Молодой Уильям Фолкнер во Французском квартале

Автор: Карл Роллисон

Испанский мох, грохочущие трамваи, шумные автомобили, уличные торговцы, художники, проститутки, монашки, туристы, подпольные бары, рестораны и забегаловки — таким был Французский квартал Нового Орлеана в 1920-х годах, когда сюда приехали Шервуд Андерсон и его жена, Элизабет Пралл Андерсон, и разместились в здании Понтальба, которое представляет собой два четырёхэтажных дома по обе стороны Джексон-сквер, построенные в конце 1840-х годов Микаэлой Алмонестер, баронессой де Понтальба. Рестораны и магазины в нижних этажах и квартиры в верхних образовывали своеобразный комплекс, уже столь привычный для современных городов.

К 1920-м годам здания обветшали и их начали восстанавливать. Это была не совсем джентрификация, а скорее часть движения за сохранение в Новом Орлеане памяти прошлого и привлечение туристов и новых жителей в город, пропитанный историей. Помимо прочего, Новый Орлеан был идеальным местом, где молодой писатель мог найти себя среди других писателей и деятелей искусства, а старый мастер — начать всё с начала.

Из квартиры с высокими потолками в здании Понтальба восторженным Андерсонам открывался вид на Джексон-сквер, Собор святого Людовика и значительную часть города. Фолкнер , тогда ещё поэт-синестет и художник, работающий над «Москитами», описывал этот дуэт жилого дома и собора как «вырезки из чёрной бумаги, наклеенные плашмя на зелёное небо; над ними черными и беззвучными взрывами застыли высокие пальмы». Образы и метафоры вероятно навеяны поэтом Эзрой Паундом, которого, по словам Уильяма Спрэтлинга, боготворил Фолкнер. Они свидетельствуют о сильном и продолжительном влиянии Нового Орлеана на писателя во времена его становления.

Ради панорамного вида и Шервуда Андерсона два пролёта крутой лестницы преодолевали самые разные люди, в том числе Уильям Фолкнер. «Шервуд мог сдружиться со всеми, быстро и играючи, так что вскоре мы уже знали весь Новый Орлеан», — писала его жена. «Андерсон обладал невыразимой открытостью и нежностью, что делало его привлекательным почти для всех», даже для угрюмого Теодора Драйзера. Андерсон, с его склонностью одеваться как игрок на речном пароходе, не был похож на литератора. Но он мог свести вас с трио из журнала Double Dealer — Джулиусом Френдом, Джеймсом Фейблманом и Джоном Макклюром, которые превратили город в литературный центр притяжения.

Написание романа «Москиты» было похоже на распределение ролей в пьесе, где героями были художник Уильям Спрэтлинг, Тюлейнский профессор архитектуры с дерзким прищуром; антрополог Франс Блом, тоже из Тюлейна, глядевший на тебя с сияющим изумлением в глазах; писатель Рорк Брэдфорд, измученный редактурой материалов для Times-Picayune; Хэмилтон Бассо, сверкавший красивой улыбкой; и Лайл Саксон, журналист и жизнелюб, держащийся в стороне в своём безукоризненном костюме из жатого ситца. На втором плане маячили более мелкие огоньки, такие как Джордж Марион О'Доннелл, который напишет одну из первых значимых художественных статей о Фолкнере.

Хэмилтон Бассо называл Французский квартал «Парижем на моём заднем дворе». Кто-то приезжал в город прямиком из Гринвич-Виллидж. Но, в отличие от шумного делового Манхэттена, посягавшего на жизнь богемы, Новый Орлеан, окружённый реками, озёрами и болотами, был островом мысли, космополитическим, но не индустриальным и не конформистским.

Антрополог и романист Оливер Ла Фарж, аристократ из Новой Англии, «голова в толстых очках», заслуживает отдельного упоминания. Его товарищеские отношения с Фолкнером легли в основу хулиганских выходок Шрива Маккэнона в романе «Авессалом, Авессалом!» . Ла Фарж любил напиваться и вести пикантные разговоры с женщинами, так непохожими на девчонок из Бостона, которые не позволили бы вольничать с их чопорными персонами. «Я ощущал невероятную лёгкость, я казался кем-то, кем никогда не был». Ла Фарж впервые посетил Новый Орлеан во время фестиваля «Марди Гра», который напоминал сцену отплытия «Белой розы Мемфиса». Только все были в костюмах, которые, так сказать, делают тебя тем, кем ты не являешься, но этот образ всё же становится частью тебя.

Привлекательный и общительный Ла Фарж крутил интрижки со многими женщинами, если верить Гарольду Дэмпси, завсегдатаю Французского квартала. По словам Дэмпси, с Фолкнером такого не случалось. Он вспоминал, как Ла Фарж заявился на вечеринку полностью облачённым в доспехи. Одна женщина хотела подняться с ним наверх и заняться любовью, но Ла Фарж даже с помощью Дэмпси не смог снять своё обмундирование. Однако, наверх с этой женщиной он всё же поднялся .

Хоть Ла Фаржа и растили в аболиционистской традиции, он, как хороший антрополог, впитал в себя дух южной жизни, но решил не выступать открыто против расизма, а исследовать истоки мышления своих друзей. По его оценке, художественная колония насчитывала не более 50 человек — достаточно малое число, которое позволяло ему чувствовать себя уверенно. «Не припомню, чтобы кто-то считал себя ещё не признанным гением в нашем кругу», — писал Ла Фарж, очевидно, не подозревая или не помня о том, что Фолкнер иногда считал себя таковым.

Ла Фарж, однако, поддерживал общепринятый взгляд на солидарность в их сообществе: «Когда кто-то из нас достигал чего-то, пусть даже незначительного, остальные были в восторге и, я думаю, это всем придавало сил». То, что говорил о себе Ла Фарж, можно было применить и к Фолкнеру: «Я завёл здесь больше длительных дружеских отношений, чем за всю оставшуюся жизнь».

Джон Макклюр наблюдал за тем, как Фолкнер и Ла Фарж прогуливались вниз по улице, неистово голося похабную песенку «Христофор Колумб», отрывки из которой не лишним будет процитировать, поскольку они раскрывают подоплёку чрезмерного интереса Шрива к исполненной сексуальности саге Сатпена и гомоэротизма пары Шрива и Квентина в контексте проблемы Севера и Юга:

Королеву Испании Колумб навестил,
Кораблей и груза он испросил,
Обещал целовать королевский зад,
Если не вернёт Чикаго назад.

Первый помощник Колумба
Был ему дорог как брат,
Каждую ночь они прыгали в койку
Для любовных утех и услад.

Кто знает, какое влияние этот воспитанный бабник из Бостона оказал на Фолкнера? Здесь, в Новом Орлеане, этот представитель основополагающего для Новой Англии пуританского класса имел дело с креольской, смешано-расовой культурой, и позднее он выступал в качестве защитника прав американских индейцев, протестуя по телевидению против законодательства, которое могло бы лишить коренных американцев их исконных земель. В его романе «Смеющийся мальчик» (1929), получившем Пулитцеровскую премию, видна та писательская чуткость, которая ставила его в один ряд с Фолкнером.

Антропологическое чутьё Ла Фаржа частично повлияло на этос, которым наполнены индейские рассказы Фолкнера. На вечеринках Ла Фарж, щеголяя индейской повязкой на голове, наглядно демонстрировал результаты своих исследований и развлекал компанию, исполняя танец орла на столе. Этот танец, универсальный для североамериканских индейцев, изображает, если верить источникам, жизненный цикл орла с момента рождения и до смерти, показывая, как он сначала учится ходить, а потом и охотиться, и кормить себя и свою семью.

Обычно есть группа мужчин-танцоров в головных уборах из перьев, которые поют и выбивают дробь, и есть два основных танцора, которые наряжены как самка и самец орла с жёлтой краской на нижней части ног, белой на верхней части ног и темно-синими телами. Короткие белые перья приклеены к их груди, которая также раскрашена жёлтым цветом. Ещё они часто носят похожие на парик шапочки с белыми перьями и выступающим жёлтым клювом. Связки орлиных перьев тянутся вдоль их рук, и они, подражая движениям орла, крутятся, хлопают и взмахивают крыльями.

Насколько точно исполнял этот танец Ла Фарж и что извлёк из этого Фолкнер, сказать сложно, но Ла Фарж, без сомнения, приложил руку к прямому и ощутимому влиянию коренных народов Америки на Фолкнера.

Фотографии очкарика Ла Фаржа запросто можно использовать в качестве иллюстраций близорукого Шрива. «Шервуд Андерсон и другие знаменитые креолы» содержит сатирическую квазиантропологическую подпись к карикатуре Спрэтлинга: «Оливер Лафарж из Гарварда — какой-то школы недалеко от Бостона». Спрэтлинга посчитал, что слова Фолкнера свидетельствовали о его «неуважении к культуре Янки». Может и так, но сам Ла Фарж не обиделся бы. Он наслаждался блаженством новой жизни и тем, что в Новом Орлеане «Гарвард ничего не значил» для его друзей.

Как бы то ни было, Фолкнер, кажется, был без ума от выпускников Гарварда. Он мог бесконечно слушать рассказы о Гарварде от Гарольда Леви (1915) — ещё одного воспитанника Гарварда, который вместе с Фолкнером работал над сонетом, — и от Джона Дос Пассоса, одного из друзей Леви, когда они ужинали в кафе Victor's. Спрэтлинг также вспоминал, как Дос и Уилл каждый вечер ужинали «У Туччи», в «грандиозном итальянском ресторане во Французском квартале, где Туччи и его жена исполняли звучные интерпретации арий из "Паяцев" и других итальянских опер. . . . Тогда мы считали его [Дос Пассоса] одним из лучших, определённо лучше Хемингуэя того времени».

Подобно Фолкнеру, Дос был «немного застенчив», но в компании Фолкнера и Спрэтлинга он «бесконечно болтал и выпивал». Дос Пассос, выпускник Гарварда 1916 года, носил очки с толстыми стёклами и, как и Фолкнер, имел способности к изобразительному искусству. Его «Три солдата» (1921), подобно «Солдатской награде» — первому роману Фолкнера, — рассказывают не о войне как таковой, а о ее влиянии на людей, призванных с ней бороться. Как и Фолкнер, Дос Пассос обладал «глазом художника», как писал один из его биографов. Дос и Уилл бродили по «бесчисленным улицам крошащихся домов с широкими верандами из кованного железа, выкрашенными в Карибский синий и зелёный цвета».

Они наслаждались этим тропическим городом, благоухающим запахами зелени и патоки, производимой на сахарных заводах, и многочисленными персонажами, которые заселяли новоорлеанские эскизы Фолкнера и которых также приметил Дос Пассос:

Старые чудаки в ветхих сюртуках . . . высокие негритянки с зелёными и пурпурными платками на головах, . . . и шлюхи, и игроки на скачках, люди из Южной и Центральной Америки всех форм и цветов.

Они оба считали, что этот город располагает к писательству. Фолкнер мог бы добавить здесь то, что он пишет в «Москитах»:

Вокруг них – улицы: узкие, обмелевшие каньоны теней, наполненные гнилью и пронизанные тонкими, едва заметными железными узорами.

Гарольд Леви – еврей; Дос Пассос – наполовину португалец; и Ла Фарж – утративший веру пуританин, внесли свой вклад в создание мультикультурности в «Авессалом, Авессалом!», действие которого частично происходит в Новом Орлеане, как центре слияния различных культур, которые влияют друг на друга и образуют тесную связь. Новоприбывшие вроде Фолкнера не «скрашивали» жизнь Французского квартала. Напротив, это квартал «скрашивал» их жизнь. В романе есть пять упоминаний очков Шрива со стёклами в форме Луны, и одна отсылка к его воздействию на фигуры Джудит Сатпен и Чарльза Бона, фигуры прошлого, к которым он относится как антрополог и художник, «назойливый парень с очками на -10 диоптрий пришёл и раскопал их, вывернул наизнанку, покорёжил и размял», сделав своим творением.

Подобно Ла Фаржу, Шрив живет в чужой стране и с головой погружается в историю Квентина, в жизнь коренных жителей, которые являются объектом его изучения. В самом лучшем романе, когда-либо написанном о соседстве в общежитии, Квентина и Шрива сближает, отчасти, их отчуждённость от родины, потеря корней, которые заставляют их вернуться к самим себе через братство. Одиночка во многих отношениях, в Новом Орлеане Фолкнер всё-таки прожил свою «историю Измаила», разделяя жильё с несколькими мужчинами и будучи частью одного «экипажа».

Беспутный Шервуд Андерсон тоже приехал в Новый Орлеан в поисках Америки без границ, в которой сходятся расовые и этнические потоки. Крупная писательница старой школы Нового Орлеана Лилиан Френд Маркус, одна из управляющих Double Dealer и сестра Джулиуса Вайса Френда, одного из основателей журнала, говорила, что Андерсон был

приятный, простой и переполненный радостью жизни. Он был очень мил тогда — помню, как он танцевал в первый раз, — мы все пошли в ночной клуб, и когда все остальные танцевали, Шервуд не мог устоять. Он был точь-в-точь как бурый медвежонок, если вы когда-нибудь видели, как выступает медведь. Его твидовый костюм, его слишком пёстрые шарфы, которые он носил вместо галстуков и всего такого, его длинные волосы, которые всегда выглядели так, словно их стоило вымыть… Но это был просто замечательный человек.

Андерсон председательствовал во главе так называемого Алгонкинского круглого стола на Юге. Фолкнер впервые встретил его осенью 1924 года, вскоре после чего он ушел с поста почтмейстера Оле Мисс. Во время визита к Элизабет Пралл Андерсон Фолкнер и Андерсон «поговорили, и понравились друг другу с самого начала». Эти два невысоких мужчины, ранимые и задумчивые, являлись также колоритными личностями, что выражалось в разнообразных видах костюмов. Фолкнер вспоминал «ярко-синюю ипподромную рубашку Андерсона и алый в крапинку Богемский Виндзорский галстук».

Андерсон, ветеран испано-американской войны, был на 20 лет старше Фолкнера и имел в запасе истории о том, как шлялся по сомнительным заведениям, в особенности по борделям. Андерсон, человек весьма непритязательный, вырос на извозчичьем дворе отца. Он был «солидным человеком, но не эстетом». Однако, он тонко чувствовал, рисуя «карикатуры» в сборнике «Уайнсбург, Огайо», персонажей, заслуживающих сочувствия и уважения за их тяжёлую судьбу в маленьком городке, который не ценил и иногда презирал их недостатки и эксцентричность, что выражалось в своего рода общественной нетерпимости, знакомой Фолкнеру. То, что Фолкнер сказал об Андерсоне, можно было бы применить и к нему самому: «Я думаю, возможно, он хотел бы производить более сильное впечатление».

В своих мемуарах Андерсон описывает встречу с Фолкнером как сюжет из книги по истории — когда Авраам Линкольн встретил Александра Стивенса, вице-президента Конфедерации, маленького человека в «огромном пальто». Линкольн тогда сказал другу: «Ты когда-нибудь видел, чтобы столько шелухи было на таком маленьком початке?» Фолкнер появился в квартире Андерсона в Понтальба в громоздком безразмерном пальто. «Я подумал, что он, должно быть, каким-то образом обезображен», – вспоминал Андерсон. Фолкнер тогда искал квартиру и спросил, может ли он оставить кое-какие вещи, которые оказались парочкой шести-восьми полгаллоновых бутылок ликера «Moon», спрятанных в его пальто.

Фолкнер поселился в Новом Орлеане не сразу. Элизабет Пралл Андерсон вспоминала, как он появился снова, на сей раз в начале января, с Филом Стоуном, который провёл в городе неделю. После того как Андерсон отправился в лекционный тур, гости провели «бурную неделю» с Элизабет, обедая вместе с ней, но живя в «забавном маленьком отеле [Лафайет] с захудалыми номерами и с видом на запущенный двор». Они любили ходить в бистро и кинотеатры, популярные у «цветных», как они их называли.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ