Деконструкция старых историй и пересказ их на новый лад

Автор: Дейзи Джонсон

Около четырех лет назад я начала писать роман. Я знала о нем совсем немного, кроме того, что я хочу, чтобы это был современный пересказ истории об Эдипе. Все, что мы пишем, является своего рода пересказом историй, но, говоря начистоту, я знала с самого детства, что хочу пересказывать античные истории. Возможно, подобное желание появилось после прочтения сказок Роальда Даля , в которых Красная шапочка прячет пистолет у себя в панталонах и носит накидку из волчьей шкуры. Возможно, именно в тот момент я почувствовала, что подобная трактовка – лучшая форма разрушения.

По правде говоря, я постоянно нахожусь в неуверенности. Я не уверена в себе большую часть времени, часто я не уверена даже в том, что я пишу. В плохие дни мне кажется, что я недостаточно умна для подобного. В хорошие дни я не считаю иначе, я считаю, что я не должна быть умной для этого. Что бы это ни значило. Так что, возможно, мой интерес к пересказу возник также из страха. Создавать историю из обрывков для меня подобно выцарапыванию ниши в бетонной стене, в которой я смогу спокойно спрятаться ото всех. С пересказом же у меня есть по крайней мере наполовину выковырянная ниша, которую мне остается лишь продолжить.

Как говорит Клэр Уоткинс : «Давайте сожжем эту чертову систему дотла и построим что-то новое». Полное разрушение, абсолютная аннигиляция. Нет ничего более пугающего для автора, чем чистый лист. И вот, хоть мы напуганы, нам хватает смелости взять кирпич от старого дома, крадем одну-две дверные ручки, используем форму окна для вдохновения, превращаем пустой древний бассейн в гостиную.

Я хочу поговорить о пересказе как способе переписывания старых конструкций, о создании новых текстов на остовах старых историй. Я также хочу поговорить о новых стилях письма, возникающих из обломков, и на что они могут быть похожи.

В Хохоте медузы Элен Сиксу взывает к Écriture féminine или «женской прозе». Она взывает к новому стилю письменного слова, отделенному от патриархального языка. Стилю, где женское тело превращено в текст. Пока я пишу это и думаю о прозе, у меня возникают вопросы: на что похож стиль? Узнаем ли мы его, если увидим? Окружает ли он нас сейчас? Как нам писать между строк? В пространстве, позволенном нам. Как нам раздвинуть его границы, до тех пор как оно не станет достаточно просторным, чтобы вместить всех, кто был изолирован?

Когда я впервые задумалась об исследовании этих идей, это было больше похоже не на эссе, а на рассказ. Точнее, пересказ. Кажется вполне естественным, что это с самого начала будет пересказ. С самого Начала. Если Ева увидит это эссе, то увидит его несколькими голосами, с множеством вероятностей. Возбужденная и отчаявшаяся, и разочарованная, и любящая, и умная, и усталая, и целеустремленная в своих действиях. И если бы мы задумались, что это за история будет, как она появится на ее странице, мы сможем подобрать слова, поместить ей в уста и сказать: видите, здесь есть все же что-то новое.

В этом саду есть клематис и астра и лилия инков. В этом саду есть кедр, и пальма, и плакучая ива. В этом саду есть вещи, которым я еще не придумала названия. Когда я ложусь на землю, я чувствую, как все безымянные вещи извиваются и скрипят подо мной. Существо с кожей цвета солнца и острыми зубами положило голову мне на бедро, и я думаю: тигр. В реке серебро движется, ускользая из моих рук, и я думаю: рыба. В небе что-то падает и взмывает ввысь за мгновение до того, как разбиться о землю, и я думаю: птица. Я думаю: орел.

Сложнее всего найти начало. В своем эссе «Беседа между тем, что разрушено» (A Conversation Between what is Broken) Джек Янг (Jack Young) также призывает к переходу к новому писательскому стилю. Он пишет: «К черту развязки. К черту образовательные романы. К черту гладкие и цельные романы. Это создания патриархального и колониального режимов». Он говорит о Эймир МакБрайд и ее переполняющем потоке непрекращающихся слов и мыслей. О романах, которые не ведут читателя за ручку, но которые встают у нас поперек горла, сложные и упрямые.

Почти все время радость. Невыносимая зубастая радость сжимает в объятьях, будто в тисках, и кружит, и кружит между этими деревьями, которым я дала имена, и в этом месте, которое я знаю вдоль и поперек. Грязные ноги танцуют: раз-два, раз-два. А иной раз немного что-то… Немного не уверена, что за чувство. Учу птиц говорить. Повторять за мной. Говорю что-нибудь и смеюсь, когда они говорят только голосами, которые им даны. Лежать часами или годами, не двигаясь. Немного. Немного одиноко. Тигр следит за своим двойником, птицы разговаривают между собой, даже змей, даже змей. Немного одиноко.

Я также вспоминаю Пресную воду (Freshwater) Эквейке Эмези (Akwaeke Emezi), в которой в голове рассказчика полно голосов, разговаривающих одновременно, иногда один из них выделяется на фоне других, и тут же сменяется другим.

Часть Евы – с глазами ведьмы – говорит, что лучше быть одной, лучше быть сильной и в безопасности. Эта Ева двигает руками и заставляет мозг работать. В нем бесчисленное множество имен, которые можно присвоить, и сад бесконечен. Эта Ева держит руки занятыми, чтобы избавить мозг от мыслей. От мыслей: что, если? Что, если бы были другие? Как мы.

Еще одна часть Евы мечтает о том, как они будут выглядеть, как будет звучать голос, как она будет делать это. Внутри бушуют споры и битвы, на нежной коже возникают шрамы. Среди хаоса мечтающая Ева отползает прочь. Она поет, чтобы скрыть звук своих мыслей. Она пересчитывает кости в своем теле. В ее голове никто не увидит ее. Они разрывают друг друга на части, отрывая конечность от конечности. Здесь не может быть никого иного, некоторые кричат, а некоторые: мы одиноки, мы одиноки.

Часть Евы, которой интересно, на кого оно будет похоже – это существо, похожее и не похожее на нее, – продирается пальцами, пока не находит часть себя, которая, как она думает, может расти. Никому не нужно столько ребер; она может поделиться. В ее голове одна ее часть поворачивается и смотрит на другую. Тишина оглушает. Ева закапывает кость в мягкую землю и наклоняется к земле и шепчет: пожалуйста, пожалуйста. Я назову тебя Адам, если ты придешь.

Мы могли бы обратиться к инновации в пунктуации. Тире Эмили Дикинсон , которые, по мнению Шинейд Глисон, представляют собой мужчин, препятствующих женщинам, или писатели, отказавшиеся от целых пунктуационных наборов, или отказывающиеся и вовсе использовать знаки препинания.

Или, к примеру, использование пустой страницы в романах наподобие The End We Start From Меган Хантер, роман, в котором пробелы между предложениями кажутся такими же важными, как и сами слова.

где была тишина теперь ШУМНО. Ева говорит, можешь ли ты – Адам говорит какэтоназывается?почемуонотакшумит?почемуонотакоенаощупь? Ева говорит, погоди секунду, я скажу тебе, я скажу тебе, если ты – Адам говорит чтоэтозначит?этодерево?этоземля?мысуществуем? Ева говорит до тех пор, пока ее губы не начинают болеть, и ее язык распухает, и ей приходится прижать ладони к ушам, чтобы слышать только

Или нам нужны структурные инновации? Отказ от маркеров и сокращений. И тут мы переходим к сборникам рассказов (за неимением лучшего слова), которые вначале могут показаться отдельными сущностями, собранными и прижатыми друг к другу, но которые, если мы пробежимся по ним, связаны и запутаны так, что предстают нам одновременно в виде романа и разрозненных частей, не подходящих ни под одно определение. Например, «Ты кем себя воображаешь?» Элис Манро или «Ты не можешь вернуться домой» (You Can’t Go Home Again) Сарвата Хасина.

Невозможный для избегания полифонии, этот стиль тоже не сможет избежать пересказа. И так же приведет к этим новым произведениям, которыми мы будем одновременно напуганы и которые придадут нам храбрости.

На протяжении многих дней я скучаю по одиночеству. Он заполняет так много пространства, этот я-сформированный-собой-сформированный. Его голос громче всего, что есть в саду. Он находит вещи, которые я не успела назвать, и, указывая на них, говорит: лягушка, цапля, барсук – и смеется от радости. Я хочу сказать ему, что была здесь еще до его появления, я хочу проникнуть в него и забрать то, что я ему дала. Мое ребро, его ребро, наше ребро. Мы в клетке ребер навсегда. Я думаю: что же ты наделал?

Разумнее считать, что больше нечего сказать. Мысль о том, что жизнь эпизодична и наполнена множеством голосов, а писателям необходимо адаптировать свои работы для лучшего восприятия, так же стара, как модернизм. Этому нет конца, впрочем, нам уже говорили об этом. Элен Сиксу говорит, что «будущее больше не должно становиться прошлым», но их невозможно отделить друг от друга. Мы, писатели, работаем со старыми и проржавевшими инструментами. Я вспоминаю о женщине из поэмы Адриенны Рич , погружающейся на глубину вместе с ее книгой мифов и камерой. Ищущей одновременно останки корабля и что-то иное, что никто еще не видел.

Должны ли мы, двигаясь вперед, смотреть только туда? Должны ли мы равняться на авторов, подобных Дженнифер Иган , популяризирующих свои романы посредством компьютерных презентаций? Должны ли мы обратиться к поэзии и нон-фикшену за вдохновением: к Гере Линдси Берд (Hera Lindsey Bird), написавшей «Китс мертв, так возьми меня сзади» (Keats is dead so fuck me from behind), или Мэгги Нельсон, принявшей идею, что женщины могут писать только автобиографично и работавшей с ней настолько глубоко, быстро и радостно, насколько возможно?

Не стоит также забывать о пересказе, переступающем грань. Я все еще помню тот трепет, с которым я прочитала роман Тампа Алисы Наттинг (Alissa Nutting), в которой учительница совращает своего ученика, а потом прочла рецензию мужчины, назвавшим его отвратительным. Как смела она?

Годы быстро шли мимо, и мы достигли, своего рода, мира. Милый Адам, беспечный Адам. Вначале ты был мне как сын, и все, о чем я мечтала – чтобы ты сел и замолчал. Спустя время ты был мне как брат, и я хотела лишь заботиться о тебе, предупредить, чтобы ты не трогал дерево акации или не плавал рядом с крокодилами. Прошло достаточно времени, и ты больше не ребенок и не брат. Я смотрю, как ты спишь.

Внутри меня змей, дышит вместе со мной, ест то, что спускается по моему пищеводу. Он это я, и я это он. Часть меня говорит: будь тише, будь спокойна, будь аккуратна. Часть меня говорит: не желай многого. Люби, но не слишком страстно. Змей говорит: я хочу, я люблю, я не тиха или аккуратна. Часть меня говорит: я поставила здесь яблоню, чтобы проверить тебя. Я говорю: мне не нужна проверка.

Когда я пишу, я пребываю в неизвестности, и я хочу заявить, что любое пространство, любой новый стиль, который бы мы ни создавали, должен быть полон неизведанным. Странным, сверхъестественным, невероятным. Я хочу сказать: не забывайте о Келли Линк , Карен Расселл и поразительном «Персике» Эммы Гласс. Давайте не будем забывать, что этот разговор должен быть не о конкретном жанре, отделен от снобизма литературного основания. Нам нужно присмотреться к Диане Уинн Джонс , Ннеди Окорафор , Урсуле Ле Гуин и Маргарет Этвуд .

Этому нет конца. Мы живем вечность, мы помним вечность. Я никогда еще не ела. Я никогда еще не желала. Я чувствую вкус дождя на твоем лице. Я ем живую, дергающуюся в руках рыбу прямо из речки. Я создаю костры, чтобы отогнать тьму. Я съедаю все яблоки на дереве, а когда они снова вырастают, я съедаю их снова.

У меня слишком много мыслей, но не хватает слов, чтобы их записать. Я хочу, чтобы написанное мною было обрывочным и наполненным тире и пробелами; я хочу, чтобы оно было автобиографичным, чтобы использовать тело; я хочу, чтобы оно было одержимо неизведанным и будущим. Я хочу поддержать женщин, пересказывающих мир вокруг нас, которые вырезают для себя новую нишу из прошлого, и увидеть Песнь об Ахилле и «Цирцею» Мадлен Миллер , «О чем молчат девушки» (The Silence of the Girls) Пэт Баркер , «Тысячу акров» Джейн Смайли , «Автобиографию Красного» (An autobiography of Red) Энн Карсон , «Домашний огонь» Камилы Шамси . А также не стоит забывать о переводе «Одиссеи» Эмили Вилсон , хоть это не пересказ, но все же своего рода реконструкция. Мне страшно, но в то же время я ликую. Возможно, сейчас этот язык, этот способ письма не принадлежит нам, но мы возьмем его в обе руки и будем сжимать и сжимать, пока что-то не вытечет.

Я не хочу ничего предписывать, а тем более запрещать. Если мы пришли к разрушению строения, я не захочу возводить новые стены из руин. Я лишь захочу снова и снова пройтись по ним бульдозером. Я хочу походить на ребенка, собирая камешки и складывая их один на другом. Я хочу, каким-то образом, исправить всю уродливость этих старых структур и построить из них что-то новое. Я не хочу наполнять страхом мои работы. Но страх и нерешительность все так же здесь, они часть меня, и мне кажется, что я смогу избавиться от них лишь, если я буду писать снова и снова.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ