«Грозовой перевал» – это история девственницы, и другие взгляды на классику Эмили Бронте

Автор: Эмили Тэмпл

Ровно 200 лет назад родилась Эмили Бронте . И всего через 30 лет она умерла, от туберкулеза. Ее гроб был в ширину 40 см, хотя, возможно, это означает вовсе не то, о чем мы думаем. (история с гробом Эмили Бронте до сих пор вызывает ажиотаж в обществе: из-за того, что он был таким узким, появились слухи о том, что писательница страдала анорексией и морила себя голодом – прим. пер.) Она успела написать один законченный роман, который стал бессмертной классикой английской литературы. Эрнест Хемингуэй , Джоан Дидион и Генри Миллер советовали прочитать его. Сильвия Плат и Тед Хьюз использовали его название для своих стихов. Однако есть и те – в том числе в офисе Literary Hub, – кто не разделяет всеобщую любовь к Грозовому перевалу .

В честь дня рождения одной из сестер Бронте предлагаю вашему вниманию подборку цитат знаменитых писателей, в которых они делятся своим мнением о ее единственном хите. Вот увидите, сегодня он вызывает столько же разногласий, как на момент первой публикации 171 год назад.

Вирджиния Вулф :
Понять «Грозовой перевал» сложнее, чем Джейн Эйр , потому что Эмили была более выдающимся поэтом, чем Шарлотта . Шарлотта в своих работах красноречиво, с блеском и страстью писала: «Я люблю», «Я ненавижу», «Я страдаю». Ее переживания хоть и были более пылкими, они находятся наравне с нашими. Но в «Грозовом перевале» нет никакого «Я». Там нет гувернанток и хозяев. Там есть любовь, но это не любовь мужчины и женщины. Эмили вдохновляли более общие идеи. К созданию романа ее подтолкнули не ее собственные страдания, не ее собственная боль. Она взирала на мир, расколотый и хаотичный, и чувствовала в себе силу объединить его в своей книге. Ее главным стремлением было, чтобы, читая роман, люди чувствовали ее – чувствовали ее борьбу, ее подавленное, но обладающее невероятной силой убеждение. Устами героев ей хотелось сказать нечто большее, чем просто «Я люблю» или «Я ненавижу», – что-то вроде «мы, все человечество» и «ты, бесконечная мощь…» Предложение остается незавершенным. И в этом нет ничего удивительного, скорее потрясает то, как ей вообще удается заставить нас почувствовать то, что она пытается сказать.

Элис Хоффман :
Мой любимый романист – Эмили Бронте – создала величайший психологический роман всех времен и прописала в нем самого сложного персонажа, какого только можно себе представить. Прочитайте «Грозовой перевал» в 18, и Хитклифф покажется вам романтическим героем; прочитайте в 30 – и он монстр; прочитайте в 50 – и он всего лишь человек.

Энн Райс:
Пожалуй, невозможно найти человека, который не слышал бы о Хитклиффе, мрачном злодее/герое из этой звонкой, увлеченной истории безумия. О, я ее просто обожаю. Поначалу мне было сложно. По природе я писатель, а не читатель. Но стоило мне погрузиться в книгу, перестать задаваться вопросами о повествовании и просто проникнуть в сумрачный мир Кэтрин и ее обреченного владения, как я почувствовала себя буквально околдованной.

Бронте умерла, думая, что ее книга была провалом. Какая жестокая ирония кроется в том, что эта тихая, строгая женщина, которая прожила всю жизнь в холодном доме приходских священников со своими гениальными сестрами, братом-алкоголиком и чудаковатым отцом (Только представьте себе: этот человек наизусть помнил «Потерянный рай». И пережил всех своих детей!), даже не догадывалась, что излияние ее сердца и души станет классикой, затмившей даже популярнейший роман ее сестры, «Джейн Эйр». И Эмили, и Шарлотта были способны создавать архетипы, т.е. оставлять в культуре фундаментальные образцы, которые используются по сей день. И еще кое-что, что вам нужно знать: их отец был ирландцем – разумеется, у них в крови смешались безумство и гениальность. Наслаждайтесь. Я перечитываю эту книгу почти каждый год, иногда два раза подряд. Я изучаю ее, я смотрю все экранизации. Обожаю эту историю, то, как она влияет на тебя, ее странную жестокость и очарование.

Элизабет Хардвик:
«Грозовой перевал» насквозь пронизан гениальностью и оригинальностью, которую мы едва ли в силах объяснить. По сравнению с поэзией Бронте этот роман находится на ином уровне вдохновения: его величие и многослойность повествования всегда напоминают мне о том, какого успеха Эмили могла бы достичь, если бы не умерла так рано.
…
Кэтрин из «Грозового перевала» – нигилистка: самовлюбленная, скучающая, неприкаянная, неуправляемая, ностальгирующая по детству. Ей свойственно очарование своенравной, шизофреничной девчонки, но из-за ее эгоистичности, надменности, стремлению к разрушению ей почти нечего предложить миру. Поэтому особенно интересен тот факт, что Эмили Бронте сделала Кэтрин ключевой фигурой своей истории наравне с суровым, брутальным Хитклиффом. Это очень современное решение, ведь в романе Шарлотты или Энн Кэти была бы лишь олицетворением пустой красоты, анализируемой разумной, рассудительной и обездоленной главной героиней, которая в итоге лишает ее надежды на счастье. Ей бы досталась только второстепенная роль. Также в персонажах присутствует эгоизм, порожденный вовсе не романтикой, и недостаток моральных стремлений, чего совсем не ожидаешь увидеть в работе дочери священника.
…
Сюжет «Грозового перевала» потрясающе сложен, и в то же время роман представляет собой удивительно удачный союз автора и его истории. Нет ничего похожего на эту книгу с ее яростью и гневом, недовольством и ожесточенным беспокойством.

«Грозовой перевал» – это история девственницы. Ее специфичность кроется в суровости ее персонажей. Кэти так же жестка, безответственна и склонна к разрушению, как Хитклифф. В ней тоже живут садистские наклонности. Любовь, которую герои питают друг к другу, стремится к невозможному завершению. Для них нет утешения: в этой книге не складывается ни бытовая, ни сексуальная жизнь. Эмили Бронте кажется абсолютно безразличной к той потребности в любви и сострадании, которая терзала жизни ее сестер. В ее биографии мы даже не пытаемся найти ее возлюбленного – как в случае с Эмили Дикинсон, например, – потому что невозможно представить ее с мужчиной, связать с некой тайной, мучительной страстью к юному викарию или школьному учителю. В ней есть строгий, нерушимый стержень, холодное смирение, рвущееся на свободу.

Энн Тайлер :
Я несколько раз пыталась прочитать «Грозовой перевал», но каждый раз он поражает меня своей глупостью, и я сдаюсь. Я не говорю об этом своим друзьям, потому что женщины очень ценят свои воспоминания о времени, когда они, будучи моложе, читали этот роман, и я не хочу задевать их чувства.

Я как-то дожила до зрелых лет, ни разу не прочитав «Грозовой перевал». Но потом я узнала, что некоторые из моих подруг считают Хитклиффа своим любимым романтическим героем. Тогда я все же прочитала три четверти книги и начала всерьез беспокоиться о психическом здоровье моих подруг.

Мариз Конде :
Я прочитала «Грозовой перевал», когда мне было 14 лет. Мне подарили эту книгу в качестве награды в конкурсе начинающих писателей. Я читала роман в сентябре, а на Карибах в это время сезон дождей. Я лежала в кровати и была абсолютно очарована. Мысленно я отправилась туда, где хотела видеть меня Эмили Бронте… и потом я абсолютно забыла об этом. Спустя годы я случайно увидела в кино одну из экранизаций – с Лоренсом Оливье. Это всколыхнуло мои юношеские воспоминания, поэтому я перечитала роман и обнаружила в нем смысл за пределами реального смысла, за пределами смысла, который вкладывала в него автор. Еще через несколько лет я занималась преподаванием и обнаружила для себя Джин Рис , написавшую роман Антуанетта – переосмысление «Джейн Эйр». Тогда я подумала: это не так уж странно, что мне нравится Эмили Бронте. Ведь на самом деле в прозе знаменитых сестер есть что-то близкое карибским женщинам – независимо от цвета их кожи, возраста, времени, в котором они живут. Так что я решила переписать «Грозовой перевал». Но прежде чем я начала, прошло еще по крайней мере лет пять, потому что мой муж – англичанин – был в шоке, когда я поделилась с ним своей идеей. Он не видел никакой связи между карибской культурой и работой Бронте. Ему казалось кощунством переписывать ее шедевр. Так что следующие пять лет я не могла решиться, но когда уже не могла сдержаться, начала работу.
…
Это абсолютный шедевр, обожаемый англичанами. Например, во время промо-тура книги мы были в Англии и отправились в Музей сестер Бронте, где родилась Эмили. Люди пришли послушать меня, но во время своего выступления я видела на их лицах… не могу сказать «страх», но своего рода шок. Что она делает с текстом? Как она смеет прикасаться к нему?! Мне действительно пришлось убеждать их, что это не было актом неуважения по отношению к Бронте, напротив – я оказывала ей почтение. И мне кажется, я избрала для этого самый лучший способ.

И это еще один способ показать людям, что не стоит возводить границы между цветами кожи, идеями и так далее. Меня постоянно спрашивают: «Почему английский роман? Почему не французский? Не африканский?» Это звучит так, будто мы не должны пересекать границы, но пересечение границ – это и есть жизнь.

Кэтрин Энн Портер :
…И конечно, мы читаем всех романистов 18 века, хотя Джейн Остен не впечатлила меня, пока я не достигла зрелого возраста. То же самое было с Тургеневым . И читала их работы, когда была еще совсем девочкой, но смогла понять только когда выросла. Тогда же я открыла для себя «Грозовой перевал» – мне кажется, я читала эту книгу каждый год в течение 15 лет. Я просто обожала ее.

Джойс Кэрол Оутс :
Этот роман, хоть и не чрезмерно затянутый и, вопреки популярному мнению, не чрезмерно сложный, предстает очень многосторонним: как романтическая история, которая ставит под сомнение общепринятые представления о «романтике»; как «готика», трансформирующаяся – с абсолютно неизбежным изяществом – в свою страстную противоположность; как притча о невинности, потере и неминуемом поражении детства; как пример совершенного искусства на начальном уровне, то есть на уровне языка. Но прежде всего – это история: начало повествования относится к 1801 году, а в конце упоминается Новый Год 1803-го. Эмили Бронте с изрядной долей драматизма объясняет, как древнее семейство Эрншо возвращает себе то, что принадлежит им по праву (мрачную усадьбу Грозовой перевал, построенную в 1500 году), а также как и почему последний Эрншо, Гэртон, покинет поместье, чтобы жить со своей невестой-кузиной в Мызе Скворцов. Одно поколение проложило путь другому: первобытная энергия детства проложила путь разумным компромиссам зрелости. История Эрншо и Линтонов начинает казаться историей – значительно уменьшенной, хоть и наполненной изысканными деталями – самое цивилизации.
…
Безграничная привлекательность Хитклиффа та же, что у Эдмунда (Король Лир), Яго (Отелло), Ричарда III и местами у Макбета. Это злодей, который покоряет своей энергией, умом, особого рода мужеством – своими репликами он вовлекает в круговорот порока и читателя. Бронте абсолютно права, когда устами своего злодея – через разговор миссис Дин и Локвуда – говорит, что жестокость не всегда вызывает отвращение. Кроме того, есть такие люди – в основном слабые, с рабской натурой и неразвитым характером, – которые «естественным образом восхищаются» ею до тех пор, пока не ранит их самих. (Хотя в случае с Изабеллой складывается впечатление, что она получала удовольствие от «экспериментального» садизма мужа и даже провоцировала его.) В послужном списке Хитклиффа – настоящий рог изобилия мрачных эпизодов: он избивает падшего Хиндли, бросает нож в Изабеллу, жестоко бьет юную Кэтрин, не утруждает себя тем, чтобы вызвать врача умирающему сыну, когда тот ему больше не нужен. Неизменно жестокий и в то же время достаточно хитрый, чтобы создавать видимость, будто жертвы сами испытывают его терпение, Хитклифф вовлекает читателя в эту дикую связь одной только силой своего языка и умом – ведь разве он, потерявший любимую, не олицетворяет собой обезумевшую жизненную силу? У него нет достойного оппонента, его родственной души больше нет в живых – он лишен индивидуальности, а его обезличенное желание – лишь напоминающая маску напряженная гримаса, на которой никогда не бывает улыбки. (Характерно, что Хитклифф скалится как труп – «скалится на смерть», как говорит старый Джозеф.) Очень немногие читатели «Грозового перевала» обращают внимание на то, что между преданным поклонником Кэтрин и преданным ненавистником всего остального мира (в том числе – и прежде всего – дочери Кэтрин, носящей имя матери и так напоминающей ее) не обязательно есть связь, более того, она очень маловероятна. Дело в том, что некоторые стереотипы так прочно проникают в наше сознание, что становятся архетипами, пробуждающими невольные ассоциации с энергией, злом, силой воли, действием. Серийный убийца с добрым сердцем, насильник, ставший жертвой провокации, фюрер-вегетарианец, который обожает собачек… Наши тревоги, порожденные порой детским опытом, во многом связаны с тем, что мы отрицаем истинную силу насилия – будь то со стороны Хитклиффа или другого злодея, литературного или исторического – и подменяем этим насилием духовные качества, как это ни странно и ни прискорбно. Если Хитклифф топчет своих жертв как подножных червей, разве не естественно представить себе, что они и в самом деле черви и заслуживают страданий, разве не естественно убедить себя, что они – это не мы? К потенциальному садисту Линтону, который ведет себя как мальчишка, а своими отношениями с женой – которая сама еще ребенок – только пародирует нормальный брак (он просит ее не целовать его, потому что у него от этого дух захватывает), мы испытываем лишь презрение. Поэтому неудивительно, что мы подсознательно стремимся сравнить себя с Хитклиффом, и Бронте это понимает.

Кэрил Филиппс:
Я прочитал «Грозовой перевал», когда был подростком, но мне, как парню, самым интересным аспектом романа показалась не романтика. О, Хитклифф! О, Кэти! Все это мне было неинтересно. Меня привлекали болота, суровая пустынная природа того места, находящегося на границе Лидса. Я рос в Лидсе – там если видишь клочок травы, тут же бежишь за футбольным мячом. У нас не было садов, по крайней мере там, где прошло мое детство – в муниципальном доме. Мы шли в парк попинать мяч, а не запоминать названия деревьев. Мы не исследовали местную флору и фауну.

Но становясь старше, я узнал, что прямо на границе Лидса есть некое дикое, странное место, которое для меня, как для городского мальчишки, ничего не значило. В то время я прочитал две книги, которые показали мне, что в Англии есть другая жизнь – не только природная, но и литературная, порожденная этой природой. Одна из книг – «Грозовой перевал», вторая – Возвращение на родину Томаса Гарди , и начинается она с описания Эгдона Хита (Эгдон Хит – выдуманная Томасом Гарди область Уэссекса; представляет собой в основном вересковую пустошь – прим. пер.). В этом романе нет персонажей: единственный персонаж там – это пустошь. Через эту же призму я смотрел на «Грозовой перевал» – меня совсем не восхищали тайна происхождения Хитклиффа и романтическая история в центре сюжета. Меня не восхищал даже йоркширский диалект, на котором говорили герои. Меня увлекало только угрюмое описание того места, слегка недоступного для меня. Когда я перечитывал роман Бронте, меня вновь интересовала не любовная линия Кэти и Хитклифа и не йоркширский диалект – на этот раз это была отверженность Хитклиффа. Как он стал таким озлобленным? Что сделало его таким жестоким? Почему он был так яростен? Почему становился жертвой этих порывов желчности? Есть еще кое-что, совершенно покорившее меня к тому моменту, и это сама Эмили Бронте – я был в восторге от странной, внеземной сущности этой женщины. Поэтому я был одинаково покорен тем, с какой проницательностью была написала книга, и тем, о чем она была. И я думаю, когда много лет спустя я написал роман «Кэмбридж» (Cambridge), я назвал главную героиню Эмили в честь Эмили Бронте. В моей книге ей около 30 лет – это возраст, в котором умерла Бронте, – она странновата, самодостаточна и своенравна. Это описание подходит Бронте, какой я ее себе представляю. Конечно, моя героиня – не Эмили Бронте, но это был мой скромный кивок восхищения в адрес создателя «Грозового перевала».

Филип Ларкин :
Я прочитал «Грозовой перевал» какое-то время назад, и я не знаю, как относиться к этой книге. С одной стороны, я не одобряю то, как Хитклифф проявляет свою любовь, я не одобряю его приступы ненависти – они не «захватывают» меня. Я думаю, что роман великолепно сконструирован и написан, но чувство, которое лежит в его основе, не волнует меня, как это происходит, например, с Леди Чатерлей , или с Хорошим вином мистера Уэстона (Mr. Weston’s Good Wine), или с Тэсс из рода д´Эрбервилей , или с Джудом Незаметным – и это лишь несколько примеров неплохо написанных книг. Мне нравится только самый конец романа: когда Хитклифф ничего не ест и не знает, что с ним происходит. Трогает ли «Грозовой перевал» людей так же, как Король Лир или Отелло ? Я так не думаю. В нем есть готика, но не итальянская, а скорее немецкая, не так ли? Для меня Хитклифф – это горный эльф, двоюродный брат монстра Мэри Шелли , создание из северных туманов, гном.

Шарлотта Бронте:
Я только что вновь перечитала «Грозовой перевал», и впервые передо мной предстало ясное, хоть и неполное, осознание того, что могут принять в нем за недостатки (и, возможно, они действительно являются таковыми). Впервые я четко поняла, каким роман представляется людям – тем, кто ничего не знал об авторе и не был знаком с местами, в которых разворачивается история, тем, для кого местные жители, обычаи и природа далеких холмов и селений западного Йоркшира – это нечто странное и непонятное.

Всем этим читателям «Грозовой перевал», должно быть, показался грубым, чуждым творением. Дикие болота севера Англии вряд ли представляют для них интерес: язык, манеры, даже обустройство домов и бытовые обычаи жителей этих удаленных районов, вероятно, предстают перед этими людьми довольно неразумными, а если разумными, то омерзительными.
…
Что касается «неотесанности» «Грозового перевала», я признаю это обвинение, так как за ним я вижу качество. Роман пронизан деревенской простотой. Он вязкий, дикий, узловатый, как корень вереска. И быть менее «природным» он не мог, ведь его автор сама жила в этих местах и была выращена пустошью. Безусловно, если бы она воспитывалась в городе, ее работы – если бы она вообще писала – были бы наполнены другим настроением. Даже если бы волей судьбы или следуя собственным предпочтениям она выбрала похожую тему, она бы раскрыла ее совершенно иначе.
…
Я не знаю, правильно ли и разумно ли создавать таких персонажей как Хитклифф – я сильно в этом сомневаюсь. Но в одном я уверена: писатель, обладающий даром творчества, не всегда в силах стать хозяином своего таланта, который порой проявляет собственную волю и работает сам по себе.
…
«Грозовой перевал» был вытесан в дикой мастерской, простыми инструментами, из неприглядных материалов. Скульптор нашел гранитную глыбу на пустынном болоте; смотря вдаль, он увидел, как из скалы можно высечь голову: свирепую, злобную, грозную; форма была отлита как минимум из одной детали величия – силы. Он работал грубым резцом, и вместо модели были лишь его ведения. Время и труд придали скале человеческую форму, и сегодня она стоит – исполинская, мрачная, хмурая – наполовину статуя, наполовину камень. В понимании прошлого она ужасна, подобна гоблину, в понимании настоящего – почти красива, ведь она окрашена серой мягкостью и одета в болотный мох, а у ее гигантских ног преданно растет вереск с цветущими бутонами и душистым ароматом.

Томас Брадшо:
«Грозовой перевал» рассказан просто блестяще. <…> Сердце тьмы также покорил меня, когда я впервые прочитал его. Этот роман, а также «Грозовой перевал» и Хемингуэй показали мне, какой бывает литература – я мог делать что угодно! <…> Хитклифф олицетворяет собой идею действия инстинктивных влечений. Этот парень просто делает, что хочет – он не следует никаким условностям своего времени. И поборничеством приличий он занимается в костюме с галстуком: снаружи он становится утонченным джентльменом, а внутри остается абсолютно безжалостным. Удивительно, как далеко готов зайти Хитклифф: он выкапывает тело Кэтрин и обнимает его, выбивает боковину гроба, чтобы иметь возможность быть похороненным в земле рядом с ней, чтобы их кости были вместе! Это ведет к самой сути истины, более правдивой, чем сама жизнь – вот, о чем я говорю.

Дженет Уинтерсон :
Я прочитала «Грозовой перевал», когда мне было 16 – вскоре после того, как я ушла из дома. Я читала его не как историю о любви, а как историю о потере. Хитклифф теряет Кэти. Кэти теряет Хитклиффа. Эдгар Линтон теряет Кэти, их дочь, свою жизнь и Мызу Скворцов. Хиндли теряет Грозовой Перевал. Его сын Гэртон лишен владения. Стремление Хитклиффа отомстить всему миру, включая его самого, сравнимо с жаждой смерти Кэти (Почему ты предала свое собственное сердце?).

Хитклифф – подкидыш. Будучи сама удочеренной, я понимала, как унизительно он себя чувствовал, почему был так запальчив и как сильно способен был ранить. Роман преподал мне и еще один урок: тот, кто владеет имуществом, обладает силой. Мне казалось, что если ты хочешь влюбиться, лучше бы тебе иметь дом. Чего бы Эмили Бронте ни пыталась добиться, это была явно не сентиментальная интерпретация романа «Все за любовь» («All for Love») (героическая драма Джона Драйдена , вдохновленная «Антонием и Клеопатрой» Шекспира – прим. пер.).

Кэти – женщина, и не может быть владельцем собственности. Поэтому если она хочет спасти Хитклиффа, у нее есть только один выход – выйти замуж за Эдгара (это всего лишь часть плана, но Хитклифф неправильно ее понял и исчез, не дождавшись объяснений). Годы спустя, когда дочь Кэти выходит замуж за ужасного сына Хитклиффа, Линтона, он радостно провозглашает, что вся ее собственность теперь принадлежит ему – и его смерть приходится на руку Хитклиффу, ведь все, что принадлежало Кэти, переходит теперь к нему.

У самого Хитклиффа в начале истории ничего нет, поэтому он не может жениться на Кэти. То, как он постепенно завладевает каждым домом, лошадью и фамильной ценностью, принадлежащим Эрншо и Линтонам, – это его месть и его погибель.

Ну и при чем здесь любовь? (Ладно, любовь здесь есть, но это не любовный роман)