Талантливый мистер Рипли как история становления личности

Автор: Эмили Темпл (Emily Temple)

Ровно 63 года назад, 30 ноября 1955 г., вышла книга Патриции Хайсмит «Талантливый мистер Рипли» . Произведение идеально подходит для чтения в период зимних праздников: невозможно оторваться от всех поворотов сюжета. Автор пишет остро, с большой иронией, временами даже мелодично, к тому же описывает жаркую погоду и красивых людей, по крайней мере один из которых явно аморален и вместе с тем непостижимо привлекателен. Естественно, я имею в виду Тома Рипли, мелкого афериста, который, случайно попав в новую для себя жизнь, вынужден убивать, чтобы удержаться в ней. Вы наверняка тоже знаете его, даже если только по фильму. Если же нет, то прочтите книгу для начала, потом посмотрите фильм, и только тогда уже возвращайтесь к этой статье (но можете и не возвращаться, потому что если вы ограничитесь книгой и фильмом, я, считайте, уже свое дело сделала).

Я читала «Талантливого мистера Рипли» не единожды, и каждый раз книга раскрывалась с новой стороны – надежный признак хорошего литературного произведения. В этом году для меня это история о становлении личности, только у Тома Рипли оно происходит путем превращения в другого человека. Разумеется, во многих романах персонаж меняется нравственно и психологически, совершенствуется или деградирует. Но особенность историй о становлении личности состоит в том, что герой в конце концов, пройдя через все испытания, даже развившись в ту личность, которая и была ему суждена, тем не менее, остается собой. В случае же Тома Рипли он стал Дики Гринлифом.

Заглянем в сам текст, в первый параграф, с которого в любой книге лучше всего начинать. Действие происходит в Нью-Йорке, у Тома приступ паранойи:

Том обернулся и увидел, что мужчина из «Зеленой Клетки» теперь идет за ним. Том прибавил шагу, уже не сомневаясь в преследовании. Он приметил еще пять минут назад в баре, как тот человек внимательно приглядывался к нему из-за своего столика и будто еще не совсем в чем-то был уверен. Но Тому и этого хватило, чтобы залпом допить стакан, расплатиться и направиться к выходу.

При повторном чтении (или первом, в зависимости от обстоятельств) невозможно не заметить двусмысленность тревоги Рипли: ему кажется, что его преследует сыщик, с одной стороны, а с другой, он допускает мысль, что за ним увязался «извращенец», как Рипли сам говорит на следующей странице. Он одновременно и отбрасывает эту идею, и тешит себя ей – по крайней мере, вспоминает о ней еще раз. И эта двусмысленность проходит через весь роман, так же как и ощущение, что другие люди «не совсем уверены», хотя в книге, в отличие от экранизации, гомосексуальность Тома вовсе не так очевидна. Это одна из составляющих его изначальной личности, от которой Том хотел бы избавиться, но, как Патриция Хайсмит искусно намекает, этого не произойдет – в конце концов, не все поддается изменению.

В первых главах автор описывает Тома как нервного и странного молодого человека. Именно таким он и боится показаться окружающим. Да, Том тянется к людям, умеет разбираться в них и ладить с ними, но читатель чувствует его нервозность, чувствует, насколько тяжело ему это общение дается. Он, по собственному признанию, никто. Даже афера, которую он проворачивает и из-за которой решил, что его преследует сыщик, довольно жалка: представляясь налоговым инспектором, Том требует денег от отобранных им незнакомцев, но получить выманенное не удается, так как чеки выписываются на саму Службу по налогообложению. Но молодой человек уже не может остановиться – все обращается к людям, пишет письма, звонит по телефону – это ранний намек на желание быть кем-то другим, а не собой. Хотя не просто кем-то, а кем-то, обладающим властью. И деньгами.

Человек, шедший за Томом Рипли, оказался не полицейским и не потенциальным любовником, а неким богатым джентльменом по фамилии Гринлиф. Он предложил Тому поехать в Италию, чтобы убедить его заблудшего сына вернуться и заняться семейным предприятием. Во время встречи за ужином с супругами Гринлиф, нервное перевозбуждение Тома удивляет, ведь читателю очевидно, что для волнения нет причин.

Он увидел свое отражение в большом зеркале на стене: все тот же осанистый, с чувством собственного достоинства молодой человек. Том тут же отвернулся. Он поступает правильно, ведет себя как подобает. Но что это за чувство вины? Когда Том пообещал мистеру Гринлифу сделать все, что сможет, он не пытался никого дурачить, говорил серьезно.

Том почувствовал, что потеет. Надо успокоиться. Чего он так разволновался? Ведь все шло так хорошо. Только когда он упомянул тетю Дотти ... Том выпрямил спину, покосившись на дверь – закрыта. Только в том момент, единственный за вечер, он почувствовал неловкость, фальшь, будто врал, а между тем это была практически единственная правда из всего, им сказанного:
– Родители умерли, когда я был еще совсем маленьким. Меня в Бостоне растила тетя.

Том стесняется своего прошлого, а потому стесняется и своего настоящего. Он боится воды, так как родители его утонули в Бостонском заливе. Тому кажется, что тетя Дотти, часто называвшая его «хлюпиком», плохо к нему относилась. Она достаточно состоятельна, чтобы помогать деньгами, но не помогает. Точнее она посылает «чеки на странные и мизерные суммы – шесть долларов и сорок восемь центов или двенадцать долларов и девяносто пять центов, будто у нее осталась сдача после оплаты счетов или она сдала ненужную вещь обратно в магазин, а полученные деньги швырнула ему как подачку, ... оскорбление».

Том одновременно и презирает свое прошлое, и ощущает крепкую связь с ним – иначе к чему все неистовые попытки от него избавиться. Позже, на корабле, плывущем в Европу, Рипли снова вспомнит детство:

Думать о себе, тринадцатилетнем, было все равно, что думать о другом человеке – тощем, жалком, вечно шмыгающим носом от насморка, но который, тем не менее, умудрился получить медаль за обходительность и надежность. Тетя Дотти терпеть не могла его сопли, доставала платок и, вытирая, почти сворачивала ему нос.
Вспоминая об этом, Том заерзал в шезлонге, но заерзал элегантно, оправив складки на брюках.

Заерзал, но элегантно! Да еще и складки оправил!

Том утонченный до невозможности. Элегантность – единственное наследство из прошлого, единственная черта того, что он в тайне считает своей подлинной личностью. В целом, даже сам роман во многом именно об элегантности, о классе во всех смыслах. Том – бедный сирота ничем не примечательного происхождения, но ему противны вульгарность, неизысканность, грязь. Ему нравятся те, кто может вести беззаботную жизнь в Европе, на деньги родителей. И претит убогое жилище, в котором он вынужден обитать, претит то, как приходится зарабатывать на жизнь. Том (как и все мы) стремится к свободе и привилегиям, доступным людям со средствами, и уверен, что в конце концов получит их. То есть, можно сказать, что он всегда хотел стать Дики Гринлифом, даже еще с ним не познакомившись.

Встретившись же с ним, Том тотчас же заворожен. Отныне его стремление обретает четкую цель: он отчаянно хочет стать Дики. Вот отрывок, внутренний накал которого я упустила при первом чтении романа. Действие происходит после первой встречи Тома с Дики и Мардж на пляже, где его приняли без особого энтузиазма. Том идет домой, получает пищевое отравление и пытается продолжить знакомство три дня спустя. Описание тех трех дней великолепно:

Том так ослабел, что даже не мог выйти из гостиницы, но он ползал по полу своего номера за островками солнечного света, льющегося из окна, чтобы в следующий раз на пляже уже не выглядеть таким белокожим. Оставшиеся силы он тратил на изучение итальянского по разговорнику, купленному в гостиничном холле.

Пассаж кажется немного комичным, но представьте человека, который действительно все это проделывает – ползает по полу в промежутках между походами в туалет, чтобы быть хоть чуть-чуть загорелым, чтобы хоть чуть-чуть походить на Дики. Поведение Тома такое жалкое, такое детское, но так много говорит об огромном желании если не быть с человеком, которого он пока видел только раз, то обладать всем тем, что тот олицетворяет.

Постепенное превращение Тома в Дики идет параллельно превращению в убийцу. Том, с которым читатель знакомится на улицах Нью-Йорка, не может убивать. Да, он фантазирует, как заколет тетю Дотти булавкой от броши, и тем не менее вполне очевидно, что у него нет потребности в убийстве. Только когда он примеряет костюм Дики, фантазии постепенно начинают приближаться к реальности.

– Мардж, пойми – я не люблю тебя, – сказал Том отражению голосом Дики, совсем как он, выделяя нужные слова высоким тоном и как бы порыкивая в конце фразы, что обычно, в зависимости от настроения Дики, значило удовольствие или раздражение, дружеский настрой или равнодушие.
– Мардж, прекрати, – Том внезапно развернулся и будто схватил невидимую девушку за горло. Начал трясти, придавливать к земле, и Мардж опускалась все ниже и ниже, пока совсем не обмякла. Том, тяжело дыша, бросил ее лежать на полу. Вытер пот со лба, как это делал Дики, полез за платком в карман – пусто. Пришлось взять в верхнем ящике комода. Том опять подошел к зеркалу – даже нижняя губа также оттянута от зубов как у Дики, запыхавшегося от плаванья.
– Знаешь, почему мне пришлось это сделать? –произнес Том, все еще переводя дыхание и обращаясь к Мардж, но смотря на себя.
– Ты влезла между нами с Томом. Нет, не то. Нет, все равно между нами есть связь.

В этом отрывке меня поражает внезапное чувство собственности Тома к Дики, а так же его явное удовольствие видеть себя в зеркале в образе Дики. Он напоминает девочку, нарядившуюся в мамино платье и воображающую себя женщиной. Когда фантазия оказывается несовершенной – в кармане нет платка – Том пытается подправить реальность, чтобы она соответствовала его видению. Он отрицает, что его одержимость Дики имеет романтическую природу, и только еще больше убеждает в этом читателя.

Вскоре Дики погибает. Как помню, но, вероятно, на меня повлиял фильм, Том убивает его в состоянии аффекта. Такое может произойти с каждым или по крайней мере с тем, у кого есть определенного рода склонности. С его стороны это была ошибка, гневная реакция на угрозы и насмешки, действие инстинкта самосохранения, вышедшего из под контроля. Подобное лежит в основе множества историй: обычный человек сталкивается с совсем не обычной проблемой и вынужден изворачиваться как только возможно, чтобы решить ее. Вот только Том Рипли не обычный человек.

Да, я ошиблась: в книге он планирует убийство Дики, хотя и не особо серьезно. Так, просто идея, пришедшая на ум в поезде. Но уже через несколько страниц Том претворяет ее в жизнь, не испытывая ни отчаяния, ни угрызений совести.

Убийство, разумеется, символизирует переломный момент в романе. Дальше описываются «элегантные ерзанья» Тома в попытке уйти от полицейского преследования, приспособиться к новой жизни и, наконец, полностью перевоплотиться в Дики. Сначала это перевоплощение – всего лишь способ получить деньги, подделав подпись Дики на ежемесячных чеках, продав его яхту и мебель. Однако вскоре Тому начинает нравиться быть именно Дики, а не просто богатым собой, – Дики уверен в себе, уважаем, с собственным доходом, серьезен и да, элегантен. Дики таков, каким и должен быть мужчина. Когда Рипли едет в Париж в качестве Дики, у него появляется ощущение, что он наконец вошел в мир так, как и должен был.

На вечеринке в Париже Том оказался абсолютно в своей стихии, чего никогда не бывало с ним раньше, и держал себя в обществе так, как всегда хотел. В Америке он был словно чистый лист. Именно так он себя представлял, когда плыл на корабле в Европу. В Европе же Том Рипли уничтожил свою настоящую личность и прошлое, чтобы переродиться в совершенно другого человека.

Покинув гостеприимных хозяев, Том зашел в бар, где заказал «сэндвич с ветчиной на длинной булке с твердой корочкой и стакан горячего молока, потому что молоко пил мужчина, сидящий рядом за стойкой. Оно оказалось почти пресным и каким-то очищающим. Церковная облатка, должно быть, такая на вкус, подумалось Тому». Так состоялось его первое причастие как Дики Гринлифа.

Вскоре для притворства уже нет нужды. Том Рипли больше не Том Рипли, изображающий Дики Гринлифа. Том полностью вживается в образ, происходит становление его личности: он теперь и есть Дики. В его жизни появилась некое особое и приятное ощущение правильности происходящего: такое ощущение, как Тому кажется, должно быть у хорошего актера, который, играя главную роль, выходит на сцену с убеждением, что лучше него никто ее не сыграет. Том упивается своей безупречностью и свободой, несмотря на сознательный контроль за каждым своим движением, который больше не утомляет через несколько часов, как вначале. Уже встав утром с кровати, Том не Том, а Дики. Чистит зубы, так же отставив в сторону правый локоть, так же выскребает ложкой остатки яйца в скорлупе. Как Дики, неизменно откладывает галстук, который первым вытянул с вешалки, и выбирает другой. Том даже нарисовал картину в манере Дики.

Подросткам обычно говорят: подражая тем людям, которые тебя восхищают, ты становишься полноценной личностью. И Том считает, что ею стал, и это ему доставляет большое удовольствие. Когда же приходится опять быть Томом, он испытывает чувство настоящей потери, регресса:

Том ненавидел снова становиться Томасом Рипли, ненавидел быть никем, ненавидел возращаться к прежнему образу жизни и ощущать на себе взгляды свысока и чужую скуку, если он не вел себя как клоун, жалкий и неспособный не на что другое, кроме как недолго позабавлять других людей. Ему претило возвращаться к своей старой личности, как претило бы надевать поношенный костюм с пятнами грязи, неотглаженный, который даже изначально был неважного качества. Слезы полились на рубашку Дики в бело-голубую полоску, которая лежала в чемодане сверху чистая и накрахмаленная, будто совсем новая, как тогда, когда Том впервые вынул ее из комода в Монджибелло.

По-моему, это единственный раз во всем романе, когда Том плакал от отчаяния, а ведь он убил двух человек, одного из которых, возможно, любил. Интересно еще то, что став снова Томом Рипли, ему, как ни странно, приходится играть роль. Том Рипли – уже фальшивая личина. Как пишет Патриция Хайсмит:

Он начал радоваться даже такой безотрадной роли. Начал получать удовольствие, преувеличивая робость того прежнего Тома с незнакомцами, его чувство неполноценности, которое сквозило в опущенной голове и тоскливом взгляде искоса.

Роман «Талантливый мистер Рипли» повествует о человеке, который не просто выдает себя за другого, а превращается в него. Превращается в человека, которым всегда надеялся быть. То, что Тому приходится убивать, чтобы превращение состоялось, только еще больше его увлекает.

К концу книги Том Рипли полностью изменился, даже избавился от переживаний по поводу трудного детства, откуда, собственно, и произростала его неудовлетворенность собой. Он приобрел уверенность в себе во всех отношениях, например, в собственном вкусе, чего не было еще в Риме и на что намекала обстановка в римской квартире.

Уверенность в себе даже подтолкнула написать тете Дотти письмо в безмятежном, ласково-снисходительном тоне, которого Том никогда не мог или не хотел использовать прежде. Он справился о ее заведомо отличном здоровье и зловредных бостонских подругах. Рассказал, почему ему нравится Европа и что он намерен еще пожить там. Рассказал настолько красноречиво, что сделал копию этой части письма и убрал ее в ящик стола.

Том приобрел уверенность в себе во всех отношениях – не это ли самый лучший показатель становления личности? Однако, кое-что осталось прежним: первый абзаца романа перекликается с его концом, когда Том сходит с корабля на греческий берег в полной уверенности неминуемого ареста. Ему даже кажется, что четверо полицейских ждут его на пирсе, хотя эти люди, при ближайшем рассмотрении, похоже, не из полиции, или, по крайней мере, пришли не за ним. Том проходит мимо. Он по-прежнему свободен, но тут же начинает представлять себе критский причал:

На воображаемом пирсе стояли неподвижно четыре фигуры – полицейские, сложив руки на груди, терпеливо высматривали его. Том напрягся и видение пропало. Неужели ему будут мерещиться преследователи в каждом порту? В Александрии, Стамбуле, Бомбее, Рио? Ни к чему думать об этом. Он расправил плечи. Ни к чему портить путешествие переживаниями о вымышленных полицейских. Даже если бы они действительно оказались на пирсе, то это совсем не значит, что ...
– A donda, a donda? – обратился к нему по-итальянски таксист.
– В отель, пожалуйста. – ответил Том. – Il meglio albergo. Il meglio, il meglio!

В лучший отель приказал себя вести Том. Лучший, лучший! Ведь именно так сказал бы Дики.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ