Его «самое последнее». «Колымские рассказы» Варлама Шаламова

Автор: Патрик Керп (Patrick Kurp)

В рассказе «Выходной день» повествование идет от лица заключенного в советском трудовом лагере. Он видит, как за серебряными лиственницами молится человек. Он узнает Замятина – священника из его же барака, его голова покрыта инеем. Сначала он думает, что священник служит обедню, но тот смущается – Замятин молится, но не знает, какой сегодня день недели и где находится восток. Рассказчик не религиозный человек. «Я знаю, что у каждого человека здесь было свое самое последнее, самое важное – то, что помогало жить, цепляться за жизнь, которую так настойчиво и упорно у нас отнимали», – говорит он.

Вернувшись в барак, безымянный рассказчик слышит звуки, доносящиеся из кладовой, где хранился инструмент, и обнаруживает там двух заключенных, играющих с щенком немецкой овчарки. Потом один придерживает щенка за ошейник, а другой разбивает его голову топором. Они снимают со щенка шкуру, закапывают её в снегу, а из остального варят суп. Заключенные предлагают остатки супа священнику, и тот быстро всё доедает. Но они не говорят ему, что именно он только что съел. «Собачка тут к тебе ходила – Норд называется», – сообщают они в итоге священнику. Рассказчик выходит на улицу вслед за священником и видит, как того рвёт.

– Вот мерзавцы, – сказал я.
– Да, конечно, – сказал Замятин. – Но мясо было вкусное. Не хуже баранины.

Жизнь в книге «Колымские рассказы» Варлама Шаламова – биологическая потребность, больше ничего. Мир Бекетта по сравнению с миром Шаламова – просто уютная сказка. Нравственность, вера и воспитание превращаются в снег и улетают с порывом холодного сухого ветра. Средняя температура воздуха зимой на Колыме, дальневосточном регионе России, составляет минус 15 градусов Цельсия. Голодные, плохо одетые заключенные работают на золотых рудниках. Шаламов провел в сталинских лагерях 17 лет. После освобождения в 1951 году три года спустя он начал писать рассказы. Он был серьезно травмирован, физически и эмоционально, но он выжил. Каким- то чудом ему удалось превратить свой опыт в образец первоклассной литературы, его рассказы стали одними из лучших среди произведений короткой прозы 20-го века. В начале 1980-х годов Джон Глэд опубликовал «Колымские рассказы» Шаламова на английском языке в двух томах с краткими комментариями для западных читателей. Благодаря тому, что работа Шаламова часто обсуждалась в связи с произведением «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына , его стали считать документалистом по сталинским лагерям. Новый перевод первого тома Дональда Рейфилда содержит 86 рассказов. Впервые Западу по-настоящему представлено художественное мастерство Шаламова. Лучший биограф Чехова и переводчик «Мертвых душ» Н. В. Гоголя , Рейфилд в предисловии к книге отдает дань «безжалостной силе рассказов, в которых автор не желает ничего смягчать». Он предупреждает читателей: «Колымские рассказы» – не для слабонервных. Страдание, пусть и выраженное художественно, не имеет конца.

Колыма окружена Восточно-Сибирским морем, Северным Ледовитым океаном и Охотским морем. Она ближе к Аляске, чем к Москве, почти в 5,5 тысячах километров на запад. Трудно точно подсчитать количество погибших в сталинских лагерях на Колыме, историк Роберт Конквест говорит о «миллионах» и добавляет: «Ужас Колымы заключается не в её географическом положении и климатических условиях, а в том, что в Москве на этот счёт принимались осознанные решения».

Как и многих других писателей, Шаламова обычно сравнивают с Чеховым, но в данном случае это сравнение имеет основание. Как и Чехов, Шаламов меньше внимания уделяет традиционному сюжету и гладкому повествованию, больше внимания – поведению человеческих существ. В его мире, мире Гоббса, сила дает пусть не право, но хоть какой-то шанс выжить. Герои препарируются с такой детальностью, которую могут знать только зэки (советский сленг, обозначающий лагерного заключенного). Герою рассказа «Одиночный замер» Дюгаеву 23 года, «и все, что он здесь видел и слышал, больше удивляло, чем пугало его». Напарник Дугаева на золотом руднике – Баранов (возможно, специально назван в честь Александра Баранова, который открыл в 19 веке для царя Александра I Аляску). Баранов сворачивает Дугаеву сигарету – редкая демонстрация щедрости на Колыме. Дугаев молод, но не наивен – подарок наталкивает на мысли о дружбе:

… при голоде, холоде и бессоннице никакая дружба не завязывается, и Дугаев, несмотря на молодость, понимал всю фальшивость поговорки о дружбе, проверяемой несчастьем и бедою. Для того чтобы дружба была дружбой, нужно, чтобы крепкое основание ее было заложено тогда, когда условия, быт еще не дошли до последней границы, за которой уже ничего человеческого нет в человеке, а есть только недоверие, злоба и ложь. Дугаев хорошо помнил северную поговорку, три арестантские заповеди: не верь, не бойся и не проси...

Повествование у Шаламова всегда имеет четкий фокус. Он никогда не обобщает, никогда не впадает в сентиментальность. У него нет никаких теорий, о которых можно порассуждать – политических или каких-либо еще. В своей новой книге «О том, что постоянно забывают: в поисках сталинского ГУЛАГа в путинской России» («Never Remember: Searching for Stalin’s Gulag in Putin’s Russia») Маша Гессен пишет:

Шаламов – во многом полная противоположность Солженицыну. В нем нет ничего героического, ничего политического. Его задача состоит в том, чтобы рассказать не о сверхгероизме людей в масштаб ГУЛАГе, а о жалкой ничтожности заключенных. Из– под его пера вышли тысячи страниц самого ужасающего и вызывающего приступы клаустрофобии описания в истории литературы.

Так и есть. Кто-то может сказать, что метод Шаламова – это лекарство от скуки. Однако с каждым новым рассказом читатель приходит к пониманию, что он попал в какой-то отдельный мир, существующий параллельно и изредка пересекающийся с нашим миром. В этом смысле он не идет по стопам Диккенса и Драйзера . Мир Шаламова кажется довольно маленьким, но в установленных рамках он находит возможность говорить о таких человеческих проблемах, как еда, одежда, поэзия и болезни. Человек остается человеком, даже когда у него отбирают право быть человеком. Читателя удивляет, что Шаламов, оказывается, хорошо понимает природу. Он отмечает смену сезонов за Полярным кругом, у него даже есть свое любимое дерево – кедровый стланик. Возможно, именно природа и есть его то «самое последнее», о котором говорит его герой в рассказе «Выходной день».

Мне давно была понятна и дорога та завидная торопливость, с какой бедная северная природа стремилась поделиться с нищим, как и она, человеком своим нехитрым богатством: процвести поскорее для него всеми цветами. В одну неделю, бывало, цвело все взапуски, и за какой– нибудь месяц с начала лета горы в лучах почти незаходящего солнца краснели от брусники, чернели от темно– синей голубики.

В рассказах Шаламова чувствуется влияние его предшественников, русских писателей. И ты понимаешь, что он отдает дань уважения, продолжает культурные традиции, начатые революцией большевиков. Самый знаменитый его рассказ, пожалуй, «Шерри-бренди», повествующий о последних часах жизни поэта Осипа Мандельштама в транзитном лагере. Это один из лучших образцов литературы о смерти, об ослабевающем сознании поэта. Шаламов пишет с холодным художественным реализмом, без мелодрамы и причитаний. Наблюдения его почти медицинские. А он действительно работал фельдшером в отделении хирургии в лагерном госпитале. Сначала он был поэтом, потом уже стал писателем. Детали описания поражают. Рассказ начинается:

Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли…

Название рассказа «Шерри-бренди» – отсылка к стихотворению Мандельштама, которое он написал в 1931 году, за 7 лет до своей смерти. В рассказе Шаламова поэт говорит нам о том, что он верит в «бессмертие своих стихов», что «только в стихах он нашел кое-что новое для поэзии, важное, как казалось ему всегда. Вся его прошлая жизнь была литературой, книгой, сказкой, сном, и только настоящий день был подлинной жизнью». Трудно представить более чужого человека в этом ледяном лагере. Шаламов подтверждает всё, что мы знаем о поэзии Мандельштама, её священном долге:

Строфы и сейчас легко вставали, одна за другой, и, хоть он давно не записывал и не мог записывать своих стихов, все же слова легко вставали в каком-то заданном и каждый раз необычайном ритме.

Концовка рассказа бесконечно печальна. Последними его словами был вопрос: «Когда потом?». И читатель сразу вспоминает последние слова Исаака Бабеля в суде, на котором его приговорили к смерти: «Я прошу одного – дайте мне закончить свою работу». Вот последние абзацы рассказа «Шерри-бренди». Первый: «К вечеру он умер», а затем: «Но списали его на два дня позднее, – изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца; мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка. Стало быть, он умер раньше даты своей смерти – немаловажная деталь для будущих его биографов».

В отличие от Солженицына, Шаламов не дожил до развала Советского Союза. Он умер в 1982 году в возрасте 74 лет, глухой и почти полностью слепой, в психиатрическом интернате.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ