The Guardian: Странный культ Эмили Бронте и «дурдом» «Грозового перевала»

В эти жаркие летние дни посетители Музея сестер Бронте в деревне Хоэрт смогут посмотреть фильм, где можно увидеть болота вокруг этого места и разрушенную ферму Топ Уизенс, предполагаемый прототип Грозового Перевала, глазами ручного ястреба Эмили Бронте по кличке Нерон. Кроме этого, можно послушать музыку, которую группа Unthanks, сестры из Нортумберленда, работающие в стиле «фолк», сочинили для 200-летия Эмили. Если вам этого недостаточно, можно взглянуть на видеоинсталляцию Лили Коул из Девона, модели-которая-стала-актрисой-потом-студенткой-Кембриджа. В этой инсталляции она рассуждает о происхождении Хитклифа и его прошлом как найденыша из Ливерпуля. Также можно взглянуть на работу Кейт Буш, которая презентует свое искусство на камне в болотах поблизости от музея. Одним словом, откуда бы вы ни приехали и кем бы вы ни были, вы поймете, что Эмили Бронте достаточно безгранична и невероятно податлива для адаптации в ту форму, которая вам необходима – камень, песня или парящая в вышине птица.

Это, конечно, в том случае, если вы женщина. Почти все мероприятия, упомянутые в связи с предстоящим 200-летием со дня рождения Эмили Бронте 30 июля, – это события для женщин, которые выполняют роль организаторов, демонстраторов, учителей или просто гостей. Точно так же почти все биографы Эмили Бронте и ученые, занимающиеся ее творчеством, на протяжении последнего столетия были женщинами. Если вы вдруг увидите затерявшегося среди них мужчину, то велик шанс того, что его отодвинут куда-то на задворки, как, например, Бренуэлла Бронте. Лучше бы, конечно, без злоупотребления алкоголем и попыток сжечь себя заживо (брат Бронте под конец жизни стал алкоголиком и наркозависимым; однажды даже поджег свою кровать – прим. пер.). Единственный автор, кроме Бронте, который стал объектом такого невероятного внимания со стороны женщин – это Сильвия Плат , которая, как оказывается, похоронена всего в десяти милях от Хоэрта в Хэптостоле. Параллели просто невероятны. Разделенные одним столетием, Бронте и Плат были писательницами, чья популярность пришла к ним после написания одного-единственного, почти автобиографического романа (имеется в виду роман Плат «Под стеклянным колпаком» – прим. пер.). Кроме того, надо отметить замечательную интертекстуальность того, как в 1956 году Сильвии Плат удалось выйти замуж за Хитклифа в обличии ее собственного загадочного мужчины-с-вересковых-пустошей, Теда Хьюза . Вместе молодожены поднимались на Топ Уизенс и писали о нем стихотворения. Тед Хьюз вспоминал об этом событии даже через 40 лет в свои прощальных «Письмах на день рождения» (Birthday Letters). И Плат, и Бронте умерли в возрасте 30 лет и только потом постепенно начали привлекать внимание преданных поклонниц, которые пылко говорили о том, как героини романов этих двух писательниц – это изгнанницы из мира гетеронормативного счастья и писательской славы.

Это последнее замечание кажется несколько непонятным в случае Эмили Бронте, которая после начала двадцатого века постепенно завоевывала место самой популярной из «трех странных сестер» (выражение, принадлежавшее Теду Хьюзу). Однако, несмотря на то, что все больше и больше женщин видели в Бронте прото-феминистическую «Новую Женщину», ей все еще было далеко до литературного канона. В 1948 году Ф. Р. Льюис открыто не включил ее в «Великую традицию», книгу, где он рассказывал о действительно важных авторах. Он аргументировал это тем, что «Грозовой перевал» – это «какая-то пустая забава», что является довольно-таки странным определением для романа, где никто и не улыбнется. Конечно же, если бы Льюис поставил Эмили Бронте на пьедестал почета, он бы испортил удовольствие всем тем, кто находит особый кайф в страстной поддержке аутсайдера. Джордж Элиот , одна из женщин, которые удостоились похвалы от Льюиса, может, и имеет своих поклонников, но на нее не молятся так, как на Бронте. В следующем году 200-летие Элиот, но вряд ли можно представить, что группа «Unthanks» придумает какую-нибудь мелодию в ее честь.

Но можно ли с уверенностью сказать, что Эмили Бронте – на самом деле такой идеальный инструмент, который потрясающе точно реагирует на психологические вибрации вокруг нее? На протяжении четырех месяцев 1842 года она преподавала музыку трем сестрам по имени Уилрайт. Несмотря на простую фамилию ее учеников, местом действия этой сцены был не Йоркшир, а Брюссель, где эти молодые женщины посещали Pensionnat Heger, одну из лучших школ в городе. Фактически, 24-летняя Бронте была студенткой-учительницей, которая оплачивала свое обучение и содержание уроками музыки для младших девушек. Однако когда дело зашло о выборе времени для занятий, мисс Бронте уделила много внимания тому, чтобы все сложилось удобным для нее образом. Она отказалась прерывать свое обучение в первой половине дня и настояла на том, что учениц она может принимать только после того, как закончатся ее собственные занятия. В результате, как напишет старшая сестра Летиция, все девочки в возрасте от шести до десяти лет покидали классную комнату в слезах, так как большая часть их времени для игр пропала впустую. Пятьдесят лет спустя Летиция Уилрайт описывала Эмили крайне прозаично: «Она мне просто не понравилась с первого взгляда». Никто не употреблял слова «возненавидела», «ужасала», «внушала непреодолимое отвращение», как обычно герои «Грозового перевала» описывают свое негативное отношение к кому-то. Нет, то, что чувствовала Летиция, – это простая холодная и длительная неприязнь к взрослой женщине, которая ставила свои нужды выше желаний детей, за обучение которых ей платили.

Эта Эмили Бронте – сосредоточенная на себе, прагматичная и абсолютно безразличная к своему моральному долгу – не тот человек, чье двухсотлетие литературные круги будут праздновать в этом месяце. Я никогда не понимала культа Святой Эмили из Хоэрта. Я потратила кучу времени только на то, чтобы продраться к концу «Грозового перевала», душещипательной мелодрамы, где две семьи с Йоркширских болот женятся друг на друге, ругаются, умирают, покупают землю, теряют ее, бьют друг друга и заводят детей, которым они дают до жути похожие имена. И у меня, в принципе, хорошая компания. Вирджиния Вулф , которая, как и Сильвия Плат, считала, что делать пометки в книгах – это кощунство, нарушила свое правило с «Грозовым перевалом» и нарисовала фамильное дерево героев на пустой странице, чтобы хоть как-то разобраться со всеми многочисленным Кэтрин, Хитклифами и Линтонами. И частично проблема в том, что они все похожи друг на друга своими истеричными криками, с помощью которых они пытаются быть услышанными сквозь вой постоянной бури.

Неизменное чувство того, что роман «Грозовой перевал» производит слишком много шума и слишком мало смысла, было неразрывно связано с моим первым знакомством с этой книгой. Задолго до того, как я повзрослела настолько, чтобы прочитать его, я увидела отрывок из Шоу Мони Пайтона, где Кэтрин и Хитклиф обменивались заверениями в страстной любви, используя семафорную азбуку на флажках. Я не совсем хорошо понимаю, как это произошло, но это видео внушило мне мысль о том, что в тексте этой книги не было ничего, кроме того, что можно было бы передать несколькими взмахами флажка – «О, Кэтрин!», «О, Хитклиф!». Но вот герои повторяли это с дикой и страстной настойчивостью. А потом у них закончились слова, как мне показалось.

И я снова была в хорошей компании. Рецензии, которые появились после публикации романа в декабре 1847 года, представляли собой такой хор неодобрения, что любой автор-дебютант удавился бы от горя. Несмотря на то, что несколько рецензентов отмечали некоторую странную «силу» романа, абсолютно все были согласны с тем, что книгу следует порвать на мелкие кусочки. Журналист из «Спектатора» писал: «Все эти события слишком жестоки и неприятны, чтобы привлекать внимание». Кто-то еще добавлял: «Этот роман дикий, спутанный, неорганизованный и неправдоподобный!» Дуглас Джерольд из «Уикли Ньюзпейпер» отмечал: «Читатель "Грозового перевала" будет шокирован, будет испытывать неприязнь и почти физическое отвращение». «Как человек может взяться за такую книгу, как эта, прочитать десяток страниц и не совершить самоубийство – это загадка», – недоумевал Грэм из американского журнала «Дейдиз Мэгэзин». Кроме того, была еще статья, в которой журналист интересовался, не ел ли Эллис Белл (как тогда еще знали автора романа) слишком много сыра.

Мы не знаем, что Бронте думала об этих рецензиях, хотя некоторые из них через год были найдены в глубинах ящиков ее стола, когда она умерла. Мы точно знаем, что Шарлотта Бронте , которая к концу 1849 года была единственной выжившей среди сестер и автором коммерчески успешной «Джейн Эйр» , ужасно волновалась о том, какой ущерб может нанести «Грозовой перевал» бренду Бронте, который тогда начинал формироваться. В новом предисловии к новому изданию 1850 года, в которое вошел «Грозовой перевал» и «Агнес Грей» Энн Бронте , Шарлотта открывала настоящее имя Эллиса Белла и добавляла маленький биографический скетч в защиту Эмили, который и определил ее восприятие на следующие 150 лет.

Чтобы как-то сгладить грубость «Грозового перевала», со всем его сумасшествием и странной сексуальностью – теми элементами, которые также можно заметить и в «Джейн Эйр», – Шарлотта превратила Эмили в ненормального ученого, который «не знал, что наделал». Будучи «рожденной и вскормленной вересковыми пустошами», Эмили написала книгу, которая была «сделана в примитивной мастерской, простыми инструментами, из того, что подвернулось под руку». Результатом стал не акт сознательного творения, а «дикий и узловатый, как корень вереска» роман, похожий на непроизвольный выдох. Пиком оправданий для сестры была фраза о том, что Эмили была «сильнее, чем мужчина, проще, чем ребенок, но ее дух витал в одиночестве».

Через пять лет после того, как умерла Шарлотта, ее описание Эмили как странного дитя природы начнет набирать «шум и ярость» все больше и больше. Когда писательница Элизабет Гаскелл в 1857 опубликует свою книгу «Жизнь Шарлотты Бронте», она возведет в невиданную степень ярлык о том, что у Эмили была «оригинальная натура». Сейчас Эмили, которую Гаскелл никогда не видела, станет «потомком Титанов». Но Гаскелл говорила не о том, что Эмили была самой высокой в семье, исключая преподобного Бронте. Она пыталась донести до читателя то, что Эмили была мифической и изменчивой, непокорной физическим законам вселенной. Именно это вы и увидите сейчас в Хэорте, где душа Эмили временно переселилась в ее ручного ястреба.

Уверенность в том, что Эмили Бронте надо трактовать скорее как природный, а не культурный феномен, не встречала почти никакого сопротивления до 1990-х. Тогда новое поколение ученых выдвинуло идею, что в противоположность мнению Гаскелл про Хоэрт как отдаленное и примитивное место, этот дом следует считать культурным центром, в котором искренне интересовались тем, что происходит за его пределами. Там были газеты, концерты и лекции. Кроме того, дом священника был в курсе последних литературных тенденций, благодаря трем влиятельным журналам – «Блэквудз», «Фрэйзерз Мэгэзин» и «Эдинберг Мэгэзин», – которые там читали каждый месяц. На книжных полках было очень много классики. Это был именно тот тип интеллектуальной среды, которую можно было ожидать от преподобного Патрика Бронте, человека, который сорока годами раньше сделал невероятный шаг от кузнеца в деревенском Каунти Даун до студента теологии в Колледже Святого Иоанна в Кембридже просто потому, что он на самом деле был очень умен.

Совсем не похоже на то, что Эмили Бронте писала, черпая вдохновение из «импульсов природы» или «диктата интуиции», как преподносила это Шарлотта. Эмили скорее была литератором с своим собственным сознанием и богатыми ресурсами. В частности, она многому обязана второй волне романтизма, с которой она познакомилась по работам Шелли , Скотта и Байрона из библиотеки своего отца. Кроме этого, она находила свои источники в немецкой романтической литературе мистики и ужасов и чтении страшных готических рассказов, как, например, творения Э. Т. А. Гофмана . Если «Грозовой перевал» показался критикам того времени на удивление странным, то только потому, что тогда, равно как и сейчас, у людей была короткая литературная память. В тот период, когда Гаскелл писала свои романы о современной ей Англии, уделяя много внимания экономическим и социальным несправедливостям на промышленном севере страны, интерес Бронте к старым готическим романам ( «Франкенштейн» Мэри Шелли тоже должен входить в этот список наряду с Гофманом) кажется довольно необычным. Будет ошибкой утверждать, что «Грозовой перевал» был шокирующее авангардным или сознательно написанным в «ретро»-стиле. Это же можно сказать и про крайне немодную одежду, которую Эмили носила в Бельгии, не смотря на иронические смешки ее более утонченных одноклассниц.

Лично я не вижу, каким образом история про ту, что «вскормили волки», или «литературно-исторический» подход могут сделать Бронте более приемлемой. Это, в конце концов, женщина, которая считала, судя по «Грозовому перевалу», повешенье маленькой собачки – допустимой сексуальной прелюдией. Если вы все-таки хотите представить ее в выгодном свете, я бы порекомендовала не представлять ее как нечто кардинально отличающееся от ее окружения, а скорее подавать ее как арт-перформанс, основанный на определенном социальном и экономическом контексте. Выросшая в то время, когда дочери бедного священника не могли ожидать ничего иного, кроме как занять крошечное место, отведенное им другими людьми – например, ухаживать за пожилыми людьми, работать гувернантками у детей или стать женами разоренным викариям, она отказалась соответствовать этой схеме. В то время, как ее сестры влачили свое существование гувернантками и ненавидели каждую минуту этой работы, Эмили продержалась только шесть месяцев в роли школьной учительницы, а потом сказала своим ученикам, что ей больше нравится собачка в доме, чем они. Кроме того (и это кажется финальным штрихом к ее неприятной натуре), она становилась очень вспыльчивой в разговоре со своими сестрами, когда те осмеливались жаловаться на то, как трудно зарабатывать себе на жизнь, живя с чужими людьми.

Обговорив (а точнее, не «обговорив», потому как она использовала молчание как способ воздействия) свой побег из «рабочего рабства», Бронте решила вернуться туда, где она хотела быть – в свой дом в Хоэрте. Несмотря на то, что у них уже было два слуги, чтобы присматривать за скромным по размерам домом священника и одним скромным священником, Эмили преподнесла все так, что все поняли необходимость того, что она тоже должна участвовать в этом деле. И чтобы компенсировать то, что она не приносила деньги в семью, она стала профессиональным финансовым инвестором, изучая газеты для того, чтобы скромные сбережения ее семьи размещались только в акциях самых лучших железнодорожных компаний. Кроме того, она прекрасно понимала, как работает литературный рынок. Когда первая книга Бронте, общий сборник поэзии, была продана в очень малом количестве экземпляров, она быстро вернулась к более выгодной прозе – точно так же Плат села сознательно писать свою литературную «халтуру» – «Под стеклянным колпаком» – когда устала от нудных и беспросветных попыток продать свои стихотворения.

Викторианские женщины, которые пытались увернуться от диктата домашних дел, чтобы заниматься тем, что им нравится, – это не редкость. Флоренс Найтингейл и Элизабет Баррет Браунинг использовали свое слабое здоровье, чтобы выкроить время, место и ментальную свободу для того, чтобы заняться реформированием индийской армии и писать стихотворения соответственно. Разница только в том, что Найтингейл и Баррет происходили из зажиточных семейств, которые легко могли себе позволить финансово поддерживать женщину в ее дорогостоящем и непродуктивном деле. Семья священника не имела такой финансовой возможности, что делало решение Бронте не обращать внимания на свои финансовые обязательства еще более противоречивым. Ирония еще заключается в том, что, в отличие от Найтингейл и Баррет, Бронте была в действительности очень больна. Но, несмотря на это, она отказывалась использовать свое пошатнувшееся здоровье как причину не работать, и активно занималась физической работой по дому. В письме к своей старой подруге Эллен Нуссей Шарлотта печально замечала: «Предложить ей какую-то помощь – это только раздражать ее… ты бы посмотрела на нее и увидела… что она делает то, чего не может делать, и не позволяет никому и слова сказать об этом». Даже в своем домашнем бунте Бронте ставила все с ног на голову. Не то чтобы она так все это видела. Пережив ужасную промышленную смуту 1830-1840-х, Эмили осталась верной идеологии Тори (Шарлотта использовала ее как прообраз для Ширли, героини, которая не терпела забастовок). И если благодаря путешествиям во времени мы сможем переместить Бронте в век суфражисток, то она будет в полном негодовании и даже, возможно, спустит собаку на женщин в фиолетовом и зеленом. Другими словами, Бронте не «на нашей стороне», и если бы мы ее увидели, она бы нам не понравилась.

И в этом, собственно говоря, вся суть. На месте Эмили Бронте, грозовой леди вересковых пустошей, должна быть Эмили Бронте, безжалостная и независимая писательница. Так получилось, что я ненавижу ее искусство. Вне зависимости от того, сколько опросов он возглавит, вне зависимости, сколько литературных критиков напишут, как он прекрасно скроен, ничего не убедит меня в том, что «Грозовой перевал» – это что-то кроме «дурдома». Но факт остается фактом – в таких незавидных обстоятельствах женщина, которая была убеждена в своем праве написать эту книгу, может называться великой. Эмили Бронте – святая покровительница трудных женщин. И только за это ею уже следует восхищаться, но желательно с опаской и с большого расстояния.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ