Даже после выхода на пенсию Филип Рот написал тысячи страниц

Автор: Бенджамин Тейлор

Сказать, что Филип Рот перестал писать, было бы неверно. Он перестал творить искусство. Но даже в годы после выхода на пенсию он продолжал справляться с любыми трудностями, садясь за клавиатуру. Изнанка его великого таланта была переполнена горестями, которые время не смогло излечить. Он не мог перестать выяснять отношения с прошлым и за все эти годы произвел более тысячи страниц — как назвать это? — самооправданий, и я прочитал их все.

Он давал мне напечатанные и написанные от руки тексты с тех пор, как мы познакомились, — привычка, укрепившаяся со временем. Иногда это был подарок на День рождения, иногда — просто, без всякой причины. Иногда он шутил о рыночной стоимости таких вещей и подписывал их: «Тебе на старость». Иногда он торжественно обращался ко мне, словно я был держателем его личного архива.

По одному случаю он вручил мне полноценную книгу, которая называлась «Записки для моего биографа», это случилось вскоре после того, как была объявлена её публикация, впоследствии отозванная. Текст, местами саморазоблачающий, был пошаговой попыткой опровергнуть все обвинения, предъявленные ему Клер Блум в ее мемуарах «Покидая кукольный дом». Филип считал публикацию этой книги одной из самых ужасных катастроф в своей жизни и винил ее в том, что ему не удалось получить Нобелевскую премию. На него нападали, и ему нужно нужно было отстаивать свою репутацию, какой бы потрепанной она ни была.

Следующая рукопись, озаглавленная на некоторых копиях «Записки о скандальном торговце», была призвана уравнять счет с его предыдущим избранным биографом и другом — впоследствии бывшим — Россом Миллером, которому был посвящен роман «Людское клеймо» и который, по мнению Рота, предал его, не справившись с работой над его проектом. Люди, у которых он должен был взять интервью, умирали, пока Росс собирался приступить к работе. Это печальная история о человеке, которому поручили дело, для которого он не годился. Его объявили злодеем, но Росс злодеем не был, он был всего лишь литературным любителем, и мне больно было слышать, как Филип отзывается о нем как о шекспировском Яго. «Ты возложил на него слишком многое, — не раз говорил я. — Он не имел злых намерений, он просто не смог выполнить задание». Но с Россом произошло то же, что и с Мэгги, Клер и Франсин: желание возмездия было неутолимо. Филип не мог насытиться, пытаясь свести с ними счеты.

Он передал мне два объемных тома, плоды его литературной отставки. После отзыва «Записок для моего биографа» он попросил меня уничтожить мой экземпляр. Вместо этого я просто вернул его автору. Я сохранил «Записки о скандальном торговце» (на моем экземпляре этого заголовка нет) вместе с массой других документов в папке, посвященной Роту.

Что делать с этими вещами, когда автор умирает? Есть три варианта. Выбросить их. Оставить наследникам, которые не поймут или забросят их подальше. Или можно отнести их туда, где знают, как обращаться с такими вещами. Я отнес всю свою коллекцию в отдел рукописей Библиотеки Файрстоуна при Университете Принстона. Расставшись с ней, я почувствовал умиротворение. Я знал, что бумаги будут в безопасности, пока стоит Принстон; с ними ничего не случится, как если бы они принадлежали Уитману или Мелвиллу.

Примечательно, что в своем обвинительном заключении Клер Блум утверждает, что недуги Филипа иногда были воображаемыми. Но будучи одним из его медицинских поверенных, я могу свидетельствовать, что все они были до ужаса реальными, и его мужество перед их лицом было превыше того, что я, с моим богатырским здоровьем, которым он восхищался и над которым подшучивал, когда-либо смог бы в себе мобилизовать. Однако были определенные ограничения. Он любил цитировать выразительную строчку из «Снегов Килиманджаро» Хэмингуэя : «Он мужчина, он мог выносить боль, если только она не слишком затягивалась и не изматывала его».

Его первая, имевшая продолжительные последствия травма, случилась во время базовой подготовки в Форт-Дикс. «Я и еще один пехотинец дежурили по кухне и несли огромную кастрюлю с картошкой. Он выпустил свою ручку, и я согнулся, вывернув спину. От пронзительной боли у меня потемнело в глазах. Через год последствия этой травмы привели к моей почетной отставке».

«Знаешь, когда умер мой отец, я хотел, чтобы на его похоронах стоял почетный караул. Они хотели сначала увидеть документы об отставке. Я перерыл все ящики и папки и наконец нашел их в его бумажнике. Он носил их при себе с осени сорок пятого».

«Я прекрасно понимал его. Что бы мне ни предстояло, я чувствовал, что моя отставка была наградой, которую никто не сможет отнять, — как сильно бы я ни был покалечен, прибыв в Университет Чикаго в последующий год агонии в поддерживающем спину корсете под костюмом от Брук Бразерс».

Так начиналась история, которая вела от операции к операции, включая три спондилодеза в последние пятнадцать лет его жизни. Он сказал, что третья процедура, которая восстановила 1-2 дюйма роста, которые он потерял, заставила его чувствовать себя так, словно он носит внутри себя копию Эйфелевой башни.

Я заблаговременно получил инструкции проверять его память после каждой анестезии. Больше всего он боялся потери когнитивных функций. «Филип, кто был министром труда при Рузвельте?» — спрашивал я после его пробуждения.

— Фрэнсис Перкинс.
— А министром внутренних дел?
— Гарольд Икес.
— Инициал его среднего имени?
— Л.
— С тобой всё в порядке.

Позже он продолжал проверять себя, цитируя пролог «Кентерберийских рассказов»:

Когда Апрель обильными дождями
Разрыхлил землю, взрытую ростками,
И, мартовскую жажду утоля,
От корня до зеленого стебля
Набухли жилки той весенней силой…

И так далее.

Прописанные болеутоляющие во все растущих дозах привели к ожидаемым результатам. Фентаниловый пластырь, который ему приходилось носить, сводил его с ума. В сочетании с другими препаратами он подводил его к самому краю. Однажды ночью в деревне, около трех часов, он вошел в гостевую спальню и сказал со слезами в голосе: «Бен, можешь узнать для меня: я проснулся или еще сплю? Мы можем позвать кого-нибудь, чтобы узнать это?» Я отвел его в комнату и оставался с ним до восхода солнца.

Ломка из-за фентанила и других наркотических обезболивающих была большим замалчиваемым испытанием в старости Филипа, еще одной болезнью.

Добавьте к этому эпическую битву с болезнью сердца. Когда в 1982 году ему поставили диагноз «сердечная недостаточность», он завел для себя ритуал: в конце каждого рабочего дня он приводил в порядок свою работу, не зная, вернется ли к ней завтра. «Я больше беспокоился за незаконченную работу, чем за себя», — говорил он. Он почти никому не говорил о нависшем над ним дамокловым мече. Унижение импотенцией, побочным эффектом прописанного ему бета-блокатора, играло не последнюю роль в его страданиях. Он умолял о шунтировании, но раз за разом ему говорили, что его кандидатура не подходит.

Когда в августе 1989-го, в 56 лет, проплыв первые послеобеденные круги в бассейне, он почувствовал сильную усталость, он понял, что находится в опасности, и задался вопросом: не опередит ли он своего умирающего отца на пути к могиле. Спустя сутки в нью-йоркском госпитале было проведено пятикратное шунтирование. Филип чувствовал себя заново родившимся. «На больничной койке я по ночам улыбался сам себе», — писал он в повести «По наследству» , — «мое сердце представлялось мне младенцем, который кормится не молоком, а кровью, отныне беспрепятственно циркулирующей по новым, пересаженным из моей ноги артериям. Такой же восторг, думал я, наверное, испытываешь, когда кормишь грудью ребенка, — резко, как бьет барабан, билось после операции не мое, его сердце». Там, в отделении интенсивной терапии, он добился абсолютного счастья: он освободился от бомбы замедленного действия, тикающей в груди.

Также это привело к творческому перерождению, возможно, крупнейшему в истории американской литературы. За экспериментами в «Другой жизни» и «Обмане» (небольшой роман, похожий на радиопьесу, завершенный незадолго до шунтирования) последовала серия шедевров: «По наследству», «Операция “Шейлок”», «Театр Шаббата», «Американская пастораль», «Мой муж — коммунист», «Людское клеймо», «Заговор против Америки», «Обычный человек», «Возмущение», «Призрак уходит» и прочие, включая его мастерский прощальный поклон — «Немезида» .

Последовали новые операции на сердце. В 1998 он вернулся в Нью-Йоркский госпиталь для проведения ангиопластики почечной артерии и установки стента. В следующем году прооперировали его сонную артерию. В следующем году пришло время следующей ангиопластики и установки стента. В 2003 его с ужасными болями перевезли из Больницы Шарлотты Харгерфорд (Торринтон) в Больницу Ленокс-Хилл на Манхэттене. Ему нравилось рассказывать об этом: дребезжащая машина скорой помощи, водители-деревенщины. Они никогда не были в Нью-Йорке, и Филипу приходилось выкрикивать указания куда ехать. Они выгрузили его прямо на носилках, в больничной сорочке, на углу Лексингтон и Семидесятой. «Это безопасный район?», — спросили они. Любопытные прохожие останавливались поглазеть. Не хватало только привычных охотников за автографами. Это безобразие продолжалось целую четверть часа, пока водители не сообразили, что до Ленокс-Хилл нужно проехать еще один квартал налево и шесть кварталов на север.

На следующий день ему установили дефибриллятор — выступающий под кожей на груди прямоугольник размером с пачку сигарет. «Зачем мне эта штуковина?» — говорил он, скептически сомневаясь в ее достоинствах. — «Она мне нужна, как автобусу — парашют». Затем однажды вечером началась фибрилляция, и штуковина включилась, заставив его подпрыгнуть от неожиданности, и сердцебиение было восстановлено. Тогда он понял, зачем она нужна, и даже привязался к ней. Когда механизм износился и нужно было его заменить, он сказал, что продаст старый дефибриллятор на eBay. «За него можно получить кучу денег».

Филипу все чаще требовались ангиопластики и стенты. В 2013 году стало ясно, что его левая передняя нисходящая артерия и огибающая ветвь левой коронарной артерии полностью закупорены. Он снова стал ходячей бомбой. Три-четыре операции открыли обе артерии. Нужно было больше вмешательств, чтобы открывать их снова.

Врачи никогда не считали, что это проигранная битва. Кардиологи — оптимисты по натуре, люди, которые могут всё, и Филип был среди лучших из них. В сентябре 2016 года было произведено протезирование его аортального клапана свиным или бычьим заменителем. Я так и не смог это понять. Я беспокойно спрашивал, может ли тело отторгнуть эти ткани, и мне сказали, что шансы на это равны нулю. Однако почему-то мысль о куске свиной или коровьей плоти в его сердце не давала мне заснуть по ночам.

Мне нужно было волноваться совсем о другом. Восстановление шло не совсем гладко. В начале ноября он вернулся в Пресвитерианскую больницу Нью-Йорка, чтобы удалить сгустки крови, образовавшиеся на створках нового клапана. Вечером восьмого ноября я прибежал, чтобы рассказать, что говорят на улицах: вечер выборов закончится быстро, за Хиллари проголосуют Флорида, Пенсильвания и Мичиган.

Он вяло посмотрел на меня и сказал: «Мне страшно».

Отрывок из «Вот и мы: моя дружба с Филипом Ротом» (Here We Are: My Friendship With Philip Roth) Бенджамина Тейлора, публикация запланирована на май издательством Penguin, импринт Penguin Group, подразделения Penguin Random House, LLC. Copyright (c) 2020 Бенджамин Тейлор

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ