23 августа 2019 г., 13:15

1K

Уроки Набокова: обретение свободы на иностранном языке

17 понравилось 0 пока нет комментариев 1 добавить в избранное

Раджия Хассиб об овладении третьим языком

Автор: Раджия Хассиб

У меня есть 19-летний экземпляр «Приглашения на казнь» Набокова. Я установила его возраст по штрих-коду на обороте, где указано название книжного магазина, в котором я его купила: «Borders». Тот самый, что раньше располагался на первом этаже Всемирного торгового центра. Тот самый, в котором я побывала множество раз за 18 месяцев своего пребывания в Нью-Йорке, когда впервые приехала из Египта в ноябре 1998 года. Я пытаюсь оживить в памяти момент, когда я стояла перед секцией художественной литературы в «Borders», просматривая полки в поисках интересных названий. В тот момент я еще не знала, как сильно покупка романа Набокова во Всемирном торговом центре повлияет на мою будущую жизнь. Мне было 23 года.

Я восхищалась Набоковым задолго до того, как прочла хоть одну из его книг. В 32 года я вернулась к учебе, чтобы сменить профессию и изучать англоязычную литературу. Каждый раз, когда кто-то упоминал «Лолиту» , я согласно кивала с затаенным трепетом.

Мое кивание не имело никакого отношения к стилю Набокова, его головокружительным манипуляциям с интертекстуальностью или смелым сюжетным ходам. Когда я слышала его имя, меня интересовало только одно: он был русским и писал по-английски. Окруженная американскими студентами вдвое младше меня, которые, естественно, имели врожденную связь с английским языком, которой у меня никогда не будет, я цеплялась за успех Набокова в том, что собиралась сделать. Зачастую было достаточно услышать естественную речь своих сокурсников без иностранного акцента, чтобы повергнуть меня с головой в неуверенность в себе, чтобы снова заставить меня подивиться глупости, побудившей меня отказаться от карьеры архитектора ради писательства. На английском. Но в эти минуты отчаяния мне достаточно было просто вспомнить, что Набоков писал на своем втором языке, чтобы им восхищаться.

Даже тогда я не была слепа к логическому несоответствию, которое питало это обожание. Тем не менее, я упорствовала в своем стремлении к лучшей жизни, рисуя воображаемую связь между Набоковым и мной, хотя эта связь и была до смешного слабой: он был иммигрантом, и я тоже была иммигрантом. Он писал по-английски, и, по-видимому, из этого следовало, что я буду делать то же самое. Я понимала, что логика ошибочна, но мне было все равно.

Я питала мечту, настолько дерзкую, что охотно цеплялась за слабейший проблеск надежды на ее осуществление. С семи лет я хотела стать писателем, когда жила в Египте, написала и опубликовала пару коротких рассказов на арабском языке и никогда не думала, что окажусь в США. Спустя пять лет после приезда в США я сидела за столом в квартире с двумя спальнями в Лос-Фелизе и записывала в блокнот аргументы «за» и «против» того, чтобы писать на английском языке.

В основе моих сомнений был вопрос морали: могу ли я использовать язык, которому меня с четвертого класса учили как второму иностранному (после немецкого), не имея на него прав от рождения? И в чьей власти решать, что я могу или не могу делать? Реально ли писать художественную литературу на иностранном языке? Кто-нибудь вообще делал это?

Гораздо позже я встретила многих писателей, которые работали на своем втором языке. И некоторые из них были женщинами арабского происхождения. Но в тот день 2006 года, когда я сидела за чужим столом в съемной квартире в Лос-Фелизе, единственное имя, которое пришло мне в голову, принадлежало Набокову.

Теперь я не так наивна, чтобы верить в то, что великие люди обязательно хорошие люди. Я прочла достаточно о пренебрежении Набокова к женщинам-писателям (он утверждал, что они «другого класса», и, подозреваю, он не имел в виду высший класс), чтобы продолжать боготворить его по здравом размышлении. И все же я была настолько благодарна ему, что во время работы над своим первым романом «На языке чудес» решила наделить его юного героя увлечением бабочками, как дань уважения Набокову. Я решила, что нежные, красочные насекомые станут еще одной хрупкой связью между мной и человеком, который подарил мне надежду, когда я больше всего в ней нуждалась, чьи труды убедили меня, что писатели могут писать не только на родных языках, и что они могут делать это достаточно хорошо, чтобы называться «одним из ведущих стилистов прозы 20-го века», как гласит надпись на обороте моего экземпляра «Приглашения на казнь».

Теперь, когда я сижу в своем доме в Западной Вирджинии, и бабочка порхает за моим окном – честное слово! – я опять вижу в этом знак того, что правильно поступила, продолжая верить в столь дерзкую мечту.

После того, как я передала окончательную версию рукописи своего второго романа «Чистое сердце» редактору, мне пришлось вернуться к Набокову. К тому времени я исправила некоторые досадные пробелы в своем образовании, прочитав несколько его романов, но я до сих пор никогда не читала «Приглашение на казнь». Когда впервые за долгие годы взяла его в руки, я почувствовала нежность к себе 23-летней. Я вспомнила себя молодой, зеленой иммигранткой, стоящей перед полками в «Borders» в поисках написанного русским эмигрантом романа об осужденном человеке, еще не зная, что Всемирный торговый центр рухнет всего два года спустя, а я, как и бесчисленное множество других американских мусульман, потрачу всю жизнь на извинения за это событие, не зная, что я действительно буду публиковать романы на английском языке.

Но эта игра в знание и незнание, наверное, тоже часть моей собственной системы символов. В «Приглашении на казнь» заключенный Цинциннат пишет: «Я кое-что знаю. Я знаю что-то. Но выразить это так трудно! Нет, я не могу… Я хотел бы сдаться – но как быть с этим кипящим возвышенным чувством, этой щекоткой, которая может свести с ума, если не выразить ее как-то».

Я бы сошла с ума, если бы не выразила письменно все, что знала, и все, чему я изо всех сил старалась научиться, если бы я не приняла этот язык, который так сильно люблю, несмотря на то, что он мне не родной, если бы я не молила его любить меня в ответ достаточно, чтобы позволить мне ютиться в этом коконе, когда я сижу за своим столом в холодной реальности иммигрантской жизни в 2019 году, гоняясь за бабочками Набокова, мечтая о собственном преображении. Набокову, который, скорее всего, не одобрил бы и даже не обратил внимания на мое письмо, я говорю следующее: спасибо, что открыли дверь, через которую я иду.

Теперь я иду своим собственным путем.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ

В группу Клуб переводчиков Все обсуждения группы

Книги из этой статьи

17 понравилось 1 добавить в избранное

Комментарии

Комментариев пока нет — ваш может стать первым

Поделитесь мнением с другими читателями!

Читайте также