, которые звучат напыщенно для англоговорящих. Сохранение самобытных прозаических ритмов Пастернака при демонтаже русскоязычных конструкций – это рискованный акт, который Пастернак Слейтер исполняет с щегольством. Возьмем это предложение, переведенное непосредственно с русского языка:

With generous breadth and luxury, the pre-evening hours of the wonderful, clear day delayed, lingered
(Со щедрой широтой и роскошью медлили, задерживались предвечерние часы чудесного, ясного дня).

Пастернак Слейтер переставляет порядок слов, раскладывая их в естественное, но гибкое английское предложение, которое сохраняет ощущение невесомости персонажей:

It had been a beautiful, clear day, and now, generous and expansive, the late afternoon hours still stretched out luxuriously before them
(Это был прекрасный, ясный день и сейчас во всей своей щедрости и широте послеполуденные часы растянулись перед ними).

Перевод Пастернака Слейтера окончательно покорил меня, когда я добрался до своей любимой части романа. Юрий Живаго не видел Лару Антипову с тех пор, как они вместе служили добровольцами-медиками в Первую Мировую войну, он замечает ее в маленькой городской библиотеке на краю Уральских гор. Прошло уже несколько лет с тех пор, как он видел ее в последний раз; русская революция заставила его вместе с семьей переехать из Москвы в бывшее имение его жены Тони, близ Юрятино, где без ведома Юрия, живет Лара. Как библиотекарь, я не могу устоять перед романтикой этой счастливой встречи в читальном зале библиотеки. К сожалению, версия Певеара-Волохонской сбивает с толку:

He saw her almost from behind, her back half turned. She was wearing a light-colored checkered blouse tied with a belt, and was reading eagerly, with self-abandon, as children do, her head slightly inclined towards her right shoulder. Now and then she lapsed into thought, raising her eyes to the ceiling or narrowing them and peering somewhere far ahead of her, and then again, propped on her elbow, her head resting on her hand, in a quick sweeping movement she penciled some notes in her notebook
(Он видел ее почти сзади, спина немного развернута. На ней была светлая клетчатая блуза подпоясанная ремнем, она жадно читала, самозабвенно, как это делают дети, голова наклонена к правому плечу. Время от времени она впадала в задумчивость, поднимала глаза к потолку, сужала их и устремляла свой взгляд куда-то вперед, а затем снова, опираясь на локоть, рука подпирает голову, быстрым плавным движением она делала записи в своей тетради).

Этот отрывок поднимает несколько вопросов. Как можно увидеть другого человека «почти сзади» (almost from behind)? Если Юрий почти не видит ее, то как он может наблюдать, как она поднимает и сужает глаза? И почему создается ощущение, что Лара имитирует процесс чтения? Версия Хейворд и Харари еще более запутана, утверждая, что Юрий видит «сторону лица, почти со спины» (side-face, almost from the back). Пастернак Слейтер изображает эту сцену гораздо яснее:

He could see her profile, half turned away from him. She was wearing a light-coloured check blouse with a belt, and was immersed in what she was reading, oblivious of everything else, like a child. Her head was bent a little to one side, towards her right shoulder. From time to time she looked up at the ceiling, lost in thought, or screwed up her eyes and stared straight ahead; then she would lean her elbows back on the table, prop her head on one hand and copy something down into her notebook with a brisk, sweeping flourish of her pencil
(Он мог видеть ее профиль, она стояла вполоборота. На ней была светлая клетчатая блузка с ремнем, и она погрузилась в то, что читала, забыв обо всем остальном, как ребенок. Голова была немного наклонена в одну сторону, к правому плечу. Время от времени она смотрела на потолок, теряясь в мыслях, или щурила глаза и смотрела прямо, а потом ставила локти на стол, одной рукой подпирала голову, а другой - быстро, карандашом, записывала что-то в блокнот).

Оригинал: Он видел ее со спины, вполоборота, почти сзади. Она была в светлой клетчатой блузе, перехваченной кушаком, и читала увлеченно, с самозабвением, как дети, склонив голову немного набок, к правому плечу. Иногда она задумывалась, поднимала глаза к потолку или, щурясь, заглядывалась куда-то перед собой, а потом снова облокачивалась, подпирала голову рукой и быстрым размашистым движением записывала карандашом в тетрадь.

«Доктор Живаго» – это объемная книга. В зависимости от перевода, она обычно занимает около 550 страниц, и когда я читал версию Певеара-Волхонской 10 лет назад, походило это на тяжелую работу. Но благодаря переводческим решениям Пастернака Слейтера чтение романа становится удовольствием. Это не только свидетельствует о таланте переводчика, но и подчеркивает гениальность Пастернака как писателя. В статье для газеты The Guardian сестра Пастернака Слейтера, Энн Пастернак Слейтер, однажды описала прозу их дяди как «упакованную, лаконичную, разговорную и мускулистую». В переводе Певеара-Волхонской об этом мало что говорит; в переводе Пастернака Слейтера это очевидно. Нигде его упакованная, лаконичная проза не выставляется так напоказ, как тогда, когда Пастернак пишет от лица Лары. В то время как мысли Живаго блуждающие и обширные, мысли Лары сосредоточены и проницательны. Размышляя о своих тяжелых отношениях с гораздо более старым и богатым Комаровским, Лара думает:

What is it that terrifies us — thunder and lightning? No, it’s sidelong glances and whispers. Life is full of treachery and ambiguity. A single thread is as fragile as gossamer, pull it and it snaps; but try to get out of the web and you only tangle yourself up worse. And the mean and weak rule over the strong.
(Что нас больше страшит – гром и молнии? Нет, то косые взгляды и шепот. Жизнь полна предательства и двусмысленности. Отдельная нитка такая же хрупкая, как паутинка, потянешь ее и она рвется; но попробуй выбраться из паутины – только сильнее запутаешься. И подлый и слабый властвует над сильным).

Оригинал: Этим и страшна жизнь кругом. Чем она оглушает, громом и молнией? Нет, косыми взглядами и шепотом оговора. В ней все подвох и двусмысленность. Отдельная нитка, как паутинка, потянул – и нет ее, а попробуй выбраться из сети – только больше запутаешься. И над сильным властвует подлый и слабый.

Если я и могу за что покритиковать этот перевод, так это за то, что он иногда слишком близко следует переводу Хейворда и Харрари. «Frosts» в обеих версиях почти всегда «hoary», и сложные описания цвета часто интерпретируются одинаково. Но я могу закрыть глаза на эту слабость Пастернака Слейтера в этом вопросе. На это повлияло то, что версия Хейворда-Харрари была единственным законченным переводом на протяжении более чем 50 лет, к тому же, Пастернак Слейтер учился у Хейворда в Оксфордском университете, в то время как последний работал над переводом.

Стоит сказать несколько слов и об этом конкретном издании, которое во многом добавляет очарования чтению «Доктора Живаго». Если предыдущие переводы были сделаны в группах по два человека, то эта новейшая версия – семейное дело. Хотя Николас Пастернак Слейтер никогда не встречался со своим дядей – Пастернак Слейтер вырос в Англии, и ему было отказано в визе, когда он попытался посетить Советский Союз в 1959 году, – он был одним из первых читателей романа: Исайя Берлин привез семье Пастернака Слейтера контрабандный машинописный текст после посещения Пастернака в его доме в Переделкино в 1956 году. К новому переводу были привлечены и другие члены семьи Пастернака. Книга прекрасно иллюстрирована репродукциями акварелей и рисунков художника Леонида Пастернака, отца Бориса, что были тщательно отобраны из семейного архива Майей Слейтер, женой Николаса. Многие стихи Юрия Живаго были переведены Лидией Пастернак Слейтер, сестрой Пастернака (и матерью Пастернака Слейтера). И, наконец, сестра Николаса, Энн Пастернак Слейтер, оформила предисловие к книге (хотя книга снабжена удобным генеалогическим древом, чтобы помочь читателям следить за персонажами романа, но такого древа нет для всех членов семьи Пастернака, которые были вовлечены в процесс). Иллюстрации делают эту работу особенной; сходство между описаниями романа и найденными изображениями просто поразительно. Подчеркивая связь семьи с Романом, многие иллюстрации, которые изображают персонажей Юрия, Тони и Лары, на самом деле являются портретами и эскизами сестры и матери Леонида.

Перевод был заказан и опубликован лондонским издательством Folio Society, известным своими высококачественными изданиями литературной классики. Как библиофил, я могу оценить заботу, которую они проявили к изданию романа «Доктор Живаго»: каждая обложка наполовину переплетена в телячью кожу, другая половина обернута в мраморную бумагу ручной работы, края бумаги позолочены, и каждый экземпляр подписан Пастернаком Слейтером. Несколько странно сравнивать это роскошное издание с оригиналом романа, впервые вывезенным из Москвы в 1956 году, что представлял из себя бледный машинописный текст. Тайная операция ЦРУ гарантировала, что контрабандные копии попадут обратно за железный занавес, прямо из рук советских туристов на Всемирной выставке в Брюсселе. Многие туристы рвали роман на мелкие кусочки, которые легче было спрятать в багаже на обратном пути. Некоторые советские эмигранты, такие как печально известный пират-печатник Алек Флегон, извлекали выгоду из производства дешевых, несанкционированных версий книг в мягкой обложке, которые были ввезены в Советский Союз и распространялись как тамиздат (как самиздат, но сделанный «там»). Когда роман был, наконец, опубликован на родине Пастернака в 1988 году, он появлялся частями на страницах престижного, но нестабильного литературного журнала «Новый мир». Издание Folio Society избегает истории эфемерных, неряшливо сделанных когда-то копий; вместо этого каждый экземпляр имеет шелковую закладку, а название оттиснуто позолотой на корешке.

На данный момент Folio Society сделало роман доступным только в этом «специальном издании», ограничив тираж до 750 экземпляров и оценив каждый из них в 550 долларов. Но в настоящее время выпускается более доступное издание – и это может, в конце концов, восстановить репутацию Пастернака среди англоговорящих, тем самым дав понять, что он вполне заслужил свою Нобелевскую премию по литературе 1958 года. В 1956 году Пастернак умолял Исайю Берлина помочь «Доктору Живаго» отправиться в путешествие по миру и, цитируя Пушкина, «жечь сердца людей». Скоро перевод Пастернака Слейтера получит шанс вновь разжечь этот огонь.

Все иллюстрации Леонида Пастернака использованы с разрешения фонда The Pasternak Trust. Это издание «Доктора Живаго» доступно исключительно у The Folio Society.

Кристин Якобсон – помощник куратора отдела современных книг и рукописей в библиотеке Хоутона Гарвардского университета. Она живет в Кембридже, штат Массачусетс, ее ник в твиттере @internetstine.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ