Питер Мейл знал, как обращаться с троллями (когда они писали ему письма)

Ныне покойный любитель Прованса вспоминает об интервью в своей жизни

Автор: Питер Мейл

Один из неожиданных результатов издания популярной книги – это интерес, проявляемый журналистами к нелитературным аспектам вашей жизни. В моем случае, кажется, их интересует все что угодно: что вы едите на завтрак; скучаете ли вы по тем нежно любимым аспектам английской жизни как, например, хороший чай, климат и крикет; есть ли у вас еще друзья в Англии; и десятки других вопросов, которые не имеют никакого отношения к книгам и писательству. Однажды я спросил журналиста, почему он счел нужным затронуть эти темы. «Читатели любят элементы биографии, – сказал он, улыбнувшись. – А теперь о ваших собаках. Как давно они у вас живут?»

За последние 25 лет я дал сотни интервью. Большинство из них были в книжных турах, часто на телевидении, и они были хорошо организованными, точно рассчитанными по времени выпусками, даже если длились всего шесть минут. Явно обезличенные моменты тоже были, потому что как только интервьюер задавал свой вопрос и больше не был в кадре, внимание ведущего рассеивалось. Он посылал сигналы своему продюсеру, смотрел на ее сигналы ему, и, насколько я понял, они пытались решить, где им пообедать. Частенько мне казалось, что я разговариваю сам с собой.

Конечно, интервью с прессой очень отличалось от телевизионного, и приятным изменением был разговор с людьми вместо черного объектива камеры. Журналисты начинали приезжать в мае и июне, их число достигало максимума в августе, и они исчезали зимой, как отдыхающие. Пара из них отметили, что я не являюсь серьезной темой для журналистов, но радушный прием привносит приятное разнообразие в их обычную работу. Как сказал один из них, после второго бокала розового вина: «Если бы у вас был выбор между бубнежкой политика о повестке дня в каком-то сыром уголке Вестминстера и поездкой в солнечный Прованс на несколько дней, что бы вы выбрали?» Он был непривычно откровенен, но подозреваю, что он говорил за многих своих коллег.

Газеты и журналы, на которые они работали, явно влияли на их вопросы. Журналисты из того, что часто называют «популярной прессой» (сплетни о звездах, футбол, постеры и минимум новостей), спрашивали, есть ли у меня знаменитые читатели или знаменитые соседи. Однажды они услышали, что у принцессы Дианы есть собственность в Сен-Реми-де-Прованс. Кроме нее, в то время почти все известные люди, владеющие домами в Провансе, были французами. Это обычно вызывало кривую ухмылку и явный спад интереса. Когда, отвечая на следующий вопрос, я был вынужден признаться, что никогда не следил за местной футбольной командой «Олимпик Марсель», интервьюеру еле удалось скрыть разочарование, ввиду того, что он не смог найти плодотворную тему для дискуссии. Нам осталось говорить о моей последней книге, которую большинство журналистов не читали, по причине занятости.

Следующей строчкой шли журналисты, связанные с едой, которые приходили с ножом и вилкой наготове, чтобы взять комментарии о ресторанах и обо всех съедобных вещах, о которых я писал. Было облегчением находить тему, представляющую общий интерес, и, разумеется, эти интервью проходили за обедом, что делало их теплыми и дружественными. Я наслаждался ими, даже когда меня тащили на кухню, чтобы отдать дань уважения шеф-повару.

Было интересно видеть, что эти визиты английских журналистов производили эффект на шеф-поваров и владельцев ресторанов, в которые мы приходили. Они никогда не были утонченными заведениями, добивающимися всеми способами еще одной звезды в путеводителе Мишлен, а были простыми загородными ресторанами, где мы считались постоянными клиентами, и шеф-повара были явно польщены и поражены тем, что журналист проделал долгий путь из Англии, чтобы попробовать их кухню. До сих пор мне, вероятно, предложат бокал вина за счет заведения в конце ужина, выражая благодарность за увеличение числа клиентов из Британии.

Один уникальный случай был со спортивным редактором небольшой пригородной газеты в Суррее, преуспевающем регионе возле Лондона. Спорт, который он освещал, отражал спортивные предпочтения его состоятельных, в основном среднего возраста, читателей: гольф (конечно же), теннис и старинная игра в шары, в которую играли на специальной поверхности безупречной темно-зеленой травы величественные дамы и джентльмены в белых костюмах. Это настолько далеко от футбола, насколько возможно.

Спортивному редактору, который приехал на юг Франции, чтобы оценить поля для гольфа, сообщили, что в Провансе очень популярен буль – французская версия игры в шары. И таким образом, почуяв сенсационную спортивную новость для своей газеты, он решил покинуть Ривьеру и отправился наводить справки. Я сообщил ему, что мог: игра была изобретена в Провансе, где ее назвали петанк (получено из окситанского слова petanca, означающего зафиксированные ноги или что-то посаженное в землю), и я рассказал, что знал, о правилах. Этого было недостаточно: он хотел посмотреть матч. Мы условились встретиться тем же вечером в соседней деревне, где, как я предполагал, была возможность увидеть игру в буль.

Необходимым обстоятельством для расположения любого серьезного буледрома является кафе, где уставшие игроки могут освежиться, и где зрители могут с удобством расположиться на террасе, чтобы посмотреть, как разворачиваются события. Это традиция, восходящая к началу 1900-х годов, и она изрядно прибавляет игре популярность.

Когда мы приехали, журналист из Суррея был потрясен, увидев игровые поверхности – прямоугольные площадки, посыпанные песком или щебнем. «Они играют на этом?» – спросил он, его голос выражал сомнение. «Как они могут выверить ход шара?» Я был спасен от ответа началом игры перед нами, и он сразу увидел, что здесь требовались другие навыки, не те, что нужны на гладкой траве Суррея.

По мере того, как игра продолжалась, он заинтересовывался все больше и больше. Он восторгался изящными метательными движениями игроков, длинным, закрученным полетом их булей и беспощадной меткостью, с которой они бомбардировали всех своих соперников, которые попадали слишком близко к кошонету (маленький деревянный шар, к которому стремятся приблизить свои шары игроки – прим. пер.). Ему было нужно многое понять.

Я придержал лучшее напоследок, рассказав ему о традиционном способе празднования результата 13-0 – ожидалось, что проигравший поцелует барменшу в ягодицы. «Боже мой! – сказал он. – Они бы никогда не сделали подобного в Суррее».

Еще одним результатом интервью, которые были опубликованы в британской прессе, стало то, что я начал получать письма от читателей, их были сотни, и я сохранил их все. Большинство из них рассказывали мне о том, как много удовольствия получили они от доброй книги. Но несколько разгоряченных читателей писали с возмущением, чтобы сказать мне, не конкретизируя, что я испортил Прованс. Я написал в ответ, спросив их, как же я испортил его, но единственным заслуживающим хранения ответом был следующий: «Ваша жалкая книжка теперь в каждом туалете Уилтшира».

Над этим исключительным комментарием было легко посмеяться, но были и другие, менее яркие обвинения, к которым я пытался отнестись серьезно, только для того, чтобы понять, что чаще всего они были написаны с невежественной точки зрения. Например, один критик, которому я ответил, признался, что он бывал в Провансе дважды за пять лет, общей продолжительностью десять дней. И все же он был уверен, что его испортили, просто потому что цена чашки кофе в его любимом кафе выросла на десять сантимов.

Среди всех откликов от читателей было лишь одно поистине неприятное письмо, от человека, который сказал мне, что я написал ахинею. Это было наименее обидным из ряда оскорблений, которые он завершил сообщением, что он вложил банкноту в 20 франков, так как уверен, что я никогда не смогу заработать денег в качестве писателя. Тона письма было достаточно, чтобы я захотел на него ответить, и автор допустил промах, используя почтовую бумагу со своим адресом на ней. Боюсь, я не сдержался. Я отправил его двадцатифранковую банкноту назад, обернув ее вокруг суппозитория. И больше ничего от него никогда не слышал.

Мое любимое письмо было от джентльмена, чья жизнь, подобно моей, претерпела кардинальные изменения. Он писал из своей камеры в знаменитой английской тюрьме Бродмур, чтобы сообщить мне, что чтение моей книги дало ему, как он сказал, однодневную отсрочку исполнения приговора. Он закончил письмо успокаивающими словами: «Ничего серьезного. Скоро выйду».

Довольно часто письма заменялись личными визитами. Читатели на отдыхе приезжали ко мне домой на машинах, велосипедах, даже приходили пешком, в поисках развлечения на полчаса. На самом деле, иногда это было приятной передышкой и для меня, возможностью отставить пишущую машинку, прекратить борьбу с алфавитом и подписать один-два зачитанных экземпляров книги. Я возвращался к работе весьма воодушевленным. Нет ничего лучше благодарственного слова от довольного читателя.

Один журналистский момент, который я до сих пор очень ценю – это интервью, проведенное серьезным молодым человеком, который пришел с вопросами, какие мне до этого никто не задавал. Какова была профессия моего отца? В какой школе я учился? Есть ли у меня дети? Я был озадачен этими вопросами, поскольку они не имели никакого отношения к Провансу, поэтому в конце концов я спросил журналиста, где же выйдет его интервью.

«О, разве они вам не сказали? – ответил он. – Мы готовим ваш некролог».

Отрывок из книги Питера Мейла «Мои двадцать пять лет в Провансе»
© Escargot Copyrights Ltd.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ