Бренд «Франц Кафка» живет и хорошо себя чувствует в Праге

Автор: Renée Reizman

Бодрящим весенним днем в Праге я стояла перед огромным зеркальным лицом Франца Кафки . Каждые несколько секунд памятник моему любимому автору начинал жужжать и крутиться сверху донизу, перемещая полосы его головы, сложенные, как кубик Рубика, до тех пор, пока искаженная форма не превращалась в другой профиль, и его взгляд больше не встречался с моим. Один из слоев кинетической скульптуры отставал, и каждый раз, когда Кафка снова становился целым, его нос оставался расколотым в трех направлениях, невозможно сломанный. Этот механический сбой казался уместным для автора, чье имя в настоящее время является синонимом бюрократической неэффективности и глубокого чувства тревоги. Что-то сломалось, и, казалось, никого это не волновало.

Блестящий памятник авторства чешского скульптора Давида Черни, возведенный в 2016 году, лишь одна из длинного списка достопримечательностей, составленного мною для полного погружения в Прагу Кафки. Утром того же дня я посетила музей Франца Кафки, сделала фотографию другого памятника Кафке в старом еврейском квартале, пролистала переводы его работ на немецкий и итальянский в библиотеке Франца Кафки (поддерживаемой Обществом Франца Кафки) и прокатилась на метро до Нового еврейского кладбища, где Кафка захоронен.

По пути я прошла мимо отеля Century Old Town, где раньше располагалась страховая компания, в которой когда-то работал Кафка, и кафе Лувр, где Кафка когда-то пил кофе с интеллектуальной элитой Праги, и больше десяти квартир, в которых Кафка когда-то жил.

Потом были места, названные в честь Кафки, но не связанные с его историей. Я прошла хостел «Франц Кафка», кафе «Франц Кафка», и «Мир Франца Кафки», сюрреалистическую выставку искусства, которая, согласно нескольким отзывам на TripAdvisor – «бессмысленная трата денег» – не имеет ничего общего с Кафкой. В каждом сувенирном магазине один и тот же выбор магнитов, футболок, брелоков и кружек с современной иллюстрацией силуэта Кафки. Были постеры, обыгрывающие имя Кафки в банальных шутках про кофе, например, «Не говорите со мной до утреннего Кафки». Я купила несколько подставок под стаканы в стиле ар-деко с наполовину человеком, наполовину тараканом как дань Превращению , магнит с рисунком, изображающим нехарактерно веселого Кафку, карту, на который отмечены прежние дома, школы и места работы писателя в Праге.

Хотя я давно мечтала совершить паломничество в честь Кафки, часть меня чувствовала себя виноватой в том, что я потакала себе и устроила этот литературный отпуск. Кафка не хотел быть знаменитой фигурой. Хотя он и публиковал добровольно некоторые из своих коротких рассказов при жизни, в том числе Превращение , все его знаменитые романы – Процесс , Замок , Америка – были опубликованы посмертно против его воли. Умирая от туберкулеза, Кафка попросил своего друга, писателя Макса Брода , сжечь все его незаконченные рукописи. Брод не смог заставить себя уничтожить работы Кафки. Вместо этого он опубликовал их, как и многие письма. Большинство произведений Кафки распространилось по всему миру без ведома автора, породив наследие, которого не должно было быть.

То, как Прага использует наследие Кафки, неудивительно; многие города поддерживают туристический поток с помощью литературных героев. Так, например, в Дублине 16 июня проходит День Блума, на котором фанаты наряжаются в старинные костюмы и ходят по местам, которые посещал герой Улисса Леопольд Блум. Но не часто индустрия литературного туризма строится вокруг того, кто так явно отвергал известность. Подобно Кафке, Эмили Дикинсон попросила сжечь ее работы после ее смерти. В отличие от пражских памятников Кафке и Амхерсту, в штате Массачусетс достопримечательности в честь Дикинсон крайне скромные и в основном ограничивается ее бывшим домом и садом, которые сейчас составляют музей Эмили Дикинсон.

Возможно, что Прагу отличает желание наверстать упущенное время. Вскоре после его посмертных публикаций резкие и мрачные замечания Кафки о репрессивной природе бюрократии были обласканы критиками и нашли отклик в растущем классе белых воротничков. Но к 1939 году нацисты захватили контроль над Чехословакией (ныне Чешская Республика) и запретили немецко-еврейского автора. После Второй мировой войны, в эпоху железного занавеса, работы Кафки снова начали печатать, но их было трудно найти в пражских книжных магазинах. Джон Тальябу, в 1989 году писавший для «Нью-Йорк Таймс», объяснял, что рассказы Кафки заставляли коммунистических лидеров испытывать беспокойство, «потому что паранойя из-за безликой власти и атмосферы душевного удушья, которая наполняла его работы, казалось, отражала условия коммунизма».

В конце концов, его работы снова оказалась в черном списке, потому что они были горячо любимы сторонниками Пражской весны, серии протестов, которые стремились освободить Чехословакию –известную в то время как Чехословацкую социалистическую республику – от советского контроля. Прошло еще 20 лет, прежде чем пала Берлинская стена, и Прага могла бы возобновить издательство работ своего блудного сына.

Помимо его надгробия и старых каменных зданий, каждая достопримечательность в честь Кафки, которую я посетила, была построена в 21 веке. Тревожащиеся лидеры Чехословакии пытались вычеркнуть Кафку из истории Праги; теперь город приветствует его прибыльное присутствие каждый день. Это необычный контраст с тем, как Кафка писал о своем городе, где узкие улочки и лабиринтные переулки вызывают клаустрофобию и беспокойство. Прага Кафки была местом отчуждения, где его религия и родной язык заставили его уйти в тень. Если не приглядываться, кажется, что в Праге всегда чествовали Кафку, хотя фактически чешские граждане почти не знали о существовании своего самого известного автора почти 50 лет.

Такие туристы, как я, которые испытывают отвращение при мысли о Кафке как о бренде, все равно приезжают в Прагу и ищут способы установить контакт с автором. Его коммерческая вездесущность позволяет легко находить наиболее резонирующие нити. Для меня это означало узнать больше о конфликтных отношениях Кафки с иудаизмом, религией, к которой он не был привязан, но которая в первую очередь определяла и отделяла его от чешского общества. В моей собственной жизни я тоже борюсь с тем, чтобы примирить свою еврейскую идентичность с отвращением к духовности. С картой, которую я купила, я могла пройти через Еврейский квартал и посмотреть на квартиры, где Кафка боролся с творческим кризисом, кафе, где Кафка наслаждался еврейским театром, и синагоги, которые он посещал редко. Я очень хотела обнаружить, что мы были связаны за пределами нашей этнической принадлежности и моей любви к его творчеству.

Я не уверена, что я искала: что-то, что могло бы доказать, что мы были отдаленно связаны, что мы выбрали одну и ту же карьеру или что у нас были одинаково жестокие эпизоды страданий? Но ничто не указывало на то, что моя связь была более особенной, чем у обычного туриста. Еще один способ , чтобы связать себя с Кафкой, была всякая мелочевка. В Музее Франца Кафки подставки под стаканы с рисунком таракана в середине трансформации говорили мне о нашей общей амбивалентности в отношении нашей еврейской идентичности. Я хотела маленькое напоминание о нашей связи, которую можно было бы увидеть, когда у меня не было времени перечитать произведения Кафки.

Желание туристов укрепить свои связи с Кафкой является одной из причин того, почему кустарная промышленность имени Кафки в Чешской Республике процветает, несмотря на противоречия с духом творчества Кафки. А Прага, которая была более полувека изолирована от остального мира, использует возможность переступить свои границы и отказаться от забвения. Возможно, Кафка почувствовал, что его письмо будет спасено от огня, и он попытался предупредить нас: «Прага не отпускает ни вас, ни меня. У этой маленькой матери есть когти. Не остается ничего, кроме как сдаться».

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ