«Пророк поневоле»: Майкл Муркок о Герберте Уэллсе

Он был, насколько я помню, невысок, но его нельзя было назвать таким уж низким, со светлым практически юношеским лицом, очень подвижным и говорливым, по крайней мере, словоохотливым человеком.

Его суждения отличались широтой и современностью даже во взрослом возрасте, и ряд этих суждений я нашел занимательными. Иногда его гибкость ума была удивительна. Его не восторгали многие выдающиеся люди – то мнение, которое я старался подавить, его работы всегда были написаны в веселой манере, которая, возможно, скрыла от меня их истинное достоинство.

Немногие, кто знал его, могли сомневаться в том, что Уэллс наслаждался самоиронией, когда была представлена его первая книга для Джона Лэйна, опубликованная в 1890-х годах, временах популярности Оскара Уайлда, Орби Бердслей, журнала «Желтая книга» и прочих икон тонких искусств. Уэллс впервые попал в поле зрения читателей благодаря журналу «Пэл-Мэл» как остроумный писатель художественных произведений и ярких небольших рассказов. Его репутация вдохновила влиятельного писателя и автора В.Е. Хенли, ставшего прообразом Джона Сильвера из «Острова Сокровищ» Роберта Л. Стивенсона, на создание новеллы в двух частях для сборника «Наблюдений и обзоров», основанных на уже опубликованной Уэллсом теории о том, что время было четвертым измерением во Вселенной. Уэллс был воодушевлен, особенно со времен, когда он жил в нужде и сжег так много лампового масла, создавая свои произведения, работая над ними по ночам, что его домовладелица решила увеличить плату за переиспользование света.

Истории о путешествиях во времени далеко не были незнакомы викторианской публике. Персонаж Эдварда Беллами заснул и пробудился в эпохе на 120 лет старше той, в которой он родился, чтобы представить нам будущее, что вошло в сборник «Взгляд назад» (1888). «Коннектикутские янки при дворе короля Артура» (1889) Марка Твена дуновением ветра очутились при дворе короля Артура; «Невероятные приключения Пхра-Финикийца» (1890) Эдвина Лестера Арнольда перенесли действие сквозь время с помощью реинкарнации, пока знаменитый фантаст Ф. Энсти в «Турмалин проверяет время» (1891) не использовал идею путешествий во времени с элементами юмора. Одинаково великий предшественник Уэллса в научных исследованиях и социальной сатире, Грант Аллен, в «Pausodyne» (1881) (входит в антологию «Сквозь время и вселенную») создал химическое вещество, способное замедлять движение, позволяя горе-изобретателям совершенно непреднамеренно путешествовать из 18 в 19 век. Ранее путешественники в основном засыпали, как, например, в «Рип Ван Винкл» В.И. Ирвинга (1819), и оказывались за сотни или тысячелетия от своего времени.

Несмотря на все это и весьма скромные претензии на звание создателя идеи, «Машина времени» Уэллса стала чем-то совершенно отличным от всего написанного ранее. Впервые он дал времени квази-научное качество, но, что самое важное, отразил в романе настоящее владение временем, которое герой освоил для путешествий в географическом смысле, однако что-то пошло не так с машиной, и путешественник не мог перемещаться более или менее точно в выбранный период прошлого или будущего, равно как Ливингстон исследовал Африку.

Когда произведение увидело свет в 1895-м, оно стало самой обсуждаемой темой. «Обзор обзоров» В.Т. Стеда назвал Уэллса гением, пока такие писатели, как Томас Харди, Джозеф Конрад и Форд Мэдокс Форд отмечали лишь его оригинальность и талант. Книга была также быстро высмеяна в «Панч» (британский журнал, издаваемый в периоды 1881-1992, 1992-2002) и прочих изданиях такого рода. Уэллс стал тем экстраординарным ориентиром, который назвали «новым писательством». Его видение конца света эхом разнеслось в милленариуме конца 19 века, журналы которого пестрели заголовками наподобие Джона Мунро – «Конец света близок», в «Журнале Пирсона» (1896). Это вызвало резонанс среди молодежи, который 20 лет спустя связали с мрачным экзистенционализмом окопов.

Книга была удивительно современной, востребованной и обсуждаемой, как новомодный текст Дэниэла Олбрайта в его сборнике очерков, опубликованном для выставки «Сделай это новым: Рассвет Модернизма» (Гарри Рэнсон Центр, Остин, Техас, 2003). Олбрайт отметил в книге некоторые кинематографические качества:

Истории Уэллса глубоко кинематографичны, что, возможно, сложно было задумать как, например, само изобретение машины времени до изобретения искусства кино, где непрерывное вращение ленты добивается пространственного объяснения. Когда рассказчик «Машины времени» начинает свое путешествие, он видит ряд стробоскопических эффектов (оптических иллюзий, заключенных в слиянии в сознании зрителя нескольких изображений в один образ непрерывно движущегося предмета) дня, гаснувшего в ночи, как если бы он смотрел плохо снятый фильм. В далеком будущем он найдет обезьяноподобную расу троглодитов, морлоков, словно человечество было занято несколько сотен тысячелетий. По всей видимости, не имеет большого значения, продолжает ли крутиться катушка человеческой истории назад или она вращается вперед: будущее и прошлое выглядят довольно схоже…

Олбрайт также рассматривает произведение как комментарий к эстетам, в чьей компании Уэллс оказался, например, в «Желтой книге», и добавляет: «Машина времени – это история ужасов, как и биоэкономическая теория. Оказывается, что элои культивируются в двух смыслах этого слова, потому что морлоки выращивают их для еды. Декаданс начинается с перехода «от искусства к эротизму, а затем к вялости и разложению». Уэллс представляет будущее, где белые шимпанзе пируют на трупе Оскара Уайлда. Это разновидность глубокого и одновременно утонченного явления в искусстве модернизма».

Вместе с Конрадом, Фордом, Гиссингом и прочими Уэллс показывает первый настоящий рассвет идей модернизма, которые должны были полностью реализоваться в Эзре Паунде, Т.С. Элиоте, Джеймсе Джонсе и Вирджинии Вульф, где оригинальный стиль и методы сочетались бы с их видением. Намеки на «Машину времени» можно заметить в ранних работах Паунда и Элиота (в то время как Моберли, Пруфрок и Полли, по крайней мере, двоюродные братья). Современников Уэллса поразила свежесть, современность его языка, которая очень не вязалась с жеманством fin de Siecle («конца света»), примером которого может служить Ричард ле Гальен. Забегая немного вперед, это был литературный язык, направленный в этих ранних книгах на пэров и друзей, таких как Артур Моррисон, У. Петт Ридж, Дж.М. Барри, Джером К. Джером и Арнольд Беннетт, а также Генри Джеймс и Джордж Мередит, которые все хвалили книгу.

Джеймс очень восхищался им одновременно и как человеком, и как писателем. («Что, кирпичный Уэллс?» – воскликнул он, услышав, как Герберт отправился в Испанию к умирающему Гиссингу.) Только позже Уэллс причинил Джеймсу сильную боль в сатирическом «Благодеянии» (1915), написав «Реджинальда Блисса», в котором он порвал со своими литературными сверстниками, высмеивая Джеймса в процессе, и начал обращаться к «простому человеку» в популистской декламаторской близости, которая стала его фирменным почерком и была принята такими, как Дж.В. Пристли, чьи собственные пьесы «Время» были обязаны Уэллсу не меньше, чем Дж.У. Данну и Успенскому.

«Самое важное в машине времени – это ощущение времени, каким мы его уже себе представили в географическом пространстве».

Уэллс присоединился к фабианцам (фабианскому социализму) в 1903-м, но он уже был на пути к убежденному социализму. Его идеи о будущем капитализме были, конечно, также отражены в его описании элои и морлоков, среди которых главное действо и разворачивалось. Эти намеки на социальные изменения интересно дополняют сюжет. Склонность Уэллса к «футуризму», к предсказанию «грядущих перемен» как популярного оракула, сработала против его литературной и творческой интуиции. Действительно, его карьера, хотя и оставалась более интересной и важной, чем принято считать, повернула за угол во время Первой мировой войны, как будто он отпрянул от того, что его темные видения обрели форму на его глазах. Возможно, отвергая литературные амбиции в угоду популярности провидца, он пытался избежать последствий его собственной творческой одаренности.

Визуальная сила ранних романов Уэллса весьма напоминает Буньяна и Блейка. Его буквальность все более противостояла его дарам пророка, но в 1895-1896 он действовал решительно инстинктивно. У него не было времени для размышлений или бегство. Как и «Машина времени», «Остров доктора Мора» был написан в белой горячке за короткий срок. Более того за год между появлением двух книг он выпустил значительное количество рассказов: «Похищенная бацилла», волшебная велосипедная фантазия «Колеса удачи» (где впервые представляется его «обычный человек»), «Чудесное посещение», злая сатирическая комедия, в которой ангел спустился с небес на Землю (она имеет много общего с «Британскими варварами» Гранта Аллена, 1895), а также большое количество статей. Он поддерживал новую жену и ее мать, и он был полон решимости вырваться из жалкой бедности, которую он знал до своего первого романа. Он верил, что «его идея» сделает ему имя, и он оказался прав.

Вполне возможно, что его идея о времени как о четвертом измерении заставила Уэллса задуматься о самой эволюции и о том, каким образом она может быть ускорена. Маловероятно, что он совершил большую часть сознательного прыжка от морлоков «Машины времени» к существам, найденным Эдвардом Прендиком на отдаленном острове Доктора Моро, поскольку в это время Уэллс, очевидно, руководствовался гораздо больше вдохновением, чем рациональными доводами. И все же «вивисекция» (эксперименты над животными) была значительной темой для либеральных современников Уэллса, его приверженность дарвинизму дала толчок его рассуждениям о средствах управления развитием человека, также как и временем для этого развития. Он рисовал мрачное и смелое изображение, которое придавало форму страхам и тоске поколений, что были свидетелями таких же быстрых социальных потрясений, что и наше, с надеждами и страхами, связанными с наукой. «Машина времени» с ее необыкновенными описаниями конца света, ее несентиментальной картиной будущего, в котором человек опускается до своих самых низменных потребностей, оказала огромное влияние на первых читателей и по сей день не утратила своего эффекта.

Эта работа визуально более мощная и оригинальная по сравнению с его последующими творениями, когда он начал ценить интеллект выше природных талантов и выдвигать предположения о социальной инженерии, которые не были представлены в первых произведениях. Тогда как Уэллс разыскивался газетами и общественностью для предсказания будущего, он передвинулся еще дальше от своего внутреннего я, которое давало ему ранние кошмарные видения, в результате чего он стал менее точно описывать психический портрет своего времени и накладывать его на действия своих романов. Возможно, в этом и заключается ирония – он всегда был более точен в художественной, нежели научной литературе.

В его ранних художественных произведениях он проявил ловкость не только в оригинальных идеях, но и в поучительных образах своих персонажей. Как Мистер Хайд, Дориан Грей или граф Дракула, Доктор Моро был оригиналом, которому подражали, хотя он имел нечто общее с Виктором Франкенштейном в его научной одержимости, оказавшейся саморазрушительной. Пока ему не доставало личности поздних персонажей Уэллса, таких как берт Смолвейс, Мистер Полли, Киппс или даже Гриффин, Человек-невидимка, он тем не менее стал прототипом. Зарисовка Олбрайта о кинематографических качествах ранних работ Уэллса отражает энтузиазм, с которым она была создана для кино. Лучшая версия Моро была отснята в «Острове потерянных душ» (1933), в главных ролях которого выступили Чарльз Лоутон, Бела Лугоши и Ричард Арлен, сценарий «Американский Уэллс» Филиппа Уайла остался шедевром мрачной неизвестности. В том же году за ним последовала великолепная картина Джеймса Вэйла «Человек-невидмка» с Клодом Рэйном в главной роли, в соавторстве с Вэйлом. Довольно скромно Уэллс утверждал, что фильмы «спасли» его книги от безвестности. Эти фильмы, возможно, даже больше, чем романы, показывали, как работы Уэллса связаны с такими предшественниками, как Мэри Шелли (которая также писала во время значительных социальных потрясений), и подчеркивают готические качества его ранних художественных произведений.

Доктор Моро убедительно описывает тему Франкенштейна о вмешательстве человека в природные силы и возможных последствиях. В эти дни помидоры, скрещенные с генотипом рыбы, клонированными млекопитающими и другими примерами генной инженерии, которые Моро предлагает для своих экспериментов, также пронизаны ужасающим эхо доктора Менгеле и его коллег-нацистов, которые применяли вивисекцию на живых людях и животных без анестезии. К слову, в книге присутствует много предзнаменований нацистского террора, и многие замечания рассказчика имеют сверхъестественное значение для нашего поколения, пережившего Холокост:

Плач за дверью звучал еще громче. Как будто вся боль в мире обрела голос. И все же, если бы я знал, что такая боль была в соседней комнате, и насколько она была глупой, я думаю – с тех пор я думал, – я мог бы выдержать ее достаточно хорошо. Именно тогда, когда страдание обретает голос и заставляет наши нервы дрожать, эта начинает беспокоить нас.

В то время как оправдание своих работ со стороны Мора звучит более чем знакомо:

Видите ли, я продолжил это исследование именно так, как оно вело меня. Это единственный способ, о котором я когда-либо слышал в исследованиях. Я задал вопрос, придумал метод получения ответа и получил в результате новый вопрос. Было ли это возможно или возможно сейчас? Вы не можете себе представить, что это значит для исследователя, какая интеллектуальная страсть нарастает в нем. Вы не можете себе представить странный бесцветный восторг этих интеллектуальных желаний. То, что перед тобой, больше не животное, не сотворенное, а проблема. Сочувствующая боль – все, что я знаю об этом, я помню это как вещь, от которой я страдал много лет назад. Я хотел – это было единственное, что я хотел, – выяснить крайний предел гибкости в живой форме… По сей день я никогда не беспокоился об этике вопроса. Изучение Природы делает человека таким же беспощадным, как и Природа.

В некотором роде доводы доктора Монро сделали роман более современным, нежели его предшественники. Уэллс поднимает вопросы, которые в разных работах, от эссе до будущих фантазий, он пытался разрешить всю свою жизнь. Когда реалии нацистского холокоста были раскрыты в его последние годы, он написал трогательное завещание «Разума в конце его привязи» (1945). Причины, которые не смогли нас спасти. Неопределенность в его ранние годы вернулась, чтобы отомстить. Рукоятка, за которую, как он думал, он держится за мир, когда он отправился в Россию и встретился со Сталиным, будучи гостем президентов и королей, его попросили выступить и прокомментировать любую тему под солнцем, от «Еврейского вопроса» до евгеники и путешествий во времени, оказалась иллюзией.

В этих первых двух книгах Уэллс придал форму своим тревогам и заботам современников, так же, как и своим собственным. Он привнес волнующий лиризм в свое видение конца света, как он привнес резкий реализм в свою фантазию вивисекции и физиологического инжиниринга. Оба видения были убедительны для тысяч читателей, которые сделали «Машину времени» одним из величайших бестселлеров прошлого столетия, как показало недавнее издание Нью-Йорк Таймс, оттеснив даже Стивена Кинга и Дж.К. Роулинг, и оказавшим наиболее продолжительный эффект на общую психологию. «Машина времени» определила то, как видели эдвардианцы будущее, почти как «1984» определил популярное видение 1950-х, «2001: Космическая Одиссея» определила видение 1960-х, а «Бегущий по лезвию» и «Матрица» определили то, как начало 21 века восприняло их будущее. Каждая книга, фильм и пьеса, которая тематически следовала за «Машиной времени» и «Островом доктора Моро», была в какой-то мере окрашена их красками. Каждый автор, который принимается писать историю о путешествии во времени, должен был сначала обернуться на Уэллса. Уэллс был общественно признан прямо или косвенно во многих книгах, даже становясь персонажем в других историях о путешествиях во времени. Моро жил в работах таких авторов, как Алан Мур. Мур наиболее остроумно включил Мора в свой приятный постмодернистский рифф (карикатуру) на викторианскую и эдвардианскую популярную литературу «Лига выдающихся джентльменов», живописный роман, в котором одержимый доктор вернулся, чтобы жить в сельской Англии, создавать монстров, которые весьма походили на полюбившихся антропоморфных персонажей, таких как Винни Пух, Кролик Питер, Тигра Тим, Мишка Руперт и Жаба из «Ветра в Ивах», сардонический комментарий к этой редко исследуемой стороне английской художественной литературе, которой, я полагаю, Уэллс очень бы наслаждался и даже бы ей позавидовал.

Мера гения Уэллса заключалась в его видении и его персонажах, которые могли быть изобретены заново и не потеряли бы при этом своей первоначальной силы. Эти две истории могут перечитываться и продолжать привлекать нас, пугать, заставляя задуматься не только над нашей человеческой способностью созидать и разрушать, но и о сущности многих вещей в будущем.

Из вступления к книге «Машина времени и Остров доктора Моро». Используется с разрешения Общества Фолио. Текст © 2019 Майкл Муркок. Иллюстрации Грэма Бейкера-Смита.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ