Умберто Эко: Тексты, знаковые системы и риски гиперинтерпретации

Пол Кобли рассматривает, как Эко продвигал семиотику и боролся за повышение статуса массовой культуры

Автор: Пол Кобли

Умберто Эко умер в 2016 году, и, как показали некрологи, его смерть означала потерю чрезвычайно влиятельного эрудита. И все же, по-видимому, немногие авторы газетных некрологов знали, что именно он делал. Он занимался чем-то, что изменило способ интерпретации текстов; но было не совсем понятно, что в этом такого уж сногсшибательного. Многое из достигнутого им было следствием «эзотерической теории семиотики» («Scotsman») – «малоизвестной области» («New York Times») или «заумной ветви литературной теории» («Guardian» и «Telegraph»), которую «Washington Post» едва ли объяснил как «изучение знаков, символов и скрытых сообщений». Эко был автором ряда нашумевших романов, и некоторые из них сложны для чтения. Он был также медиевистом – крайне чужеродное занятие для современного мира. С другой стороны, он был чемпионом среди популярных, академических и публицистических писателей в СМИ с 1960-х годов.

Эко родился в 1932 году в Пьемонте в семье бухгалтера и офисного работника металлургического завода. С ранних лет он был погружен в поп-культуру: листал журналы дома и ходил в кино смотреть фильмы. Хотя он и стал атеистом после двадцати, в юности получил строгое католическое образование и поступил в Туринский университет, где изучал средневековую философию и литературу. Он защитил диссертацию об эстетике Фомы Аквинского и опубликовал ее в виде книги в 1956 году. За ней последовала вышедшая в 1959 году книга по средневековой эстетике. В то время он работал «редактором по культуре» в итальянской государственной телерадиокомпании RAI, а в начале 1960-х занял должность редактора в издательском доме «Bompiani» в Милане. Эко также присоединился к ряду художников-авангардистов в качестве члена-основателя «Группы 63» (названной в честь года, в который они впервые собрались). Две его книги, в частности, связаны с этой деятельностью: выросшее, по-видимому, из острого интереса к Джеймсу Джойсу «Открытое произведение» (1962), в котором изложена теория «открытого» и «закрытого» текста, и «Отсутствующая структура» (1968) – одна из немногих книг Эко, которые не были полностью переведены на английский язык. «Отсутствующая структура» является важной вехой, потому что в нее входят несколько первых эссе Эко о СМИ, а также намечены перспективы развития семиотики. А вот небольшая книга 1964 года иллюстрирует стратегию, которой Эко озадачивал критиков даже в 2016 году. Монография «Апокалиптические и интегрированные интеллектуалы: массовые коммуникации и теории массовой культуры» содержит анализ популярных текстов, включая комиксы «Пинатс» и «Супермен», в основном с точки зрения «Поэтики» Аристотеля. Субъективно и с юмором, без сложной теоретической основы Эко показывает, как «Пинатс» сводит взрослые мифы к детским. «Пинатс» делает это так, что охватывает сразу всех читателей: как невинных, так и искушенных. Выявление взрослых неврозов у детей, хоть оно и чудовищно, может «собрать обломки и вернуть нам мир, который всегда был очень сладким и мягким, с привкусом молока и чистоты». Таким образом, Эко утверждает, что «Пинатс» пользуется необычной уловкой, срабатывающей и с циничными взрослыми, и с еще неискушенными детьми. Другими словами, текст этого комикса характеризуется различными уровнями повествования и аллюзий, и восприятие этих уровней отличается у различно настроенных читателей.

Современный рецензент эссе о Супермене упрекал Эко за очевидный ложный пафос обсуждения популярных развлечений со ссылкой на классическую философию: «Эко цитирует Гуссерля, Канта и Балтрушайтиса без всякой уважительной причины, как будто просит извинения за скромность избранной темы». Конечно, он ничего не понял. Эко настаивал на том, что «комикс – это промышленный продукт», да, но при этом его никак нельзя считать низкопробным одноразовым товаром. Итальянские переводчики «Пинатс» отнеслись к нему «со страстным усердием, которое Макс Брод проявил к рукописям Кафки, Валери Ларбо – к французской версии «Улисса», а отец Ван Бреда – к стенограммам Эдмунда Гуссерля». Для Эко, если необходимо проанализировать «Пинатс» или любой другой многослойный артефакт поп-культуры, он требует тех же заботы, времени и старания, с которыми был произведен. Эко беззастенчиво назвал создателя «Пинатс» Чарльза М. Шульца «поэтом».

Помимо создания качественной копии, этот вид сопоставления стал частью приверженности Эко семиотике, особенно после того, как в 1969 году он стал одним из основателей Международной ассоциации по изучению семиотики в Париже. Наряду с работой в СМИ и должностью профессора семиотики в Болонском университете с 1975 года он продолжал публиковать книги по теории знаков, в том числе «Теорию семиотики» (1976), «Семиотика и философия языка» (1984), а также английское издание своих работ по семиотике текстов под названием «Роль читателя» (1979). Между тем, Эко стал всемирно известным писателем после бестселлера «Имя розы» (1980). Благодаря серии убийств в итальянском монастыре, борьбе за наследство Аристотеля и одержимому знаками францисканскому детективу Вильгельму Баскервильскому, многим казалось, что алхимия Эко привела к созданию философского камня: популярная культура как проводник литературной теории. Впоследствии Эко прославился своими романами, но большинство из них, за исключением его последнего триллера «Нулевой номер» (2015), гораздо меньше подходили для чтения на пляже или в самолете, чем его дебют. Как ученый Эко занимал многочисленные выдающиеся международные посты и до самой смерти оставался востребованным в средствах массовой информации.

Эко трудно понять. Кроме семиотики и содержания массовой культуры, его работа была связана с организацией и передачей смысла через средства массовой информации, историей и теорией языка, художественной литературой в целом, средневековой наукой и изобретениями, экспериментальной литературой, средневековой философией, эстетикой, методикой перевода и написания диссертаций. Кроме того он писал и детскую литературу. Так что Умберто Эко многолик. И все же идея интерпретации пронизывает всю его деятельность. Кажется, будто его труды постоянно задают один и тот же вопрос: почему знания скрываются, окутываются иллюзией или маскируются механизмами памяти. Он стремился разобраться в процессах интерпретации. Безусловно, эти темы заметно отражены в следующих романах: большая часть «Заметок на полях "Имени Розы"» ; создание «плана» в «Маятнике Фуко» ; образ Симонини в «Пражском кладбище» , создающего мнимый заговор в девятнадцатом веке и отражающего его в своем «шедевре» «Протоколы сионских мудрецов»; конфликт интересов между правдивой газетой «Домани» и различными скандальными желтыми газетенками в «Нулевом номере».

Одно из самых известных высказываний по теме своей теоретической работы Эко поместил на первых страницах «Теории семиотики»: «в принципе, семиотика – это дисциплина, изучающая все, что можно использовать для лжи». Это касается вопроса создания знаков и сообщений. В то же время, семиотика, как охарактеризовал ее Эко в своей более пространной работе, – это вопрос передачи смысла не как спонтанного явления, возникающего из ниоткуда, а как продукта знаковых систем, которые необходимо исследовать, проанализировать и понять. Одним из ключевых понятий семиотики, придуманным одновременно Роланом Бартом и Юрием Лотманом в начале 1960-х годов, стал «текст». В то время как «произведение» указывает на более высокую цель авторского гения, «текст» определяет средства и механизмы, которые независимо от автора возникают с использованием знаков для коммуникации с определенной аудиторией. Любой набор знаков является текстом: от «Декамерона» Боккаччо до фото в «La Stampa», от персонажа Джеймса Бонда до интернет-порно, а в более поздней семиотике и от животного сигнала бедствия до иммунной реакции в клетке. Если все примеры знаков могут рассматриваться как принадлежащие к схожим системам, то линия, разделяющая так называемую «высокую» и массовую культуру, не только воображаема, но и сама по себе является разновидностью знаковой системы.

Пожалуй, основными характеристиками знаков являются их многообразие и интерпретируемость. Знаки, всегда понимаемые как множество (семиозис), имеют много потенциальных значений и требуют интерпретации. Разрушительный эффект применения сложной теории к популярным текстам, безусловно, исходит из идеи того, что популярная культура эфемерна и незначительна (в буквальном смысле ничего не значащая). Тем не менее, хотя семиотика была частью публичного дискурса на Западе в течение нескольких десятилетий, она все еще иногда представлялась критикам, придерживающимся старых представлений о «высокой» литературе или «высоком» искусстве, подменой приоритетов. Сам Эко очень любил такие подмены: например, одно из его эссе о средствах массовой информации 1970-х годов называется «Вредит ли публика телевидению?» (1974); другое задает вопрос «Вреден ли Гарри Поттер для взрослых?» (2001). Оба эссе, разделенные десятилетиями, утверждают одно: то, что принято считать «сообщением», на самом деле является «текстом», состоящим из множества различных, но связанных между собой сообщений, архетипичных и новых. Отсюда следует, что «текст» может обращаться к различным типам читателей на разных уровнях. «Чтобы понять, какая часть сообщения достигла адресата, необходимо знать, сколько разных сообщений было заключено в этом тексте», – пишет Эко. Несмотря на то, что споры о существовании «подтекста», или о том, должны ли тексты читаться отличным от формального способом, стали обычными, Эко открыл теоретическое обсуждение данных идей и продолжал на них настаивать. На протяжении всей своей карьеры он стремился исследовать интерпретируемость знаков. Правда, к началу 1990-х годов Эко почувствовал себя обязанным вмешаться и указать, что такое гиперинтерпретация, и как работает разумная интерпретация.

Данная идея берет начало в «Открытом произведении». Несмотря на то, что это была «пресемиотическая работа» Эко, основная ее идея в том, что существуют тексты, которые можно интерпретировать как закрытые в своей завершенности, т.е. с законченным нарративом и практически не нуждающиеся в интерпретации читателем; и тексты, которые остаются открытыми, и читатель должен размышлять о множественных значениях нарратива, интерпретируя не только раскрытые компоненты (история, обстановка, персонажи), но и не раскрытые, такие, как, например, будущая судьба главных героев. Детективные романы чаще всего являются открытыми в разных точках сюжетных поворотов и имеют подсказки для читательской интерпретации до самого окончания расследования. Какая-то часть художественной литературы, наоборот, имеет тенденцию ограничивать интерпретацию большинства пунктов в ходе повествования, но оставлять многоточие в открытой концовке для самостоятельной интерпретации. К этому аспекту Эко вернулся в эссе «Роль читателя». Как и большая часть современных ему исследователей процесса чтения, Эко склонялся к стиранию разницы между терминами «читатель» и «чтение» текста. Известно, что американский теоретик литературы Уэйн Бут в 1961 году закрепил такое допущение с помощью идеи «имплицитного читателя», гипотетического адресата любого текста, который будет принимать посылки этого текста и производить «чтение». Эко, частично согласившись, дополнил понятие «имплицитного читателя» Бута, предположив, что существует целый ряд «читателей», которые могут взаимодействовать с данным текстом. Эмпирический читатель – это реальный человек из реального мира, воспринимающий текст; имплицитный читатель - чтение, при котором рассказчик может повлиять на читателя, например, побудить его к действию; образцовый читатель – это чтение, улавливающее все аспекты, нуждающиеся в интерпретации.

Эта теория чтения стала доминирующей в изучении средств передачи информации с 1970-х годов. В 1972 году Эко пригласили выступить с докладом о природе телевизионного сообщения на семинаре Центра современных культурных исследований, проводимого Стюартом Холлом в Бирмингемском университете. В то время (и впоследствии в «Теории семиотики») работа Эко велась под влиянием послевоенной теории информации, коммуникации и средств массовой информации. В теории информации, особенно касающейся передачи пакетов информации из одного места в другое (например, по телефонной линии) исключительно с помощью техники, концепция «кода» была первостепенной. Код в теории информации представляет собой систему элементов (букв, цифр, фигур), которая без погрешности передает конкретное сообщение, почти так же, как компьютерный код выполняет процедуру и генерирует процесс формирования изображения на экране компьютера. Работа Эко этого периода определяется возможностью унификации «кодов» чтения и построения текстов по аналогии с техникой. Несмотря на то, что он подчеркнул разницу между сильными и слабыми кодами – различие, которое Холл и его коллеги приняли в модели кодирования/декодирования для анализа средств передачи информации – работа Эко, тем не менее, создала впечатление, будто семиотика, подобно магии, может открывать «истинные» значения. В интервью, данном ближе к концу жизни, Эко посетовал, оглядываясь назад, что он и его коллеги в то время слишком увлеклись этой концепцией, преувеличивая ее возможности; или, как он выразился: «мы были опьянены кодом».

Однако семиотика внезапно была признана виновной в двойной неприятности. С одной стороны, к началу 1980-х годов стало очень модным обещание дать ключ к точному значению – ответ на вопрос о том, как именно кодируется смысл. С другой стороны, джин из бутылки был выпущен: казалось, сколько существует людей, столько возможно и интерпретаций. В отношении последнего Эко был особенно обеспокоен тем, что последователи деконструктивизма и постструктурализма Жака Деррида вольно или невольно поощряют культуру «все сойдет». В 1990 году Эко написал: «Я изучил диалектическое противоречие между полномочиями текстов и их интерпретаторов. У меня сложилось впечатление, что в течение последних десятилетий полномочия интерпретаторов превышаются». В конце концов, Эко изо всех сил доказывал, что семиотика не предлагает ни постулатов кодирования, ни неограниченной свободы произвольного толкования. Ссылаясь на семиотику философа-прагматика XIX века, идеи которого он поддерживал десятилетиями, Чарльза Сандерса Пирса, Эко настаивал на том, что тексты предполагают оправданную интерпретацию, основанную на том, что мыслящее сообщество считает приемлемым и что может иметь практический смысл в данных обстоятельствах. И эта интерпретация не должна быть результатом индивидуального каприза или своеволия.

Выводы из исследований Эко в области интерпретации связаны не только с чтением текстов оправданным или неоправданным образом. Эко показывает в ряде более поздних работ, что для него важнее то, как тексты записывают культурные артефакты в «энциклопедии». В одной из своих последних теоретических работ «От дерева к лабиринту» (переведенной на английский язык в 2014 году) Эко рассматривает подобную энциклопедию, посредством которой сохраняется опыт (в отличие от накопления фактов). То, что Эко называет «головокружением лабиринта», – огромное количество составляющих энциклопедию текстов и работа, затраченная на их интерпретацию, – это «часто цена, которую мы должны заплатить за то, чтобы поставить под сомнение самую ленивую из наших онтологий». Культуры выживают с управляемым количеством составляющих их воспоминания текстов, но этот набор – лишь урезанная версия реальной, неуправляемой суммы.

Во втором десятилетии XXI века Эко стало беспокоить чрезмерное сокращение энциклопедии и упадок принципов интерпретации. В письме своему внуку, опубликованном в «L’Espresso» в 2014 году, Эко предупреждает, что зависимость людей от подключенных к Интернету устройств приводит к потере памяти. Он советует своему внуку начать запоминать для себя какие-то моменты из области искусства и культуры, чтобы он был наполненным, как будто «прожил тысячу жизней» вместо того, чтобы жить «монотонным и лишенным сильных эмоций». Кроме того, чтобы запоминать факты, людям нужно их интерпретировать. «Каждый способен запомнить новую информацию, если у него хорошая память. Но решить, что стоит помнить, а что нет, – тонкое искусство», – пишет он.

Возможно, здесь удалось дать некоторые ответы на вопрос о том, почему некрологам было так сложно объяснить, что же именно сделал Эко. Некоторые высмеивали его романы за то, что они были слишком сложными, но при этом осуждали его демократизацию процесса интерпретации. Семиотика не требует предварительного накопления культурного багажа: после изучения она может использоваться кем угодно – но при условии необходимого анализа своей позиции в процессе чтения и рассмотрения оснований для интерпретации. Для тех, кто горевал по бесспорным авторитетам, стоявшим на привилегированной стороне разделения культуры на высокую и низкую, семиотика была слишком горькой пилюлей.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ