Артур Конан Дойл: Настоящий детектив

Автор: Сара Вайнман (Sarah Weinman)

Уильям Рогхед был не из тех писателей, что постоянно дают волю чувствам. Впервые он посетил суд по делу об убийстве в 1889 году, когда ему было всего 19 лет – просто из любопытства. Когда он стал юристом в Глазго, такие суды стали объектом его профессионального интереса, но он всегда предпочитал писать о них сухо и сдержанно. Дела, которые он описывал – суд над Мэдлин Смит, Констанцией Кент или Кэтрин Нэрин, – говорили сами за себя, а представленные доказательства были вполне достаточны для того, чтобы читатели сами могли сделать необходимые выводы. На протяжении шестидесяти лет Рогхед описывал самые значительные уголовные процессы Британии – лучшие из этих эссе составили сборник «Классические преступления» (англ. Classic Crimes) – и не считал нужным придавать им пикантности выражением праведного гнева. Именно поэтому для многих, включая меня, он стал главным автором детективов, основанных на реальных событиях.

Но с делом Оскара Слейтера все было иначе. Рогхед не просто присутствовал на суде над Слейтером в Глазго в мае 1909 годе и описал его для серии «Значительные судебные процессы Шотландии» (англ. Notable Scottish Trials) – он был уверен, что обвинительный приговор, вынесенный после едва ли часа прений, был ошибочным. По мнению Рогхеда, не было доказано даже, что Слейтер – немецкий иммигрант, еврей по происхождению – находился в Глазго в день, когда в своем доме была ограблена и убита Марион Гилкрист, богатая женщина восьмидесяти с лишним лет. Главные свидетели: горничная Гилкрист Хелен Ламби и соседка Мэри Барроуман – постоянно меняли свои показания. Даже то, что изначально вынесенный смертный приговор был заменен пожизненным заключением, не умерило его возмущения.

С самого начала Рогхед твердил о невиновности Слейтера каждому, кто был готов его слушать, и привлек к обсуждению и самого известного в мире автора детективов сэра Артура Конан Дойла . В этом деле из отстраненного наблюдателя Рогхед превратился в участника. Он даже выступал свидетелем на слушании по пересмотру дела, двадцать лет спустя после первого процесса: должен ли человек оставаться в тюрьме за преступление, которого он не совершал, или его наконец освободят? Годы спустя, в 1935 году, Рогхед написал еще одно эссе – уже четвертое – посвященное этому разбирательству. Он не стеснялся в выражениях, осуждая несправедливости, которые пришлось вынести Слейтеру, но и воздавал полной мерой тем, кто был на его стороне. За то, что Конан Дойл поддерживал Слейтера, Рогхед окрестил его «рыцарем утерянных принципов и защитником безнадежных упований».

Трагическая история Слейтера стала предвестником многих аналогичных случаев неправедного суда, в которых вера в эффективность судебной системы разбивалась о ее вопиющую несправедливость; в которых невинно осужденный был разменной монетой, которой вполне можно пожертвовать ради чьей-то выгоды. Этот случай навсегда остался в памяти всей Британии, и особенно Шотландии, где непрекращающиеся общественные протесты привели к судебной реформе, в первую очередь, к созданию более эффективных апелляционных судов. В этом году интерес к делу Слейтера снова пробудился благодаря документальной постановке писательницы Дениз Мина на радио BBC и замечательной книге Маргалит Фокс «Конан Дойл – свидетель защиты» (англ. Conan Doyle For the Defense). Обе задаются вопросом: как вышло, что при отсутствии сколько-нибудь убедительных улик Слейтер стал жертвой такого явного и жестокого подлога. И почему люди, которые выступали в защиту Слейтера, в итоге обратились против него.

Маргалит Фокс не смогла удержаться и построила свое повествование в форме детектива, но основная интрига не в том, кто убил Марион Гилкрист, а в том, кто подставил Оскара Слейтера. Впрочем, в реальной истории и впрямь сошлось слишком много удивительного: известный автор детективов сам выступил в роли детектива, несчастный мужчина сидел в тюрьме за убийство, которого он не совершал, а параллельно с этим медленно и неохотно изменялась система уголовного права, вынужденная принимать во внимание достижения современной криминалистики. Например, в разбирательстве по делу Слейтера так и не были использованы отпечатки пальцев, хотя на месте преступления они были обнаружены в избытке.

Как замечают Мина и Фокс, историю Слейтера по степени воздействия на общество можно сравнить со знаменитым делом Дрейфуса, когда, десятилетием ранее, офицер французской армии был ошибочно обвинен в государственной измене. Слейтер, как и Дрейфус, был евреем, следовательно, «чужим» для состоящего в основном из протестантов британского общества. Слейтер не очень хорошо говорил по-английски, из-за его тяжеловесного немецкого акцента и неправильного произношения его часто не понимали. Он был женат, но посещал проституток, имел криминальное прошлое и зарабатывал на жизнь игрой в карты. Он носил с собой небольшой молоток – оружие зачастую просто необходимое людям его профессии. Часто он путешествовал под фальшивыми именами. Одно из этих имен, Андерсон, и привело его на скамью подсудимых: именно оно было указано на квитанции из ломбарда, в котором была заложена брошь, украденная, как оказалось, у Марион Гилкрист. Эта квитанция стала первым звеном в цепи свидетельств против Слейтера.

Вторым звеном стала модная в те времена псевдонаучная классификация, разработанная Чезаре Ломброзо и Альфонсом Бертильоном. Эта классификация связывала криминальные наклонности с физическими характеристиками, такими как форма черепа или размер носа. Полицейские активно использовали ее в расследованиях, несмотря на полное отсутствие научной базы. Эта классификация часто приводила к арестам людей определенных этнических групп или тех, кто соответствовал сложившимся стереотипам. Слейтер был классифицирован как «нежелательный элемент», и это – в совокупности с его иностранным акцентом, еврейским происхождением и распутной жизнью – было одним из ключевых доказательств обвинения. Известно, что убийства совершаются «нежелательными элементами», следовательно, можно заключить, что «нежелательный» Слейтер – убийца. Так, по замечанию Фокс, «извращенная логика» стала основой «ущербного правосудия». И это при том, что отпечатки пальцев – надежная, научно подтвержденная методика – в деле Слейтера так и не были использованы; очередной и вряд ли последний повод задаться вопросом: «а что, если бы».

Если продолжать аналогию с делом Дрейфуса, то Конан Дойла можно сравнить с Эмилем Золя , который поспособствовал освобождению Дрейфуса своим открытым письмом «Я обвиняю!» Автор детективных романов мог бы найти множество нестыковок в позиции обвинения, что Конан Дойл и доказал в своем памфлете «Дело Оскара Слейтера» (англ. The Case for Oscar Slater) 1912 года. Писатель обратил внимание, что молоток Слейтера был слишком мал, чтобы стать орудием убийства. Фальшивые имена он использовал, чтобы скрываться от жены, а не от полиции. В момент убийства он находился далеко от места преступления, как бы сильно полиция ни пыталась доказать обратное. Даже вердикт присяжных (девять человек признали Слейтера виновным, двое – невиновным, а пятеро сочли представленные улики недостаточными) был бы недействителен в Англии, где признается только единодушное решение жюри.

Поначалу крестовый поход Конан Дойла не принес результатов. После того, как расследование 1914 года поддержало изначальный приговор о виновности Слейтера, несмотря даже на сомнения, высказанные детективом, ведущим расследование, Конан Дойл был в бешенстве: «Невообразимо, как следствие могло постановить, что не появилось новых улик. Я уверен, что это дело войдет в историю криминалистики как пример вопиющей некомпетентности и твердолобости официальных властей». Он постоянно возвращался к этом делу в перерывах между писательством и погружением в увлекавший его спиритуализм, пока в 1925 году недавно освободившийся заключенный не передал ему письмо с мольбой о помощи от самого Слейтера.

Не то чтобы у Слейтера появились новые доказательства, но ему очень хотелось, чтобы хоть кто-то – тем более, человек такой известный, как Артур Конан Дойл, который выступал на его стороне десять лет назад, но начал забывать об этом, – вступился за него. Следующие два года оказались поворотными. Книга журналиста Уильяма Парка «Правда об Оскаре Слейтере» (англ. The Truth Abou Oscar Slater), написанная при эмоциональной и финансовой поддержке Конан Дойла и опубликованная в марте 1927 года, раскрывала новые факты, свидетельствующие о том, что дело было сфабриковано: так, например, ордер на поиск Слейтера был получен под ложным предлогом. Книга Парка привлекла внимание общественности к бедственному положению Слейтера, и еще один суд – на котором Конан Дойл, Рогхед и Парк присутствовали лично или выступали свидетелями – наконец признал Слейтера невиновным.

И все же, как бы ни увлекала детективная интрига, «Конан Дойл – свидетель защиты» интереснее всего тем, как показаны характеры действующих лиц. В письмах Слейтера родственникам, которых он едва ли увидит в ближайшие двадцать лет, видна вся гамма его страданий: от спокойной горечи до полного отчаяния. «В своих письмах ты спрашиваешь, не забыл ли я о тебе, – писал он своей сестре Малькен, проведя в тюрьме уже много лет, – но я не смогу забыть тебя, пока существую на этом свете». Или в письме другу семьи в 1910 году: «Я сломлен, разрушен до основания; но все-таки, пока я жив, пока у меня достанет сил, я буду прилагать все возможные усилия, чтобы очистить мою семью от этого позора».

Контрастом к этим письмам выступают пламенные тирады Конан Дойла. Он кипел от негодования, когда решения суда выносились не в пользу Слейтера или когда публика проявляла недостаточно интереса к процессу; и так же сильно было его воодушевление, когда шотландские власти наконец аннулировали приговор. «Но кто сможет вернуть потерянные годы? – писал Конан Дойл в гневной статье, предваряющей книгу Парка. – Это поистине печальная история грубейших ошибок в судопроизводстве, от начала до конца».

И для невинно осужденного, и для автора детективных романов освобождение Слейтера, казалось бы, должно стать идеальным финалом. Но все вышло иначе. Выйдя в 1928 году из тюрьмы в Глазго, Слейтер столкнулся с тем, что ему некуда податься. Его имя уже слишком прочно ассоциировалось с бесчестьем, и это захлопнуло перед Слейтером все двери, а у него вызывало слишком болезненные воспоминания, так что он взял девичью фамилию матери, Лешцинер. Настоящий убийца так никогда и не был найден. В довершение всего, отношения Слейтера и Конан Дойла испортились, и самое печальное, что причиной этого стали деньги. Шотландское правительство при освобождении выдало Слейтеру шесть тысяч фунтов в качестве компенсации. На тот момент у него не было ничего, поэтому он взял их. Но ему и в голову не могло прийти, что Конан Дойл ожидал оплаты за потраченное время и за все издержки, которые он понес, помогая в защите Слейтера.

Вполне понятная потребность Слейтера в деньгах внезапно столкнулась с «глубоким, непреложным убеждением» Конан Дойла, что «абсолютная честность в денежных вопросах… является краеугольным камнем достойной жизни». Никакого формального соглашения о том, что услуги Конан Дойла будут оплачены, не было – только ожидания самого писателя. Их отношения испортились настолько, что Конан Дойл даже адресовал Слейтеру письма с оскорблениями: «Вы, похоже, совсем потеряли связь с реальностью. Потому что, если вы в своем уме, то вы самый неблагодарный и к тому же самый глупый человек из всех, кого я знаю». Дошло даже до обращения в суд, который должен был постановить, кому достанутся эти шесть тысяч фунтов, и который вынес решение о выплате всего 250 фунтов, причем за несколько месяцев до смерти писателя в июле 1930 года.

По замечанию Фокс, все более едкие письма Конан Дойла выдают, что он относился к Слейтеру «скорее как к архетипу, чем как к живому человеку». Слейтер-подсудимый, олицетворение попранного правосудия, был достоин того, чтобы за него сражаться; Слейтер «с сомнительной репутацией, не человек, а перекати-поле», оказался настоящим разочарованием. Конан Дойл признавал, что «восемнадцать лет несправедливого тюремного срока» не могли не наложить на Слейтера свой отпечаток. Но он так и не смог до конца осознать, что Слейтер был живым человеком, сложной и неоднозначной личностью, а не одномерным персонажем. Конан Дойл так погрузился в мир рассказов о Шерлоке Холмсе, где хитроумные рассуждения всегда приводят к дерзким и оригинальным выводам, что не заметил: история Слейтера не вписывается в стандартные схемы, а сам он намного запутаннее, чем любой персонаж, придуманный Конан Дойлом.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ